– Ты!.. – обращаясь к Маматову, приказал другой патрульный – высокий и крепкий блондин. Есаул молча дал ему бумагу, в которой значилось, что он – Ефимов Мирон Павлович.

– Откуда и куда путь держите? – внимательно изучив документы, спросил матрос с "Гаджибея". – Разыскиваем врача, одного, – ответил Маматов, благоразумно не упомянув, откуда именно они прибыли в Севастополь.

– Как звать лекаря вашего? – спросил матрос.

– Малич Владимир Евграфович, – пояснил есаул и спросил: "Не подскажете, где здесь госпиталь?" – Он тут не один, – прозвучало в ответ.

– Врач-то ваш часом не из дворян? А то намедни немало их в расход пустили!

– Да что ты, Василий Пантелеич, не видишь, что ли?!.. – вдруг громко крикнул молчавший до того третий матрос. Это же их благородия! В расход гнид!

– Тихо! – рявкнул старший. Обыскать обоих! Есаул с Беляевым попытались было сопротивляться, но их схватили цепкие руки. На помощь патрулю примчался еще с десяток матросов. У задержанных отобрали наган и маузер с патронами, а у Маматова к тому же еще и дамасский кинжал. Попутно обоих сильно избили и, связав руки за спиной веревками, куда-то повели. Как вскоре выяснилось, в порт. Оттуда, закинув в большую шлюпку, доставили на борт какого-то грузового судна. Уже смеркалось и поэтому названия корабля пленникам прочесть не удалось. Подгоняя пойманных пинками и ударами, матросы бросили их в темный и холодный трюм, где уже сидели два десятка арестованных.

– Что делать будем? – подползая к Маматову, спросил Григорий.

– Не знаю, – ответил тот.

– А что тут знать? – услышали они чей-то хриплый голос справа. Помирать, вероятно.

– Зачем? – пожал плечами есаул. Надо как-то выбираться!

– Куда и как, не подскажете ли, любезнейший? – усмехнулся едва различимый в тусклом свете электрической лампочки собеседник. Это был полный мужчина средних лет в дорогом сером пальто и шерстяных брюках. На ногах его блестели лакированные ботинки. Заметив, что собеседники смотрят на его обувь, он усмехнулся и сказал: " Думаете, небось, как большевички такую знатную обувку проглядели? Ничего, они своего не упустят! Перед расстрелом все поснимают, кроме белья. Я то уж знаю, видел…" Лицо его было разбито, а во рту не хватало зубов. Поэтому говорил он, шамкая.

– Простите, забыл представиться, Прохор Семенович Садовников, из купцов.

– Мирон Павлович Ефимов, – ответил Константин Маматов.

– Василий Федорович Белых, – отрекомендовался его спутник Григорий Беляев. Оба назвали те имена и фамилии, которые были указаны в их документах. Они решили твердо стоять на своем. И ни за что не выдать своих настоящих имен. Тем более, своего происхождения.

Но беда в том, что документов, что у них нашли при обыске, оказалось по два на брата!

– Не скажете, чего это матросики так озверели? – спросил есаул нового знакомца Прохора Садовникова.

– Скажу, – кивнул головой купец. Полезли они не на тех, на кого надо. Дело в том, что месяц назад трое большевичков, Мокроусов, Толстов и Степанов собрали около двух с половиной тысяч революционных матросов. И поперли на перехват, идущих на Дон из Могилева подразделений Русской армии. И смогли разбить их. Но позже нарвались на донских казаков под командованием атамана Каледина. И матросский отряд был почти полностью вырублен. Как водится, вину за это досадное поражение возложили на бывших офицеров царской армии, которые имели неосторожность присоединиться к большевикам. В итоге, одного из бывших – лейтенанта Скаловского, матросы расстреляли. После чего убитых матросов, погибших в бою с белоказаками, повезли в Севастополь. Их похороны там закончились массовой демонстрацией. Все требовали немедленно расстрелять царских офицеров. Ко всему прочему, еще и комиссар флота Романец получил телеграмму от большевистского Совнаркома: "Действуйте со всей решительностью против врагов народа… Переговоры с вождями контрреволюционного восстания безусловно запрещены". Тут и началось… Под дикие вопли "Кончим всю явную и тайную контру!" и "Собакам – собачья смерть!" офицеров, а заодно и прочих "буржуев" расстреливали, вешали и просто забивали до смерти. Эти убийства потрясли Крым невиданной доселе жестокостью. Масло в огонь подлили и командированные в Севастополь матросы из Кронштадта…

– Понятно, – внимательно выслушав предысторию этого дикого матросского террора, кивнул есаул и спросил: " Не знаете, сколько человек в охране?"

– Не знаю, – ответил Садовников. Но немало и все вооруженные.

На следующее утро, вопреки ожиданиям, никакого завтрака арестованным не принесли. Вместо этого матросы с перекошенными от злобы лицами втолкнули в трюм еще около трех десятков арестованных. Разглядывая их, Маматов вдруг заметил знакомое лицо.

– Арнольд Карлович! – воскликнул он. Человек, которого он окликнул, небольшого роста и очень тощий, был одет в длинное серое пальто.

Услышав свое имя, он близоруко прищурился и достал из жилетного кармана пенсне. Водрузив его на переносицу, внимательно вмотрелся в лицо Константина Евгеньевича и воскликнул:" Есаул, это вы любезнейший!"

– Тихо, тихо, Арнольд Карлович, не надо так громко! – попросил его Маматов. Но было уже поздно: все, кто находился в трюме, обернулись и молча вперили взгляды в лицо Константина Евгеньевича. Арнольд Карлович Лохманн был ассистентом хирурга Малича. В госпитале под Луцком они вдвоем спасали Маматову жизнь. Теперь же, осознав, что он натворил, врач, качая головой, горестно прикрыл ладонью глаза.

– Простите, простите меня! – шептал он. Обознался я, товарищ! Но было уже поздно. В любом человеческом сообществе, когда над ним нависает смертельная угроза, найдется немало таких, кто ценой жизни других людей, попытается спасти свою…

– Так вы еще и есаул! – иронично произнес купец Садовников. Лучше бы жандармом были. Матросики-то, страх, как злы на вашего брата. Накостыляли донцы им по шеям!

– Да черт с ними, матросиками! – выругался Маматов. Арнольд Карлович, скажите, что с Натальей? Где она? В ответ тот непонимающе вскинул на есаула глаза.

– Какая Наталья?

– Медсестра Абашева! – напомнил ему Маматов. – А-а-а! Перед тем, как весь этот ужас здесь начался, Владимир Евграфович поселил ее у какой-то старой татарки.

– Где?! У кого?! – есаул мертвой хваткой вцепился в лацкан пальто Арнольда Карловича. В водянисто-голубых глазах доктора мелькнул испуг.

– Отпустите меня, пожалуйста, я не знаю, – попросил он. Татарка на Екатерининской, кажется, живет.

– Где точно? Как найти? Имя назовите! – повторял Константин Евгеньевич, как заклинание. Его пальцы продолжали сжимать лацкан пальто хирурга.

– Смотрите, не убейте вы его, – вмешался купец, пытаясь отцепить руку есаула от пальто Арнольда Карловича. Ну и хватка у вас, любезнейший!

– Татарка, часом, не в крепостном госпитале работала? – спросил Садовников у хирурга.

– Да, санитаркой у нас была, – ответил тот, потирая ладонью шею.Чуть не задушили вы меня! – с укоризной взглянул доктор на Маматова.

– Ну, простите меня великодушно, – извинился Константин Константинович. Вы что-то про татарку говорили? – обернулся он к купцу.

– Да, живет она в районе площади Суворова, как зовут, не знаю, – ответил тот. Но говорят, будто она – ведьма! Послушайте, – прервал свое повествование Садовников, к чему вам все это? Нас же не сегодня-завтра расстреляют?

– Ну, это мы еще посмотрим! – отмахнулся от него есаул. А сам Владимир Евграфович, где он сейчас?..

– Так убили ведь его… – сокрушено покачал головой Арнольд Карлович. Такой прекрасный человек был, хирург замечательный! Сколько жизней людских спас!А тут – на тебе! Понабежали к нам в госпиталь, кто в шинелях, кто в бушлатах и давай всех хватать. Орали, как ненормальные, смерть буржуям! Владимир Евграфович вступился за Ангелину Павловну, терапевта нашего, когда матросы куда-то ее потащили. Его схватили, вывели во двор и расстреляли… Вместе с Ангелиной Павловной.