Я не уловил начала диалога. Должно быть, в это время я задремал. Меня разбудили боевые приготовления миссис Банистер, когда противник, доверчиво и без должного прикрытия, подступил к ее стенам. Если он воображает, что ему немедленно откроют ворота и восторженно встретят цветами и развевающимися на ветру стягами, он ошибается. Миссис Банистер сидит в своем кресле очень прямо, плечи откинуты назад, грудь, точно нос корабля, выставлена вперед, руки лежат на подлокотниках, вся ее поза выражает герцогское достоинство, и японские глаза грозно взирают на все, как две узкие амбразуры в крепостной стене. Под ее маленьким, остреньким и весьма опасным носом, обнажая мелкие плотоядные зубы, с обманчивым обаянием змеится улыбка, голова повернута к соседу с выражением благосклонной снисходительности, что обеспечивает ей огромное военное преимущество, так как именно с этой высоты и обрушатся сейчас на красавчика итальянца ядовитые замечания, заготовленные ею впрок на ее бастионах. А он, широкоплечий, отлично сложённый, в своем почти белом костюме, с хорошо завязанным галстуком, гордый своими благородными чертами римского императора, мужественными и одновременно немного вялыми, – он, разумеется, ни о чем не подозревает. Да и как ему не быть уверенным в себе после всех тех авансов, которые были ему сделаны, после всех завлекающих взглядов, легких прикосновений, пожатия рук и смущенных ужимок?

Не знаю, с чего начал Мандзони свою первую схватку, но вижу, чем она для него обернулась, – пожалуй, обернулась довольно плачевно. Контратака ведется на его родню; должно быть, это копье долго начищалось до блеска, прежде чем было пущено в ход.

– Происходите ли вы, – говорит миссис Банистер, – от знаменитого Алессандро Мандзони?

Вопрос задан свысока и небрежно, словно миссис Банистер заранее знает, что ее собеседник никак не может похвастаться столь поэтическим и, сверх того, благородным родством. Захваченный врасплох, Мандзони совершает первую ошибку: он не решается ни отстаивать свое право на честь, которой за ним вроде бы не признают, ни полностью от нее отказаться.

– Может быть, и происхожу, – говорит он неуверенным тоном. – Вполне возможно.

Ответ крайне неудачный, и мы все понимаем, что речь идет просто об однофамильцах. Это придает миссис Банистер сил для дальнейшего наступления.

– Ну как же, – говорит она с еще большим высокомерием. – Тут нет ни «может быть», ни «вполне возможно»! Если бы вы происходили от прославленного Мандзони, который принадлежал к древнему дворянскому роду в Турине и писал такие дивные стихи, – (которых она не читала, я в этом уверен), – вы бы это знали! Сомнения здесь неуместны!

– Ну что ж, будем считать, что я от него не происхожу, – говорит Мандзони.

– Тогда, – не унимается миссис Банистер, – вы не должны были давать нам повод предполагать обратное. – Здесь она позволяет себе усмехнуться. – Вы ведь знаете, – продолжает она, – я далека от снобизма. – (Мандзони в растерянности глядит на нее.) – Вы можете быть вполне приличным человеком и не происходить от Мандзони. Только не нужно хвастаться.

– Но я не хвастался! – восклицает Мандзони, возмущенный такой несправедливостью. – Эту тему подняли вы, а не я.

– Да, подняла ее я, но своим двусмысленным ответом вы поддержали мою неуверенность, – говорит миссис Банистер с улыбкой, которая ухитряется быть насмешливой и кокетливой одновременно.

– Я сказал первое, что мне пришло в голову, – лепечет вконец смущенный Мандзони. – Я не придал значения вашему вопросу.

– Как, синьор Мандзони, – с деланным негодованием говорит миссис Банистер, – вы не придаете значения тому, что я говорю? Почему тогда вы вообще разговариваете со мной?

Несчастный Мандзони, покраснев до ушей, пытается в свое оправдание что-то сказать, но ему не удается закончить ни одну из фраз, которые он начинает. Тут на помощь ему приходит Робби. Он наклоняется и говорит самым благодушным тоном, обращаясь к миссис Банистер:

– Поскольку вам хорошо известна биография Алессандро Мандзони, вы, конечно, знаете, мадам, что он родился в Милане, а не в Турине, как вы изволили сказать.

В этом заявлении есть, конечно, налет педантизма, но оно тем не менее срабатывает: миссис Банистер прекращает свою атаку. Она размышляет. Перед ней довольно щекотливая проблема. После резкой отповеди, которую она дала осаждавшему ее противнику, ей нужно остаться «во взаимодействии» с ним. Речь идет о том, чтобы немножко его наказать и сделать более податливым, но вовсе не о том, чтобы его оттолкнуть.

Она поворачивается к нему и, выгнув с изяществом шею и произведя всем туловищем вращательное движение, благодаря которому ее груди еще больше выдаются вперед и в то же время сближаются друг с другом, адресует Мандзони самую открытую из имеющихся в ее арсенале улыбок, одновременно изливая на него черный и многообещающий свет своих глаз. Я отмечаю, что мадам Эдмонд с большим уважением наблюдает за этой пантомимой. Она, наверно, думает сейчас о том, что, когда светской даме требуется выставить себя напоказ, она даст сто очков вперед профессионалке. Тем более что, с такой откровенностью предлагая себя, миссис Банистер ни на миг не теряет своей надменности.

Ощутив после недавнего ледяного душа это теплое дуновение, Мандзони немного приободряется, но сидит пока еще ни жив ни мертв. С большой осторожностью и с тошнотворной вежливостью хорошо воспитанного ребенка, которая производит странное впечатление у мужчины его роста и возраста, он говорит:

– Должен признаться, что вы приводите меня в замешательство.

– Я? – изумляется миссис Банистер.

При этом она прикладывает правую руку – которая, даже лишенная всех своих перстней и колец, очень красива – к своей левой груди и, давая таким образом возможность по достоинству оценить красоту и руки, и груди, выдерживает необходимую паузу, прежде чем продолжить своим музыкальным голосом:

– Вы хотите сказать, что находите меня загадочной?

Робби толкает Мандзони локтем в бок, но уже поздно, Мандзони попал в ловушку. Ему, бедолаге, кажется, что он знает женскую душу.

– Ну да, вы для меня загадка, – поспешно говорит он, опустив голову и в полной уверенности, что этот тезис ей должен понравиться.

Миссис Банистер легонько вздрагивает от удовольствия. Она выпрямляется и говорит голосом холодным и острым, как нож гильотины:

– А ведь вы повторяетесь.

– Я? – спрашивает Мандзони.

– Этот фокус с загадочностью вы уже проделали с Мишу.

– Но позвольте, – говорит Мандзони, чувствуя себя очень неловко. – Это совсем другое…

– Это совершенно то же самое, – говорит миссис Банистер, без всяких церемоний перебивая его. – Вы меня разочаровали, синьор Мандзони. Я думала, вы найдете для меня что-нибудь посвежее. Но нет, вы со всеми женщинами используете один и тот же прием. Честно говоря, я ожидала от вас большего.

– Не надо отвечать, – вполголоса говорит Робби, вновь толкая Мандзони, который, мы это чувствуем, желает во что бы то ни стало оправдаться, тогда как ему достаточно просто замолчать и он тут же вернет себе утраченное преимущество.

– Вы меня не поняли, – говорит Мандзони с учтивостью, начинающей вызывать у меня сострадание, потому что она только мешает ему в поединке с женщиной, которая скрывает циничность своего поведения под лоском хороших манер. Он продолжает: – В Мишу меня заинтриговало лишь то, что она читала и перечитывала один и тот же роман.

С противоположной стороны круга Мишу смотрит на него сквозь прядку волос с величайшим презрением, но ни слова не говорит.

– Вы ужасный лжец, синьор Мандзони, – говорит миссис Банистер с надменной улыбкой. – Мишу вам понравилась. Она была в вашем списке первой, и вы попытались ее подцепить. Без всякого, впрочем, успеха.

– Ну, «без всякого успеха», – мягко и вкрадчиво говорит Робби, – это, скорее всего, сказано лишь для красного словца…

Очко в пользу Мандзони. Но, понимающий все буквально, Мандзони тут же снова теряет его.