Я позволил себе погрузиться в заботу о Гренгуаре, потому что эта новая миссия отвлекала меня от других мыслей. Ведь всего несколько часов назад я сам желал себе смерти, радуясь боли в груди как предвестнице освобождения.

«Всё пройдёт», — бормотал я себе в утешение. «Впрочем, ничего и не начиналось. Не может всё это быть из-за одной басурманской песни. А Шатоперу надо сделать выговор».

На следующее утро я подумал, что было бы неплохо навестить вретишницу. При виде меня Гудула принялась топтаться на носках и потирать ладони.

— Сестра моя, у меня для Вас замечательные новости. Я нашёл эту молодую колдунью, про которую Вы мне рассказывали. Она самым дерзким образом нарушила запрет и вышла плясать перед собором. Я отдал распоряжение поймать её и выгнать из города.

Восторженное предвкушение на её угловатом лице сменилось выражением обиды и разочарования.

— Этого недостаточно, святой отец! — воскликнула она, всхлипнув. — Я хочу, чтобы её повесили. Слышите меня?

— Угомонитесь, сестра. Боюсь, за такие преступления не вешают. Штраф и изгнание. Вы её больше увидите. Она больше не потревожит ваш покой.

— Этого мало! Я хочу её смерти. Хочу, чтобы мимо прошла её мать, и я ей сказала: «Посмотри, цыганка, на свою дочь», — несколько раз облизнув губы, Гудула подняла на меня свои ввалившиеся глаза. — Возможно, найдутся другие преступления, за которые её могут вздёрнуть… Наверняка она принимает участие в шабашах и пожирает детей. Если застать её за этим мерзким делом, если найдутся свидетели, то у праведного Жака Шармолю будет прекрасный повод её казнить. Одной ведьмой станет меньше. Тогда я умру спокойно. Может только для этого Всевышний и держит меня живой.

— Терпение, Гудула, — проговорил я нараспев. — Минута правосудия настанет.

— Вы смеётесь надо мной, святой отец. Пришли подразнить меня. Вы ничем не лучше мальчишек, которые бросали камни в мою келью.

— Вы несправедливы, сестра. Но я вам прощаю. Правда, я не знаю, что такое потерять дитя. Но ведь мы не первый год знакомы. За это время я проникся участием к Вашему горю. Надеюсь, Вы не перестанете видеть во мне своего союзника.

Гудула приоткрыла губы, точно собираясь что-то сказать, но в последнюю минуту сжала голову и ударилась ей об решётку несколько раз.

***

Цыганка с козой больше не возвращалась к собору. Возможно её кто-то предупредил об опасности. Исчезнув с площади, она оставалась в моих мыслях. Я чувствовал её присутствие в городе. Иногда мне казалось, что краем уха я слышу рокот бубна. Отголоски заморской мелодии проклёвывались даже сквозь песнопения во время служб. Я испытывал потребность вновь её увидеть, чтобы сосчитать на ней все дьявольские отметины. Про козу и амулеты я уже знал. Несомненно, были и другие знаки, по которым можно было определить колдунью. Меня охватил досель незнакомый мне голод инквизитора. Как бы дико это ни звучало, я был благодарен Луи де Бомону за то, что он привлёк меня к этой миссии, которая предполагала некоторые вольности. Разве он не благословил меня на защиту собора любой ценой?

Как-то вечером после службы я надел охотничий костюм, который мне много лет назад подарил Пьер де Лаваль, и поверх него набросил плащ. У меня не было возможности посмотреть на своё отражение. Когда в последний раз я видел себя в одежде мирянина?

В новом облике я покинул собор через боковую дверь, выходящую на мыс Терен, где у меня был привязан челнок. Конечно, я мог бы заплатить лодочнику, чтобы переправиться на противоположный берег, но мне не хотелось привлекать лишних свидетелей. После нескольких взмахов вёслами, мне пришлось их отложить чтобы перевести дуx — у меня опять защемило в груди. Давно я не подвергал тело такой нагрузке. Вот что значат годы, проведённые за книгами. В то же время, мне казалось, что эти симптомы были не просто телесными. Будто какая-то сила тянула меня обратно к берегу. Глубоко вдохнув, я вновь принялся грести, убеждая себя, что все мои усилия были направлены на очищение прихода, на защиту горожан.

Не помню, сколько времени ушло на то, чтобы пересечь реку, и сколько раз мне приходилось брать передышку. Знаю лишь, что когда я вышел из челна, у меня дрожали ноги, и мой охотничий костюм промок изнутри от пота.

Итак, я находился недалеко от горы Св. Женевьевы, в квартале своего отрочества. Каким негостеприимным мне показалось это место! Двадцать лет назад университетский городок был моей обителью, a теперь камни мостовой дрожали у меня под подошвами, прогоняя меня прочь. Я вторгся в мир, в котором мне уже не было места, одним своим мрачным присутствием испортив атмосферу веселья, точно филин среди воробьёв. Впрочем, даже в юности я не принадлежал к этой желторотой стае. Мои товарищи быстро поняли, что с Фролло скучно, и перестали приглашать меня в кабачки после лекций. Зато теперь мой братец веселился за двоих. Я вполне мог столкнуться с ним на одной из этих улочек. Как бы я ему объяснил своё преобывание в университетском квартале, да ещё в таком наряде? Меня бы поднял на смех весь коллеж Торши. На мгновение я представил, с каким азартом и упоением Жеан рассказывает товарищам про своего святошу-брата, который посреди ночи шастает по переулкам в погоне за женщиной. И это, увы, не было бы ложью.

Гренгуар как-то сболтнул вскользь, что цыганские дети устраивали представления для школяров перед кабаком «Яблоко Евы». Напомню, владелец кабака был отцом той самой девицы, которая понесла от Шатопера. Не подумайте, что после этого нелепого случая капитан обходил это заведение стороной. Напротив, оно оставалось одним из его любимых увеселительных мест в городе. Когда ему хотелось отдохнуть от общества сослуживцев, он дурачился с мальчишками, которые были его на семь-десять лет моложе, точно это общение возвращало ему детство, проведенное в казарме. У таких, как Жеан и Робен Пуспен, Феб де Шатопер находился в почёте. Они восторгались его мундиром, его саблей, его амурными победами и считали за честь напоить его вином за свой счёт. Хозяину кабака всё это было на руку, и он на многое закрывал глаза. Капитан стрелков служил своего рода аттракционом. Более того, в случае драки, он мог вмешаться и обнажить свою шпагу. Как ни странно, цыганские дети не боялись устраивать представления перед кабаком, где так часто развлекался Феб де Шатопер. Очевидно, он ещё не обличил себя как противника египетского племени.

Когда я, надвинув капюшон на глаза, приблизился к кабаку, в освещённой факелами беседке уже начиналась какая-то потешная возня. Курчавые, черномазые ребятишки бросали друг другу металлические кольца, распевая частушки на своём тарабарском наречии. Подвыпившие школяры пытались им подпевать.

Вдруг я почувствовал очередную спазму в груди. Мне пришлось запустить руку под плащ и сжать левое плечо. Сквозь пьяный смех и улюлюканье, я расслышал звонкий, шаловливый, полудетский голос:

— Джали, как говорит речь мэтр Жак Шармолю, королевский прокурор, в духовном суде?

========== Глава 22. Ангел мрака ==========

Это было не остроумно и даже не кощунственно. Тем не менее, зеваки заливались хохотом, хотя большинство из них, к счастью, не знали, кто такой Жак Шармолю. Коза задирала копыта, трясла бородой и блеяла, передразнивая святошу. Впервые за всё время я позавидовал Квазимодо за то, что он не слышал этот гнусавый полузвериный смех. Как благословенна была его тишина! Колокольный звон был одним из немногих звуков, нарушающих её. А каково было мне, стоящему у входа в кабак, вдыхающему этот смрад и слышащему это гнусное хрюканье? Значит, вот чего я был лишён все эти годы! Надо почаще выбираться в народ, Фролло. Это убьёт остатки твоих иллюзий. Ты слишком хорошо думаешь о парижанах.

Погрязнув на несколько минут в своих мрачных размышлениях, я чуть было не забыл цель своей вылазки. Цыганка! Ведь ради неё я пересёк реку, чуть не получив разрыв сердца.

Разогрев публику выходками своей козы, она приступила к исполнению главного номера. Один из чумазых мальчишек заиграл на флейте, и по телу девчонки пробежала дрожь. С лёгким стоном она сладко потянулась, оголив смуглый плоский живот. Узкие бёдра качнулись, и крошечные бубенчики на блестящем поясе зазвенели.