Он Мошнина на службе видит –

Стоит послушник час и два,

Насколько служба длинной выйдет.

Что он живой, едва-едва

Со стороны заметишь это.

Напрасно хлопнешь по плечу,

Не будет от него ответа.

И лишь в глазах сиянье света,

Невиданные вспышки чувств.

«А если, – остро мысль мелькнула, —

Мне взять его пономарём?

Вот и проблему ветром сдуло.

Пожалуй, славно заживём».

Когда послушник новый кротко

Вошёл за батюшкой в алтарь,

Припомнил, как сказал Володька:

«Читаешь, словно пономарь».

* * *

Из храма Прохор торопился

Не к монастырскому столу,

Он в тихой келейке садился

Со Словом Господа в углу.

Или за проповеди брался

Кого-то из святых отцов.

Или молиться принимался

Перед Христом. В журчанье слов,

Ему чудесно открывался

Хор Богу. Из цепей земных

Он вырывался и терялся

В неведомых мирах иных.

Но самого себя потерю

Потерей вряд ли назовёшь.

Ты растворён в Христовой вере,

Одною верой ты живёшь.

И ничего на свете слаще,

И ничего разумней нет.

Как будто ты в небесной чаще

Без горя и земных сует.

И, вероятно, не случайно

В Сарове старцы помудрей

Усваивали Божьи тайны,

Не в келье сумрачной своей,

А где-нибудь в лесах дремучих,

Которые под пенье вьюг

И солнечных метелей жгучих

Росли на монастырской круче

И на десятки вёрст вокруг.

* * *

Послушник с первой просьбой к старцу,

Чтобы в свободные часы

Дал разрешенье удаляться

В лесные дебри. «Милый сын!

По возрасту, пожалуй, рано

Тебе нести сей тяжкий труд,

Но я препятствовать не стану.

Тебе, пожалуй, впрок пойдут

Уединенные моленья.

С начальных дней заметил я,

Что тишина уединенья

Как мать родная для тебя…»

Нашёл по вкусу дебри Прохор.

Едва сквозь ветки свет дневной,

Он думает: «Совсем неплохо.

Вот только чёрточки одной

Не достаёт. Тут словно в клетке.

Зато такой простор в душе.

И всё же лакомку медведку

Сюда бы мне». А сам уже,

Сердечному предавшись ритму

Да так, что мир растаял аж, —

За Иисусову молитву,

За «Символ веры», «Отче наш».

И снова вечности дыханье,

И к Божьей Истине полёт,

Которые войдут в преданья

И – в наше – входят.

* * *

      Минул год

Упорного служенья Богу.

Собратья по монастырю

Его особую дорогу

Признали дружно как зарю

Духовно-новых восхождений.

Признали в Прохоре талант

И даже не талант, а гений

Житьё своё устроить в лад

С горячей высотой молений.

И вдруг послушник заболел,

Да так безудержно-опасно,

Что не вставал, смертельно бел,

И ежедневно, ежечасно

Мученья страшные терпел.

Иосиф у его постели

Дежурил служкой день и ночь.

И вот, как птицы, улетели

Последние надежды прочь.

«Как хочешь, – говорит больному

Иосиф, – видно, без врача

Не обойтись. А по-другому

Никак нельзя. Не ровен час». —

«Не ровен час. Да только, отче,

Я дух свой Господу отдал.

Он и Целитель главный, впрочем», —

Духовнику больной сказал.

И духовник умолк, смирился,

Желанье смертника – закон.

А смертнику в ту ночь приснился

Невероятно странный сон.

В потоке света неземного

Сошла из звёздного шатра

Святая Матерь Бога Слова

В сопровожденье Богослова

И с ним апостола Петра.

Она рукою показала

На Прохора, что в полумгле

Лежал под ветхим одеялом,

«Сей – рода нашего», – сказала

И прикоснулась к голове

Послушника. И наш пустынник

Почувствовал, как сразу боль

Неугасимая остыла,

Рассеялась сама собой.

И он глаза открыл. Лампада

Иконный освещала лик.

Он встал. Забытая прохлада,

Как благодатная награда,

Его взбодрила. Он приник

К простому старому окладу,

Но за спиною в этот миг

Услышал чей-то хриплый крик.

И оглянулся.

            Духовник,

В углу устало прикорнувший,

Очнувшись, чудо увидал.

И только: «Ай да Прохор! Ну уж

И напугал ты всех!» – сказал.

* * *

На месте кельи чудотворной

Теперь стоит старинный храм.

Паломники тропой нагорной

Идут гуськом к его стенам.

Сперва по нижнему приделу

Проводит их саровский гид.

И основательно, умело

О днях минувших говорит:

«Здесь в алтаре из кипариса

Чудесной выделки престол.

А вот вам в качестве сюрприза! —

На свет Господень произвёл

Сие прославленное чудо

Наш преподобный Серафим.

Здесь причащался он, покуда

Не распрощались братья с ним…»

А он тогда не Серафимом,

А Прохором всё тем же был.

И в том же рвении едином

Христу Спасителю служил.

Когда по случаю спасенья,

Чудесного на удивленье,

Решили тут построить храм,

Послушник проявил стремленье

Ходить по сёлам-городам,

Святые жертвы собирая.

И в Курске побывал тогда.

Уже друзей былая стая

Поразлетелась кто куда.

И мать давно уж на погосте

Закончила свой путь земной.

Но брат был жив. Он встретил гостя,

Как следует душе родной.

Отдал ему из сбережений

Традиционно славный куш.

И на прощанье на ступени

Крыльца, что позабылись уж

Отшельником, присели дружно.

«А вот не скажешь, Тишкин где?» —

«Не ведаю, признаться нужно,

Но говорят – в монастыре».

Вот встали. Вот друг другу руки

Пожали крепко. Обнялись.

Дороги их в житейском круге

Ни разу больше не сошлись.

ГОРЕТЬ ДУШОЮ ДО УТРА…

(Глава третья)

Настало время постриженья.

Шла к цели молодая жизнь.

А для Пахомия мученья

В духовном смысле начались.

Для инока какое имя

Святой отец не подбирал,

Оно значеньями своими

Не подходило. Инок мал,

Да вера у него такая,

Что Царства Божия она,

Дворцов великолепных рая

Достойна… Дивная страна…

В ней ангелы… А между ними —

Наичистейшее звено,

Возвышенные Серафимы…

Пред Богом первое оно…

Вот имя Прохору!.. Конечно,

Оно других превыше всех.

Но верой искренней, сердечной

Сей инок переборет грех

Земных стремлений и потех. —

Так настоятель думал. Впрочем,

Саровский инок молодой

Отнёсся к этому не очень,

Чтоб с пониманьем и душой.

Он после пострига подходит

К Иосифу и перед ним

Сомненьем делится своим:

«Отец! На что это походит?

Какой я, право, Серафим!

Во мне грехов, как рыбы в море».

А тот в ответ: «Уразумей.

Тут, право, никакого горя.

Он настоятель. С ним не спорят.

Ему, конечно же, видней».

* * *

Иеродьякона такого

Саров пока ещё не знал.