Сначала он благоговейно

Всё, что положено, вершил.

Но чуть позднее за прилавком

Доходы-прибыли считать —

И скучным делом, и не главным

Уж находил. Пораньше встать

Старался, чтобы в храм на службу,

К заутрене не опоздать.

А там опять же было нужно

Хвалить товар и продавать.

Но если только выпадала

Минута без мирских забот,

Его от стойки отрывала

Та сила, что всегда живёт

В отшельниках. Он принимался

За чтение священных книг

И над землёю поднимался,

Как Сергий, Божий ученик.

И брат не раз его за чтеньем,

В блаженстве этом заставал.

«Пожалуй, Божьим повеленьем

Ты не купец», – он с сожаленьем

Подумал эдак и сказал:

«Ты вот что, Прошка. Ты сегодня

Всю правду маменьке скажи.

Твоя стезя – стезя Господня.

Любая правда – лучше лжи».

* * *

Признаться, и сама об этом

Агафья думала не раз.

Паденье сына стало метой,

Святой недаром сына спас.

Пусть сходит в Киевскую лавру.

Там есть отшельник Досифей.

Он заслужил в народе славу

Стезёй пророческой своей.

И если в Прошке дар отрадный —

Сподобит славный путь ему.

Она же замышлять преграды

Не станет сыну своему.

Но даст ему благословенье

И медный крест, который был

Из поколенья в поколенье

Источником духовных сил.

Агафья так и поступила,

И сын покинул отчий дом

Лишь с тем, что самым ценным было —

С благословеньем и крестом.

И с тем крестом, тяжёлым, медным,

Мошнин во все свои года,

Как с Божьим даром заповедным,

Не расставался никогда.

* * *

А в лавре Киево-Печерской

Господь их в самом деле свёл.

Скитальцы шли гурьбою тесной,

И Прохор вместе с ними шёл.

Такую дивную святыню

Мальчишка видел в первый раз.

Шёл по-простецки рот разиня

И не сводя подолгу глаз

С церквей, построек монастырских.

Их гид, почтенных лет монах,

Кровей отнюдь не командирских,

Нетороплив, но строг в словах,

Провёл их каменным подворьем,

По тайным сумеркам пещер.

Всё было, не без Божьей воли,

Как назиданье и пример.

Но незаметно пролетели

Часы блаженные. И вот

Экскурсовод мальчонку в келью

На удивленье всем ведёт.

«Удачник! Счастье привалило», —

Услышал Прохор за спиной.

А у него как будто силы

Не остаётся никакой.

Что скажет он, юнец зелёный,

Отшельнику, который век

Прожил в молитве окрылённой?

Святой, по сути, человек.

Но вышло, что святой не много

Его расспрашивал. Спросил:

«А любишь ли, мой милый, Бога?» —

Глаза удачник опустил.

«Люблю. И с каждым днём острее.

Но горе сердцу моему —

Хочу, но как-то не умею

Всё это высказать Ему».

«В Саровскую, мой милый, пустынь

Гряди. Лишь там, и только там

Тебя и письменно и устно

Делам обучат и словам.

Ты в этой пустыне духовно

На службе Богу возрастёшь.

Послужишь людям полнокровно,

И в царство вечное уйдёшь».

И он спешит к реке Саровке,

Где, курскую венчая ширь,

На взгорье примостившись ловко,

Мужской прижился монастырь.

НА БЕРЕГУ САРОВКИ

(Глава вторая)

Пахомий, живший раньше в Курске,

Отец отшельного мирка,

По-православному, по-русски

Радушно встретил земляка.

Как Досифей, и он приметил

Огонь взрослеющей души,

Сказал, как день весенний светел:

«Ну что же, Прохор, послужи,

Отстав от омута мирского,

Тому, кто мир от смерти спас».

И вот у старца он святого

В послушниках. И в первый час

Мошнин уже в пекарне жаркой;

Заслонка так накалена,

Что чем-то вроде длинной палки

Отодвигается она.

И хлеб духмяный на лопате,

И тоже крепко раскалён.

И тут припомнилось некстати,

Как за прилавком «чахнул» он.

Всё стой и стой зимой и летом,

И черепахой время шло…

Теперь, поди-ка ты, об этом

Так вспоминается светло.

Но он забыть себя заставил

Прошедшее, как тяжкий сон.

Здесь нету тех свободных правил,

Здесь высшей строгости закон.

И как бы сердце ни хотело

Вернуться к прошлому тому —

Оно бесследно пролетело,

И возвращенья нет к нему.

Потом была столярка. Кузня

Её сменила. А потом

Просфорня следом. Эка, грузно

Профессии копились в нём.

И если кто-то в чём нуждался,

И словно камень шёл ко дну,

То непременно направлялся

Всё в ту же келейку одну.

Незнайке знающий отшельник

Советовал: «Верней всего,

Иди к Иосифу. Келейник

Великий мастер у него…»

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

О, Серафиме чудотворный!

О, преподобный отче наш!

Ты со своей вершины горней

На всепланетный ералаш

Печальным взором напряжённым

Глядишь и молишься за нас.

Неверием опустошённым,

Нам всё едино – век и час.

Безумно мы ушли от Бога

В печальном большинстве своём

И неразумно и убого

Для тела грешного живём.

Нам власть нужна, нужны богатства,

Нужны и слава, и почёт.

Нам наплевать на честь и братство,

На всё, что к Господу ведёт.

Нам не любить друг друга надо,

А изгонять и убивать.

Война – и мать нам и отрада,

Причастие и благодать.

В нас – ледниковая застылость

И древнегреческий Борей.

Но прояви к нам, отче, милость

И души наши обогрей.

В молитвы мы не очень верим,

Но ты молись за нас, молись.

И, может быть, назло потерям,

Духовней станет наша жизнь.

И, может быть, из долгой фальши

Мы свет увидим лучших дней.

Молись, как ты молился раньше,

В Саровской пустыне своей.

НА БЕРЕГУ САРОВКИ

(Продолжение)

Туманной утренней порою —

Ещё и птицы не поют,

Лишь только сторож храм откроет,

А наш послушник тут как тут.

Легко идёт к иконостасу,

Но молчаливые шаги

И Богородице, и Спасу,

И Духу Церкви – жизни гимн.

Напоминают, что начался

Христовой славы новый день.

Однако сумрак не сдавался,

В холодном храме всюду тень.

Но вот свеча у аналоя

Горячим пламенем зажглась.

И сразу в тишину покоя

Ручьём молитва пролилась.

Священник, зажигая свечи,

В устах улыбку затаил.

«Ведь новичок ещё. А нечем

Мне упрекнуть его. Где сил

Берёт мальчишка! Даже старцы,

Так от огня отличен дым,

По высшей мерке, может статься,

В молитве не сравнятся с ним…»