Пьер де Лаваль наступил мне на ногу под столом, точно призывая к сочувствию. Честно говоря, я ещё не решил толком на чью сторону встать. При всей моей неприязни к Луи де Бомону, я понимал его негодование. Конечно, Лавалю было легко умиляться египтянкой. Ведь это был не его приход. Из Реймса всех цыган давно выгнали. Бедняга Луи оказался в незавидном положении. Он должен был поддерживать порядок в приходе и при этом не выглядеть полным извергом. Годы при дворе не подготовили его к такомy дипломатическому кризису.
— Выпьем за уходящее лето, — вмешался я, подняв кубок с вином.
— Самое разумное предложение, которое я услышал за весь вечер, — поддержал меня Лаваль. — Надо насладиться последними тёплыми вечерами. Ведь зиму обещают суровую.
Я всё пытался свыкнуться с тем, что напротив меня сидел уже не восторженный, любвеобильный юноша, а вальяжный развратник лет сорока. От воздержания человеческая плоть усыхает, а от чрезмерного наслаждения начинает разлагаться. От сладких лакомств желтеют зубы, а от вина отекает лицо. К счастью, Пьер де Лаваль ещё не достиг этой стадии тления. Его тело оставалось подтянутым, а голубые глаза смотрели на мир лениво и удовлетворённо из-под золотистых бровей.
После ужина мы с ним вышли прогуляться на галерею.
— Знаешь, Фролло, — начал он, перейдя на «ты», как только мы отделились от епископа, — я видел Квазимодо мельком. Не так уж он и безобразен. Ну подумаешь, сутулый мальчишка. Немного хромой, немного кривой, слегка глухой. Что из этого?
— Ты частично прав. По отдельности его недостатки не такие ужасные. Но все вместе…
— Он делится с тобой своими мыслями?
— В этом нет нужды. Я имею достаточно отчётливое понятие о том, что у него на уме.
— Бедное дитя. Я так хочу, чтобы он был счастлив. Не только потому, что он твой воспитанник. Я всем желаю добра, даже вредному Луи. Это правда. В мире столько жестокости и боли. Мне бы хотелось чем-то порадовать этого одинокого юношу, преподнести ему подарок, который бы его окрылил хоть на короткий миг.
Тут я был вынужден остановить Лаваля, в голове которого, как я видел, уже зарождался план.
— Мой друг, всему есть предел. Я не позволю тебе дарить моему приёмному сыну своих блудниц. Сапоги, перчатки — на здоровье. Любые неодушевлённые подарки. Пойми, если мальчишка однажды познает женщину, он станет неуправляемым. Я верю, что тобой руководят самые щедрые, самые благородные побуждения. Однако, свести такого как он с продажной женщиной будет самым настоящим издевательством. Поверишь ли, у Квазимодо есть гордость. Если плотский голод однажды восторжествует над ней, как он дальше будет жить?
Лаваль всё правильно понял. Испустив вздох поражения, он опустил голову.
— Меня только что осенило, — сказал он через несколько секунд. — Тебе исполнилось тридцать пять, а я тебе ничего не подарил. Впрочем, Фролло, тебе трудно угодить. От прелестниц ты отказываешься. На охоту не ездишь. Книги все перечитал.
— Не ломай голову, Лаваль. Твой визит — лучший подарок.
========== Глава 19. Шатопер, выручай! ==========
В апатии кроется опасность, ибо душа расслабляется и становится уязвимой. Она уподобляется воину, который снимает доспехи, думая, что битва закончена.
С уверенностью, свойственной глупцам, я готов был заявить, что прожил относительно праведную жизнь. Если я и грешил, то в основном в мыслях. Мои грехи сводились к чрезмерной гордости — не перед Богом, а перед человечеством. Быть может, мне не суждено было стать епископом, в меру моего скромного происхождения. Это не мешало мне считать себя выше Луи де Бомона и Пьера де Лаваля. В отличие от них мне удалось сохранить кое-какие обеты. В вопросах выдержки и дисциплины они уступали мне. Это касалось не только их мужских шалостей, но и таких мелочей, как ограничения в еде. Я знал, что Луи ел мясо каждый день, даже во время поста. От него постоянно пахло жареной свининой и вином. Этот запах не могли скрыть даже дорогие благовония, которые он заказывал из Ватикана. Он обосновывал своё чревоугодие каким-то надуманным диагнозом «малокровие», который ему огласил сам королевский лекарь. Многочисленные обязанности, связанные с управлением прихода, пагубно отражались на его здоровье. Больные люди, даже на высоких церковных должностях, освобождались от поста. Для поддержки сил ему нужно было питаться молочными поросятами и утками, откормленными орехами. Луи как бы выдал самому себе индульгенцию. Если бы он совсем слёг, его подчинённые устроили бы пожар и разворовали приходскую казну.
Что касалось Пьера де Лаваля, тот даже не искал оправданий своему поведению. Очевидно, он считал себя лицом католической церкви во Франции и должен был поддерживать определённый образ, как породистое животное, на которое приезжали полюбоваться издалека. Людовик Одиннадцатый был слаб и болен. После его смерти Лавалю пришлось бы короновать нового короля. Не мог же он появиться перед народом с тёмными кругами под глазами и обвисшими желваками. Надо было выглядеть свежо и бодро. С возрастом становилось всё сложнее поддерживать внешний вид. Ему приходилось спать дольше и уезжать на природу в семейное имение всё чаще.
Мне же, на моей должности архидьякона, не полагалось быть красивым, великодушным и дипломатичным. Серый цвет лица, морщинистый лоб и надменный, суровый взгляд подходили к роли, которую я играл. Не удивительно, что именно мне епископ поручил следить за окрестностями собора.
— Поговорите с Шатопером, — брякнул он раздражённо. — Пусть пришлёт горсточку своих людей. Если перед собором будут кривляться чернокожие фигляры, пусть его солдаты их схватят. Надо же что-то сделать.
— Я согласен, что-то сделать надо. Но c чего Вы взяли, что Шатопер пойдёт нам навстречу и пожертвует своими драгоценными солдатами?
— Я уповаю на его патриотизм, на его любовь к Парижу, который испытывает самый настоящий кризис. Город запрудили чужеземцы, которые не боятся ни Бога, ни закона. Они смеются над нашими запретами. Парижане ими околдованы! Я понимаю, мой друг, Вы считаете, что охота на ведьм выше Вашего достоинства.
— Я такого не сказал. В нашем приходе есть люди, которые с этой задачей лучше справятся.
— Однако, я поручаю эту задачу Вам. Мне нет дела, будете ли Вы хватать цыганок собственноручно или привлечёте к этому молоденьких дьяконов. Ваше дело подчистить площадь перед собором. Чтобы я не видел ни одной чёрной лохматой головы.
Продолжать спор с епископом не имело смысла. Луи не хотел привлекать инквизицию и сбросил некоторые полномочия инквизитора на меня, своего второго викария. Наверное, он думал, что я заскучал в своей прежней роли, и решил внедрить немного разнообразия.
— Будет исполнено, — ответил я чуть слышно.
Шастать по казармам в поисках Шатопера я не собирался. Вот это точно было ниже моего достоинства. Я послал одного из причетников с запиской, в которой вызывал капитана стрелков на встречу.
К моему удивлению, одной записки оказалось достаточно. Феб прибыл в собор на следующее же утро. Казалось, он только и ждал этого приглашения. Без лишнего пафоса я объяснил ему что именно от него требовалось. Справедливости ради, ко всему, что касалось службы, Феб де Шатопер относился серьёзно и добросовестно. Иначе он бы не поднялся до ранга капитана. Его ограниченное чувство долга было полностью сосредоточено в работе.
Меня немного забавляло то, что при каждой встрече мне приходилось представляться заново. Он просто не осознавал, что перед ним был один и тот же человек. У него была ужасная память на лица и имена. Несколько раз мне пришлось повторить, что моя фамилия не Моро и не Флориньи, а Фролло.
— Я всё понял, господин архидьякон, — сказал он, причёсывая пятернёй свои засаленные золотистые волосы. — Давно пора принять меры. Я выделю отряд. Мой покойный отец мечется в могиле. Рога сата… Прошу прощения. Я забыл, что здесь не казарма.
«Собор — такая же казарма, только форма другая», — чуть было не сказал ему я.
