- Разбогатеть-то им удалось, - говорила одна. – Ведь уже давно живут в здешних краях, крепко на ноги встали, казалось бы. Да только из-за богатства им уже несколько поколений не удаётся достойной пары для женитьбы сыновей найти – все барышни, по их мнению, слишком бедны. Вот и заключают браки между кузенами и кузинами, а вы ведь понимаете, как это кровь разбавляет…

- Да, я о них слышала, - отвечала другая. – На следующем балу они собираются представить своего наследника – да только наследник, говорят, то ли уродец, то ли юродивый. Неудивительно, при такой-то генеалогии!

- Не знаю, как вы, милая, - продолжала первая, - а я собираюсь держаться от этого наследника подальше. Не хватало, чтобы его родители попытались его на мне женить! Что бы я стала делать с детьми-уродами?

- Вы правы, разумеется, правы, милая, - говорила ей вторая. – Уж лучше сразу за негра замуж идти!

И вот теперь они с Эрнесто Санчесом вдвоём, и никакой он не урод и не юродивый. Всё это такие же сплетни, как и те, что ходят об их собственной семье. А на деле молодому человеку всего лишь не хватает опыта в свете… и, быть может, уверенности в себе.

Почему-то вспомнился Луи, хотя внешне они с Эрнесто были совсем не похожи. Нужно обязательно встретиться с Луи снова, изгнать всякую тень сомнения из сердца!

- Вот вы где, Эрнесто, - на террасе появилась незнакомая пожилая дама. – А я вас везде ищу. Доброго вам вечера, мадемуазель де Пон дю Лак. Ах, дети, вы так хорошо смотритесь вместе, просто хоть портрет с вас пиши!

- Доброго вечера и вам, госпожа Санчес, - улыбнулась Лилиана, поняв, что перед ней мать Эрнесто.

Надо сказать, что супруги Санчес, родители Эрнесто, и в самом деле не теряли времени даром и вскоре посватались к Пон дю Лакам. Конечно, Лилиана прекрасно понимала, что дело вовсе не в ней – просто Санчесы искали для сына супругу со стороны, которая родила бы ему здоровых детей, а уроженка Европы в совершенстве подходила для этой роли. Но молодым людям это было безразлично: они успели искренне полюбить друг друга. И пусть Эрнесто был не столь образован и не столь подкован в светских манерах, но он был добрым, искренним и порядочным. И с ним Лилиане всегда было хорошо.

Вскоре у них с Эрнесто родилась двойня, мальчик получил имя Федерико, девочку же окрестили Изабеллой. Оба малыша были здоровы, и родители не могли на них нарадоваться.

И лишь одно омрачало жизнь молодой госпожи Санчес: с её братом явно творилось неладное. Каждый раз, когда они с Эрнесто наносили визит в родное поместье, Луи принимал их в тёмной комнате, не вылезая из постели, и говорил, что как раз сегодня ему нехорошо. Неужели он полагал, что его собственная сестра способна поверить такому детскому обману? Если уж Луи «заболевает» всякий раз, как они его навещают, то либо он не хочет их видеть, либо… он прикован к постели какой-то тяжёлой болезнью уже давно.

========== 6 ==========

Угли в костре весело потрескивали, а пламя разгоняло мрак, освещая лица двух собеседников, одному из которых, седовласому и темнокожему, на простой земле сидеть было явно привычнее, чем в дорогих креслах, другой же, слишком бледный даже для европейца, в своём богатом наряде казался здесь чужим, да и чувствовал себя, похоже, не в своей тарелке.

Впрочем, беседа их была довольно оживлённой, и о разнице в положении не думали особенно ни тот, ни другой.

- Так вы считаете, что ваше тело – это тело хищника? – говорил Синь. – Что же, вполне возможно. Однако вспомните, что и до встречи с Лестатом вы не были травоядным! Редко когда ваш обед обходился совсем без мяса, но вас это вовсе не пугало и не наводило на мысли, что однажды вы станете людоедом. Вы говорите, что вас привлекает запах человеческой крови – что же, на свете есть много вещей, которые нас привлекают, но при этом нам не принадлежат. Вряд ли найдётся человек, которого не привлечёт набитый золотом кошелёк – но никто не живёт при этом в страхе, что когда-нибудь станет вором, и не страдает мучительно из-за того, что не является обладателем такого кошелька. Ведь вы говорили, что больше вам не приходится голодать, что кровь домашней скотины вас вполне удовлетворяет телесно.

- Но что вы скажете делать с этим? – сняв перчатку, Луи обнажил свои ногти, длинные и острые, по твёрдости сравнимые с камнем.

- Видимо, ничего, - отвечал Синь. – Да и нужно ли? Ведь они вам не мешают. Мне кажется, господин Луи, что в последние четыре года вам очень долго и очень часто говорили о том, что вы – опасный хищник, что убивать – ваше предназначение, и пытались доказать вам это, указывая на ваши ногти и зубы, в самом деле способные отнять жизнь… Но посмотрите и на меня, на моё собственное тело, подумайте над тем, на что способен я, если этого захочу, и на что способен любой человек. Вот моя рука – она устроена так, что ей очень удобно держать топор, и сил моих мышц вполне хватит, чтобы, размахнувшись как следует, зарубить любого из моих односельчан, или человека из другой деревни, а то и кого-нибудь из белых господ. Мне знакомы свойства многих трав, и если я воспользуюсь своими знаниями, чтобы приготовить яд, то мало кто из белых врачей сумеет определить, от чего умерла жертва отравления. Как видите, я существо опасное, и если бы всё на свете определялось способностями и умениями – меня лучше было бы сразу отправить на виселицу ради безопасности остальных. Поймите, любой из нас может стать убийцей – а может не стать. Всё зависит лишь от того, как мы сами собой распорядимся.

- Спасибо, Синь, - с глубоким чувством произнёс Луи. – Ваши слова всегда приносят утешение.

- Не такой уж я великий утешитель, - улыбнулся Синь. – Просто вам в последние годы слишком не хватало подобных слов, но зато других слов в вашей жизни было очень много - тех, что внушали вам страх перед самим собой. Вы слишком привыкли бояться. Не нужно так.

- Мне бы очень хотелось расслабиться, забыть о страхах и просто наслаждаться жизнью, - признался Луи. – Да только никак не получается.

- А вы почаще говорите с обычными людьми, - ответил Синь. – Да, обычные люди в своём большинстве по ночам спят… Но вот моя внучка недавно как раз сказала, что могла бы позже ложиться и позже вставать, чтобы проводить больше времени с вами. Вот только не решалась сама об этом с вами заговорить – представьте себе, опасалась, что вы посчитаете её лентяйкой, которая слишком любит валяться в постели. Я уж пытался её переубедить, да только она, похоже, ещё месяца два набиралась бы решимости, если бы я не рассказал. Вы ведь к ней тоже неравнодушны, верно?

- Да! – вырвалось у Луи помимо воли.

- Ну вот и славно. А будете вдвоём – и вам не будет скучно, и ей будет о чём с вами поговорить, кроме того, что ваши сапоги начищены, а простыни отутюжены…

- Благодарю вас! – Луи как-то слишком поспешно тряс руку Синю. – Разумеется, я сегодня же вечером скажу Иветт, что она может вставать и ложиться так, как ей удобно…

«Ваши сапоги начищены, а простыни отутюжены»… Если в первом ещё был смысл, то на простыни Иветт зря тратила силы: спящему в гробу вампиру они просто не нужны. А она, выходит, так о нём заботилась, что все эти годы стирала и гладила его бельё – хотя не могла не замечать, что оно даже не смято! Зачем же этот напрасный труд? Неужели только затем, чтобы в доме всё было как подобает? Или Иветт заботилась о том, чтобы его постель встретила хозяина чистотой и уютом, если тот вдруг однажды для разнообразия предпочтёт её гробу?

Сидя у себя в спальне, Луи с нежностью прикоснулся к покрывалу на своей кровати. А ведь до рассвета осталось не так долго…

Но прежде нужно было кое-что сделать.

Иветт ещё не знает, о чём они говорили с её дедом, а потому сегодня утром встанет на рассвете. И когда это случится, она должна найти у себя под дверью хотя бы этот скромный знак его благодарности.