Вивиан отворачивается от миссис Мэривезер, даже не попрощавшись. Мы идем к двери следом за ней. Когда заходим в дом, Джексон окидывает меня внимательным взглядом.

– Никогда раньше тебя здесь не видел.

– Я никогда раньше сюда и не приезжала.

– Даже когда бабушка была жива? – Он с тихим щелчком закрывает за нами дверь.

– Мы ни разу не встречались. – Странно это признавать.

В передней навалены коробки – личные вещи, перевезенные из Нью-Йорка. Узнав, что в этом доме уже есть мебель, Вивиан продала все тяжелое и громоздкое.

Мы проходим на свободное от коробок место. В передней бабушкиного дома глянцевый деревянный пол, кованая люстра и огромная лестница на второй этаж. Тонкие каблучки Вивиан уже цокают где-то в левом коридоре – этот звук всегда следует за ней словно тень. В детстве, прислушавшись, я могла отыскать ее по стуку каблуков, даже если зал полон женщин на шпильках. Не удивлюсь, если Вивиан даже спит в туфлях.

Я наконец осматриваю новый дом. На стенах висят картины в позолоченных рамах, между ними бра с лампочками в форме свечей. Все вокруг старинное, мебель сделана из темного дерева – полная противоположность нашей современной нью-йоркской квартиры. «Словно прямиком из сказок», – думаю я, рассматривая изогнутую лестницу, ее полированные деревянные перила и персидский ковер, укрывающий ступени.

– Сюда. – Джексон кивает в сторону лестницы. Он забирает у меня сумку и первым идет наверх.

– Я и сама могла донести.

– Знаю. Но не хочется, чтобы ты упала. Лестницы опасней подъездных дорожек.

Значит, он все же видел, как я споткнулась.

Джексон улыбается, заметив мое выражение лица. Этот наглец слишком самоуверен. Иду за ним, крепко держась за перила на случай, если неуклюжесть решит выйти на бис. На втором этаже Джексон поворачивает налево. Мы минуем спальню, где стоит кровать с балдахином – безумная мечта любой малолетки – и покрывалом винного цвета. Следом идет уборная с огромной ванной на когтистых лапах и зеркалом в позолоченной раме.

Он останавливается только в конце коридора, перед маленькой дверью, которой не помешал бы слой свежей краски. Ручка ее сделана в форме цветка с блестящими латунными лепестками. Это маргаритка? Я поворачиваю ручку, рассохшееся дерево двери потрескивает, когда та распахивается.

Сдержать вздох не получается.

– Нравится? – спрашивает Джексон. – Мама всю неделю готовила комнату для тебя, перетаскивала мебель и приводила ее в порядок.

Справа от меня стоят кровать из темного дерева – четыре ее столбика изукрашены резными цветами – и туалетный столик с таким же цветочным узором и мраморной столешницей, а рядом – изысканная прикроватная тумбочка со старой лампой из желтого стекла. Прямо передо мной старинный платяной шкаф. Обожаю такие! У кровати лежит маленький светлый коврик, чтобы ноги не мерзли холодными утрами. А рядом с окном стоит диванчик с белыми кружевными подушками, с которого открывается прекрасный вид во двор.

– Это просто офигенно! – говорю я.

Джексон смеется, лицо его пересекает одобрительная ухмылка. Я провожу пальцами по изысканному покрывалу цвета слоновой кости, трогаю пуховое одеяло. По сравнению с этими шикарными старинными вещами, спокойно стоящими на искривленных временем половицах, моя черная сумка выглядит слишком просто, нелепо. Не представляя, что еще можно сказать, я вытаскиваю блеск для губ и откручиваю колпачок. Это самый долгий разговор со сверстником за последние годы.

– Куда поставить? – Джексон снимает сумку с плеча.

– Давай сюда.

Протягиваю руку, собираясь перехватить ремень, но неправильно оцениваю движение Джексона и вместо того, чтобы легко забрать сумку, размазываю по его ладони блеск из открытого тюбика.

Парень замирает и улыбается.

– Розовый – не совсем мой цвет.

– Прости! – торопливо выпаливаю я. – Обычно я не нападаю на людей с блеском для губ.

Будто бы его вообще можно использовать вместо оружия! Что же я несу? Ничего умнее, чем вытереть блеск собственной ладонью, придумать не удается, и я неловко привожу план в исполнение, на самом деле скорее размазывая блеск, чем стирая его. Ухмылка на лице Джексона становится шире. Он скидывает сумку на пол и берет с туалетного столика салфетку, потом перехватывает мою руку с жирным пятном клубничного блеска. Поворачивает ее к себе ладонью и легко вытирает салфеткой.

Сердце пускается вскачь. Но блондины не в моем вкусе!

– С ней ничего не будет, – говорю я. – В смысле, с рукой… от блеска с ней ничего не случится.

– Лучше не рисковать.

Его самоуверенность начинает меня напрягать. Нельзя забирать всю наглость себе, нужно делиться с остальным миром.

– Мало ли с чем ты решишь напасть на меня в следующий раз. – Он поднимает взгляд от ладони к моему лицу.

Я вырываю руку.

– Что? Да, конечно. То есть нет. То есть… не буду я тебя трогать.

Черт! Я правда это сказала?

– Увидимся завтра в школе. – Джексон кивает, едва сдерживаясь от смеха.

Не смей надо мной смеяться! Ты, весь такой загорелый и светловолосый, наверное, ни разу в жизни не чувствовал себя неловко. Так что замолкни! Джексон исчезает в длинном коридоре, освещенном маленькими фонариками, и впервые за время болезни отца я чувствую себя настоящей.

За длинным обеденным столом мы с Вивиан в компании недавно доставленной еды смотримся комично. Здесь, свободно разложив под тарелками старомодные вязаные салфетки, поместилось бы человек восемь.

Я подхватываю равиоли из пластикового контейнера и предлагаю Вивиан. Она отрицательно качает головой. В нашей семье готовит отец, что неудивительно, ведь он импортирует специи. Вивиан хозяйничает на кухне редко, но если вдруг решается, то каждый раз делает мясную отбивную с картофелем. А я вегетарианка.

– Твой отец много рассказывал о детстве здесь, – говорит Вивиан.

– Не мне.

Он не хотел говорить о Салеме, особенно в последние годы, после смерти бабушки. Даже то, что этот дом до сих пор принадлежит нам, я узнала всего две недели назад.

– Полагаю, они с Мэривезер давние друзья, – с легким осуждением продолжает Вивиан.

– Мне кажется, она милая. – Я откусываю кусочек чесночного хлеба.

Мачеха морщится:

– Приторно милая. Могу поспорить, она везде сует свой нос.

– Не знаю.

Я не собираюсь соглашаться с плохим мнением Вивиан о миссис Мэривезер. Соседка кажется удивительно приятной женщиной.

– Вот увидишь, она будет отправлять своего сыночка собирать о нас информацию. – Вивиан качает головой, а потом, закатив глаза, продолжает: – Хотя… ты этого даже не заметишь.

Замираю, так и не сделав очередной укус.

– Мне действительно это не особо важно.

– А-га. Что ж, тебе не повредит попытаться найти здесь друзей. – Мачеха промокает уголки рта салфеткой, и на льняной ткани остаются крошечные пятнышки клюквенной помады.

– Ты сама знаешь, что все попытки в любом случае обернутся катастрофой. – Я крепче сжимаю в пальцах вилку.

Это лишь вопрос времени: вскоре кто-нибудь из новых друзей пострадает или родители запретят им со мной общаться.

– Люди – то еще разочарование. Но тебе все же стоит слегка сдерживать характер. Хотя бы улыбайся.

Резкая критика в словах Вивиан наводит на мысль, что в Салеме все сложится так же, как в Нью-Йорке.

– Тогда, пожалуй, зайду в гости к миссис Мэривезер, – говорю и жду реакции. – Поучусь на примере.

Вивиан изгибает идеальную бровь, пытаясь понять, серьезна ли я сейчас. Четыре месяца назад она бы рассмеялась в ответ, а я бы просто шутила.

Со вздохом закрываю контейнер с равиолями. В детстве я следовала за Вивиан по пятам. Отец даже называл меня главой ее личного фан-клуба. Вивиан это обожала – после очередной порции восхищения она всегда была в наилучшем расположении духа. Но с тех пор как папа попал в больницу, между нами с мачехой нарастало напряжение. В день, когда я узнала о переезде, оно превратилось в нечто новое, отношение, от которого уже не избавиться.