Из приведенных Далем примеров, я, пожалуй, опущу архангельское воймать, поскольку не понимаю его. И тверское-пермское вниматься как «входить в дело». Это слово хоть и звучит одинаково со внимать, все же являет собою иную ветвь словообразования, видимо, производную от имать, то есть «брать, браться».

А вот старинное вниматься заниматься огнем, загораться – чрезвычайно соблазнительно, хотя и совершенно непонятно. Очевидно, это тоже другая ветвь, дожившая до наших дней в выражении заниматься – заниматься пламенем, занималась, то есть разгоралась заря.

Скорее всего, в отношении внимания это выражение может использоваться лишь как метафора, этакое иносказание, указывающее на подвижность внимания. Оно тоже то тухнет, то вдруг вспыхивает, охватывая все естество человека и вынуждая его всецело отдаться одному делу. Очень похоже на отношение древнего человека к огню.

А вот усваивать себе слышанное или читанное, похоже, очень важно. Думается мне, что именно это и есть первый выход за пределы слуха в попытке понять внимание. Да, конечно, внимать можно и слушая, но в таком случае слушание надо разделить на две части, среди которых будет и само слушание!

Внимать – это не слушать, а слушать с неким усилием, которое и есть внимание, грубо говоря. И если все, что относится во внимать к собственно «слушать», отбросить, то останется это усилие. Но его мало, чтобы говорить о внимании. Должно быть нечто еще. Усваивать слышанное или читанное – это тоже совсем не ответ. Это такой же намек, подсказка, вроде перста, указующего на луну. Его еще надо понять.

Во-первых, в данном случае очевидно, что внимание относилось не только к услышанному. Когда в древности некто вещающий слова истины или мудрости требовал от учеников внимать: «Внемли словам моим!», казалось, что он требовал слушать. Но слух никогда не прекращается и не выключается, как не выключается работа ни одного из органов восприятия.

Значит, он требовал не просто слушать, а удерживать слух на его речи? То есть не отвлекаться на то, что звучит вокруг? Это очевидно, и очевидно мало. Механическое слушание может даже позволить запомнить сказанное целиком. Но позволит ли оно понять сказанное?

И вот из подсказки Даля рождается прозрение: внимание должно быть связано с пониманием. Поэтому оно может проявляться внутри слушания, но может и внутри чтения. И только при его наличии происходит усвоение, которое невозможно без понимания.

Вероятно, я могу выстроить такую последовательность: восприятие внешними органами – внимание – понимание – усвоение.

Возникает вопрос: если эта последовательность имеет отношение к действительности, что она описывает? Это последовательность чего?

Пока рождается лишь один очевидный вопрос: последовательность познания. Иными словами, внимание – одно из основных и важнейших орудий человеческой способности познавать.

Это определение выглядит очевидным, но это не значит, что оно верно. Его еще надо доказать. А я пока сомневаюсь, что работа внимания ограничивается познанием. Мне кажется, что оно шире и может больше. Впрочем, мои сомнения, может быть, лишь признак непродуманности.

В любом случае, необходимо продолжить описание внимания, которое и позволит проверить родившееся предположение.

Мне представляется, что самым главным орудием познания является видение или созерцание. Под видением понимается мною нечто превосходящее зрение. Условно говоря, это зрение не телесное, а то самое, которое мы производим «внутренним оком». Вероятно, это видение души или чего-то за ней. Чтобы говорить о таких вещах определенно, необходимо проделать исследование человеческой способности познавать.

Я такого исследования не проделал и пока ограничиваюсь некими самыми общими штрихами, позволяющими наложить некие рамки или пределы на тот материал, который избрал своим предметом. Это рамки, определяющие мой предмет, – в данном случае, внимание, вширь.

Конечно, это весьма условное «вширь». Оно всего лишь позволяет мне хоть как-то собраться, отсекает лишние метания и удерживает даже не столько в рамках предмета, сколько в рамках того орудия, с помощью которого я собрался этот предмет исследовать. Условно говоря, я хочу внимание «рассмотреть», что бы это ни значило. И буду стараться его созерцать.

Тут уместно вспомнить, что теория, ставшая основным признаком науки, переводится с греческого именно как созерцание. Иными словами, чтобы родилась теория в научном смысле слова, необходимо, чтобы случилось подлинное созерцание, которое и будет впоследствии записано в виде некоего трактата, описывающего изучаемый предмет.

Иначе говоря, теория в науке – это запись видения или описание предмета, созданное благодаря его созерцанию.

При этом исходно предполагается, что действительно научная теория рождается не тогда, когда профессионал от науки пишет большую и обязательно скучную, поскольку непонятную, книгу. Теория должна прибавлять некое качество, и если вдуматься, то это качество познания. А точнее, это увеличение количества знания, которым обладает человечество.

Следовательно, действительная теория – это описание того нового, что открылось при созерцании. А значит, созерцание – не просто рассматривание предмета с помощью внутреннего взора. И внутренний взор может быть таким же тупым, как у барана при виде новых ворот. Это значит, что действительным созерцанием, то есть тем видением, которое рождает теорию, мы можем называть только такое созерцание, которое прибавляет знание.

Но где его взять?

Только из действительности. Иначе говоря, из того, что разглядываешь. Оно там, конечно, не хранится. Знание создается мною, а не предметом изучения. Но сам предмет можно рассматривать с обычных сторон, то есть со сторон, которые уже изучены и познаны. И тогда новое знание просто не может родиться, хоть все глаза прогляди. Это очевидность.

Неочевидно, почему такое разглядывание предмета нельзя считать созерцанием? Впрочем, считать или называть его созерцанием, наверное, можно. Кто же запретит?! Вопрос в том, чем оно отличается от того созерцания, которое приносит знания и становится теорией?

Очевидно, тем, что, глядя на уже известное, познанное, ты не разглядываешь действительность, а узнаешь ее! Иными словами, ты непроизвольно достаешь из сознания знания, которые хранятся в виде образов, и сквозь эти образы и рассматриваешь свой предмет. И если это произошло, то, что бы ты ни сказал, оно непроизвольно вторично, потому что включает в себя уже известные образы.

Рождается еще одно описание того же самого, возможно, высказанное иными словами. Но знание от этого не прибывает, а твое сочинение становится еще одним слоем культурных помех на пути к истине.

Похоже, новое открывается не тогда, когда мы применяем привычное разглядывание предмета любым взором, узнаваемое нами как его созерцание. А тогда, когда мы применяем это разглядывание к неведомым, не узнаваемым его сторонам. Иначе говоря, чтобы случилось созерцание, надо владеть как способностью разглядывать вещи, так и чутьем на неведомое.

Уже одна способность разглядывать может оказаться загадкой, поскольку мы привыкли глядеть глазами и считаем, что ими и разглядываем. Очевидно, это ошибка понимания, вызванная недостатком культуры самоосознавания. И мне кажется, что она из разряда тех, против которых когда-то выступал епископ Беркли.

Заявив, что нет мира «снаружи», что есть только мир «внутри» – в сущности, мир образов, который мы и рассматриваем, Беркли вовсе не отказывал миру в действительном существовании помимо человека. Он был не дурак, да и верующий человек, что значит, что для него снаружи было достаточно всего, включая Бога. Беркли лишь говорил, насколько это позволял ему его язык, о том, что мы не видим настоящего мира, а видим мы те образы этого мира, что живут в нашем сознании.

И означает это для меня то, что видение, происходящее за глазами и без глаз, гораздо важнее физического зрения. В том смысле важнее, что оно чаще всего занимает гораздо больший объем, чем восприятие всеми телесными органами чувств. Мы как бы глухи, слепы и немы, поскольку предпочитаем глядеть не на внешний мир, а в мир своих переживаний. И это испытывал каждый, когда, к примеру, гуляя по улице, вдруг обнаруживал, что в задумчивости не заметил, как оказался в совсем другой части города.