Прочитав, что внимание есть организация психической деятельности, любой профан поймет, что дальше не его ума дело, и отстанет со своими дурацкими вопросами. Да и не профан, если вглядится в это определение, почувствует, что оно построено так, что внимание переводится на вторую часть высказывания, на ясность осознавания.

Психическая организация – просто темное место, что-то вроде заплаты над неведомым или таблички с надписью: в эту дверь не входить, за ней еще не построено здание. Иными словами, эта часть действительности еще не описана наукой.

Конечно, я сунусь в эту дверь, но чуть позже, когда у меня будет хоть какая-то ясность с искомым понятием внимания. Поэтому я пока оставлю психологов в их странном покое и вернусь к языковедам. Мною еще недоразобраны примеры из Ожегова:

«Отнестись со вниманием. Привлечь чье-нибудь внимание. Принять во внимание. Уделить внимание кому-нибудь. В центре внимания. Оставить без внимания. Вниманию зрителей! (то есть зрители, обратите внимание)».

Отнестись со вниманием. Уф, как непросто! Точнее, так просто, что даже и сказать-то нечего! Мысль, как шарик для пинг-понга, ударяется о подобное высказывание и отлетает, бессильная. Потому и не рождается глубоких определений внимания у языковедов и психологов.

И все же!

Если вспомнить исходное определение, то внимание – это сосредоточение мыслей или зрения, слуха на чем-нибудь. И что же в данном случае сосредоточивается на чем-нибудь?

Вообще-то, отнестись со вниманием можно либо к человеку, либо к сложной задаче, но, кажется, тоже связанной с людьми. Если задача будет без людей, например, минное поле или опасная дорога, то напутствуют словами «будь внимателен!». Почему? Потому что там опасно!

Отнестись со вниманием не относится к опасности. Точнее, не относится к опасности телу. Хотя возможна опасность для твоего общественного положения. Допустим, врача просят отнестись со вниманием к какому-то пациенту. Почему? Он ведь и так должен относиться ко всем пациентам со вниманием. Потому что этот пациент особенный. Он как-то важен для того, кто просит.

Кто может просить? Либо начальство, либо кто-то со стороны пациента. И если вслушаться в высказывание, за этой просьбой всегда стоит какая-то угроза. Не очень явная и не очень страшная. Главврач не будет «заказывать» хирурга, который не выполнил его просьбу. Но он ухудшит к нему свое отношение.

Родственники, вероятно, тоже не будут его бить. Но скандал устроить могут. И тогда главврач снова ухудшит свое отношение. И даже подать в суд. Тут уж все очевидно. Впрочем, со стороны пациента могут быть возможности и покруче. И если просят не родственники, то небрежность может кончиться весьма плачевно.

Очевидно, что внимание является важнейшим средством не просто выживания, но и противодействия опасностям. И прямым, то есть опасностям для тела, и косвенным, то есть опасностям для личности как для своеобразного второго тела, в котором мы живем в мире-обществе.

Но что же такое внимание в таком случае? Есть ли оно сосредоточение мыслей или зрения, слуха?

Если вдуматься, то, как только мы начинаем видеть внимание как орудие противодействия опасностям, все перечисленные части определения уместны в каком-то смысле. Иными словами, сколь бы слабы ни были определения, создаваемые учеными, за ними стоит их вполне бытовое понятие о внимании, и им неоткуда извлекать знания о том, что же оно такое.

В силу этого все определения внимания содержат в себе какие-то черты этого явления. Иначе говоря, они так или иначе верны. Но вот так или иначе – еще надо суметь рассмотреть.

Так что же верно в этом определении, если мы понимаем, что внимание включилось, как только в пространстве запахло опасностью?

Определенно, человек, и даже любое живое существо, сразу же включил зрение и слух, а точнее, все органы восприятия, которые позволят ему выжить. Но вот беда, они никогда не выключаются. Даже во сне! И во сне все органы восприятия работают, только направлены в иное пространство.

И поэтому, когда человеку говорят: проснись, опасность! – ему говорят о том, в какое пространство или в какой мир надо направить восприятие. Вот и врача, которого просят отнестись со вниманием к пациенту, предупреждают, из какого мира к нему придет опасность. А придет она к нему из той двери, которой является пациент.

И что должен делать врач? А что-то совсем странное, если понять, что у него всего одна задача – держать эту дверь закрытой. Когда это понимаешь, все его хирургические или какие-то иные действия превращаются в весьма странный и, вероятно, магический танец, которым он изгоняет опасность из своего мира.

Причем, изгоняет он вполне мистическую опасность, так сказать, Опасность как таковую. А вот явит она себя, если не запечатать свой мир, во вполне привычном и понятном виде, скажем, пары бритых братков.

И опять попытка вглядеться во внимание приводит к потрясающей глубине этого понятия, по крайней мере, в русском языке. В предыдущих главах стало очевидно, что внимание позволяет прозревать сквозь все слои культуры, заглядывая в то, что правит нашими жизнями. Сейчас видно, что оно осмыслялось народов в глубокой древности, когда миром правила первобытная магия, имевшая задачей оберечь мир и жизнь.

Тот самый странный набор телодвижений, который можно назвать магическим танцем, мы исполняем постоянно. И суть его, как это называется в науке, апотропейная, то есть обережная, по-русски.

Но пока это все относится к органам восприятия, все очевидно. А что с сосредоточением мыслей при появлении опасности?

Похоже, никакого сосредоточения нет вообще. А есть переход с разных мыслей на одну определенную. И мысль эта в действительности вовсе не о пациенте или просителе, к которому попросили отнестись со вниманием.

Она о целеустроении. Она меняет мое целеустроение, делая из этого случая задачу, которую надо решить, чтобы жизнь осталась хорошей или даже стала лучше.

Я ставлю себе это целью или не ставлю. И если ставлю, то я «отнесусь к человеку со вниманием». А не поставлю – отнесусь к нему как ко всем. И буду наказан.

Если задача поставлена, она сама подберет все необходимые действия и слова. А значит, и мысли. И никакого сосредоточения! Совсем!

Есть задача, и она требует не сосредоточивать какие-то обильные мысли. Более того, это на войне, чем больше войско сосредоточишь на каком-то участке фронта, тем легче будет победить. В деле как раз наоборот, чем больше их согнать к этой точке, тем сильнее они помешают.

Если появилась опасность и ты принял для себя это как цель, то разум создаст задачу и подберет именно те «мысли», которые ее решат. Их будет и не много и не мало. А ровно столько, сколько нужно для решения. И они не будут ни сосредоточены, ни рассредоточены. Они будут именно теми, которые нужны.

Очевидно, что «сосредоточение» в данном случае показалось языковеду наиболее подходящим словом, чтобы обозначить то, что при направленности внимания на что-то из числа заполняющих сознание мыслей отбрасываются все лишние и оставляются только необходимые.

Однако если мы вглядимся, то делает это разум, определяя задачу. А вовсе не внимание!

Внимание лишь дает толчок для деятельности разума. Однако и это не так просто. А как внимание поняло, что я столкнулся с опасностью? Ведь ее надо было распознать! И распознать в данном случае как культурное явление, как нечто, что может распознать только тот, кто хорошо знает устройство общества.

Значит, сначала включился разум, распознал опасность и тут же направил на нее внимание? А внимание заставило его выполнить все необходимые действия, не упустив ничего важного для выживания?

Между разумом и вниманием определенно есть какая-то плотная связь, но пока она мне не по зубам.

У меня остались не разобраны еще несколько примеров из словаря Ожегова: «Привлечь чье-нибудь внимание. Принять во внимание. Уделить внимание кому-нибудь. В центре внимания. Оставить без внимания. Вниманию зрителей! (то есть зрители, обратите внимание)».