– Проходи.
Федор открыл дверь, прошел. За длинным столом у окна сидел невысокого роста капитан, справа – мужчина, склонный к полноте, в штатском. На стене К. Маркс. Капитан кончил писать, отложил бумаги в сторону, удостоил вниманием.
– Садитесь! – указал капитан на стул напротив. – Голубцов Федор Семенович. Паспорт. Разведен… Трудовая книжка. Вы, наверно, у нас проездом… мастер, технолог. У вас много благодарностей… и на тебе… Встретили знакомого?
Федор кивнул.
– Ну и отметили это на радостях, – посмотрел капитан на мужчину в штатском. – Вы хоть помните, что с вами было? Вы уснули за столом. Ваш товарищ ушел, бросил вас. Мы… подобрали… Первый раз в вытрезвителе?
И опять кивок.
– Семья, наверно, есть. Нехорошо.
– Федор Семенович! – вдруг взмахнул руками мужчина в штатском. – Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь у нас. У нас цементный завод. Нам нужны мастера. У меня в цехе Забелин скоро уходит. Я вижу, вы человек самостоятельный. Ну, а что попали… так со всяким бывает. Цех у меня теплый. Я – начальник ремонтного цеха, Власов Юрий Владимирович. Дадим мы вам комнату, – кончил Юрий Владимирович дирижировать. – Дня два, три поживете пока у меня. Сын у меня в деревне, приедет не скоро. Вы мне как-то сразу приглянулись.
– Соглашайтесь, – советовал капитан. – Квартиру вам сразу нигде не дадут. Вот ваши документы. Больше не попадайтесь.
– Федор Семенович, вы меня подождите на улице. У меня тут мой рабочий, Чесноков… Золотые руки, мастер своего дела, а – пьет, стервец!
– Ведь, – перебил Власова капитан, – и «бьют» за это дело: лишают тринадцатой зарплаты, отпуск в зимнее время, принудительное лечение… нет, неймется людям!
– Видите ли, Алексей Алексеевич, тут важно самосознание… Внутренний стержень у человека должен быть. Характер.
– Вы, Федор Семенович, свободны, – сказал капитан.
Федор вышел, и почти сразу вышел начальник цеха. Юрий Владимирович стал рассказывать про завод. Федор никак не мог вспомнить, куда ехал; что работал мастером, тоже не помнил, да это было и не удивительно: взрослым он вступил в эту жизнь, если бы он принял образ ребенка, тогда были бы и детство и юность, а так – как амнезия.
– Ну вот мы и дома, второй этаж… – Юрий Владимирович открыл ключом дверь. – Мария!
В прихожую прошла женщина лет тридцати-тридцати пяти, брюнетка… Запахло духами. И Федор вспомнил кафе, официантку… все как наяву.
– Мария. Жена моя. Это Голубцов Федор Семенович. Он поживет у нас дня два, три, пока не дадут комнату. Ты, Мария, не возражаешь?
– Почему должна я возражать? – сказала Мария низким грудным голосом. – Проходите, Федор Семенович. Устали с дороги? Женаты?
– Был, – вспомнил Федор про паспорт.
– Вы издалека? Откуда, все-таки?
– Ох уж эти женщины, все хотят знать, – ответил за Федора Юрий Владимирович. – Где газеты?
– Как всегда, на тумбочке.
– Бангладеш. «Положение на Ближнем Востоке обостряется». «Повышение эффективности производства».
– Мужчины, за стол. Юра… – с кухни звала Мария.
– Идем.
– Федор Семенович, но стопочку-то можно, – разрешал Юрий Владимирович.
– Конечно, – была Мария на стороне мужа.
И Федор выпил, от второй отказался; но больше двух рюмок никто и не пил. Мария ела мало. Федор стеснялся.
Юрий Владимирович ужинал плотно.
– Юра, пойдем в завтра театр? – испытующе глядя на мужа, вдруг спросила Мария.
Юрий Владимирович перестал жевать.
– Извини, Мария, но завтра я, наверно, не смогу.
Мария насупилась.
– А ты сходи с подругой. У тебя много подруг. Людмила, к примеру…
– «Людмила, Людмила…» Она не пойдет. Беременная.
– Мария, честное слово, завтра я не могу, – приложив руку к груди, оправдывался Юрий Владимирович, – работы много. Ремонты. В обжиге я слышал, мужики говорили, что начальников стало больше, чем рабочих. Федор Семенович, я на днях читал в журнале… Вы интересуетесь НТР? Сейчас столько шума у нас и за рубежом вокруг научно-технической революции. Буржуазные идеологи развивают теорию «Постиндустриального общества». Мол, рабочий класс себя изживает, будут «белые воротнички».
Мария вышла из-за стола. Юрий Владимирович замолчал.
– Мария, не обижайся, в отпуск я с тобой хоть на край света.
– Все вы все обещаете…
Это как бы касалось и Федора.
– Вот так и живем и «не ждем тишины», – тяжело вздохнул Юрий Владимирович. – Работаем, живем на будущеее, для будущего… Каким оно будет? Что нас ждет в двухтысячном году?
Юрий Владимирович принес из кухни пепельницу, сигареты.
– Курите? Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день. Вы что все молчите?
За окном накрапывал дождь, капля за каплей.
– О чем задумались, Федор Семенович? – спросила Мария, выйдя из спальни, но ответа не дождалась. – Идите, отдыхайте. Ваша комната готова.
– Да, отдыхайте, – Юрий Владимирович зачем-то протянул руку.
Федор пожал руку и пошел в комнату.
– Федор Семенович, завтра на завод.
3
– А ты что здесь делаешь?
Услышал Федор рядом. Это был Чесноков – в замасленной спецовке, кепка на глаза.
– К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Не куришь, не пьешь, а для чего живешь? Я шучу. Витька, иди сюда! – окликнул Александр парня. – Не курить, не пить, баб не щупать – для чего тогда жить?
Витька испытующе посмотрел на Федора, потом на Александра, промолчал.
– Ты же Витька сам говорил, что жизнь одна, и надо успевать брать от жизни все, что можно взять. Ладно, пойду, станок сегодня надо отремонтировать. Ты куда сейчас?
– На производство.
– Знакомиться. С Соболевым.
Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.
– Производство начинается с карьера, – заговорил Соболев, как вышли. – Известняк идет на дробилку. Вон туда, – показал старший мастер на груженый БелАЗ за дорогой у серого здания. – Гипс у нас привозной. Помол. Это – мельницы. В них шары, ими дробится камень.
В помоле стоял страшный грохот. Мельницы были в диаметре около трех метров, длиной около двадцати метров. Пять мельниц… крутились, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то шлемы-антифоны. Женщины в марлевых повязка мели пыль, что-то показывая на пальцах друг другу. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.
– …один из капризных цехов завода! – кричал Соболев. – Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Второй список. Чувствуете, как трудно дышать.
Потом был темный длинный коридор и – еще один цех, не такой шумный.
– Сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.
Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам. Стояла большая влажность.
– Был у нас случай… Рабочий стоял у рельс в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала, и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Производство. Кругом механизмы. И последний цех – обжиг.
Пощелкивая, медленно на роликах крутилась печь. Под ней было тепло, даже жарко. Как в помоле, в сырьевом – везде уголки, швеллера-перекрытия. Без них нельзя. То тут, то там мелькали каски рабочих. Слабым было освещение.
– Смотрите, – Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру – пошел цементный дождь. Прошел.
На улице глаза долго не могли привыкнуть к свету. Прошла поливочная машина. «Все, что намечено партией – выполним!» – висел большой плакат на помоле.
– Как впечатление? – спросил Соболев. – Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.
Федор зачем-то пошел в цех.
Сверкала сварка, словно кто играл, баловался. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом, обжигом условия работы в цехе были завидными. Трошин, сварщик спрашивал:
– Семья потом приедет?
Федор не знал, что и отвечать.
– Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то – ничего. Я тоже, можно сказать, один живу: сам себе стираю, готовлю. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одного знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать-сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь – и зарплата будет больше. Будешь меня ругать. Ругай, я не обижусь. Только за дело ругай.
