Услышав шаги, Танойтиш обернулась и всплеснула руками.

— Явился-не запылился! Два часа тебя жду! — возмутилась она, тщательно пряча радость. — Что ты делал, фей переводил через дорогу?

Бетельгейз подошел к Ситри. Город по другую сторону пролива изнемогал в магических вспышках. От одной из них, самой яркой, принц вздрогнул. Айвена обозвала себя дурой. Майриор находился в Ожерелье один — Валетта Инколоре в это время пожирала души Каалем-сум. Он все-таки не предал ее снова, и от этой мысли стало легче.

— Простите, — крайне вежливо сказал Бетельгейз. — Залюбовался закатом и не заметил, что время уже пришло. Сейчас все сделаю.

— Может, и нос исправишь? — с надеждой вздохнула Ситри, сбрасывая плащ. Айвена прикрыла глаза ладонью. Ей совсем не хотелось видеть искалеченное тело Стального клинка.

Ситри просила выпрямить нос каждый раз, но Бетельгейз непреклонно отвечал:

— Это ваша изюминка. Я не буду его трогать.

— Жаль.

Айвена положила подбородок на зубец, наблюдая за городом, как Альмейра десятью минутами ранее. Над проливом клубились черные тучи, но над Каалем-сум и Реймир-сум небо оставалось чистым. Туман, который она пригнала на закате, унесло на юг. Вспышки пронзали воздух, а привычные созвездия дополнялись новыми огоньками. Так всегда происходило во время битв, но сегодня героев оказалось больше, чем обычно. Возможно потому, что битву при Каалем-сум судил не Майриор, а Бетельгейз. Принц прощал людям слишком многое, считала Айвена. Ее Бог был жесток, тверд, суров и неумолим. Он не знал сострадания и карал всех слабых. Крепость духа проверялась испытаниями, которые могла помочь пройти лишь вера во всемогущество и любовь Бога к тем, кто признал его. Остальные были недостойны попасть на небо. После обычных битв звездами становились Клинки и храбрейшие солдаты королевства; сегодня «героями» умерли даже еретики Хайленда. Это возмущало Айвену, но пожаловаться кому-либо на подобное ей не хватило духу.

От очередной вспышки ночную гладь разрезала падающая звезда и, как показалось впечатлительной Вейни, упала где-то в горах у Нойры. Загадать желание она не успела и потому огорчилась. Новые звезды падать не желали.

— Ты бы занялся сестрой. Альмейра витает в облаках, как ее отец, — услышала Вейни обрывок чужого разговора.

— Отстань от Аль, — сказала она, не отрывая глаз от неба.

— Пусть витает, леди Ситри. Она совсем маленькая.

— Тогда рассказывай ей сказки с адекватным смыслом, а не о глупых принцессах, их спасителях и том, что нужно быть милой и услужливой, как половая тряпка. В реальной жизни это не работает, такие люди барахтаются на дне социума.

Айвена обиделась, приняв все на свой счет.

— Хорошо, я буду рассказывать чарингхолльские сказки о мести и власти. Знаю их достаточно. Дядя часто приходил ко мне перед сном, пока мама не видела. Он хотел напугать, но я слушал с удовольствием. В моем мире детские сказки темны так же, как вид за окном. Например, вот эта…

Айвена печально вздохнула (услышанное ее совершенно не обрадовало) и погрузилась в чарующий мир теней.

========== Глава 32 Мир теней ==========

Последняя эра Черной империи,

принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

— Кровью сердца я призываю тебя. Мой эйдос чист, как кристаллы твоего храма. Кровь от крови, жизнь от смерти. Мудрость, сила, безжалостность. Приди к своему дитя, Чаосин.

Призрачные свечи качнулись. Блики заиграли на кинжале, лежащем поверх молитвенника. Это значило, что обращение услышано.

— О, Всеблагая, Милосердная Владычица! Мы просим тебя о силе, мы просим благословения. Мы — наследники империи и устали видеть, как разрушается страна. Нынешний повелитель стар, слаб, слеп. Он не видит опасности, повисшей над Чарингхоллом. Услышь нас, я верю, ты слышишь. Позволь пролить жестокость в твоих палатах, Созидательница…

Мама шептала, закрыв глаза, с мукой на лице и беспокойно подергивающимися веками. Весь ее вид говорил: перед Бетельгейзом стоит неистовая религиозная фанатичка, способная раздавить любого, кто скажет хоть одно нелицеприятное слово в адрес главного храма. Руки Сиенны Чарингхолле судорожно сжимались вокруг несуществующего горла, а молитва вырывалась со свистом и страхом. Бетельгейз видел ее страх перед божеством. Здесь, в мире, сотканном из обрывков души, ее проявления — эмоции, чувства, желания, цели — различались отчетливо.

И пол, и стены, и две женщины рядом — все из одного, он сам, чарингхолльский принц — тоже.

«Кровью сердца» — странное вступление, учитывая, что ни у кого нет ни первого, ни второго. Две вещи в измерении-изгое сохранили материальную сущность: трон и меч, который сделали оружием ближайшего к правителю советника — главного чаоситта. Подобие сердца имел только Бетельгейз, оно досталось от отца. Вместо крови по сосудам тек черный с искорками дым; Бетти обладал им же, но, в отличие от остальных, к его мраку примешивалось серебро. Открытие сделал дядя, когда сидел с ним перед сном — ему хотелось доказать, что «юнец — чужак». Тогда Бетельгейз впервые почувствовал боль. Рана зажила быстро, о ней никто не узнал. Если бы дядя стоял у молитвенника, то не смог бы сказать «мой эйдос чист, как кристаллы твоего храма» — богиня-созидательница непременно поразила бы лгуна светом. Поэтому, наверное, принц Альбиус остался за дверями, самодовольно бросив «Она поймет и по-другому». Это значило, что Владычица мира читает его молчание.

У Бетельгейза тоже была своя молитва. Он не знал, зачем мама привела его в храм посреди падения одной песчинки, чарингхолльских «суток», но привык, что желания Сиенны возникают спонтанно и неожиданно для других. На протяжении шестнадцати тысяч падений, с тех пор, как научился ходить, Бетельгейз следовал за мамой в храм. Дядя отмечал, что Сиенна просто боится оставлять сына в одиночестве. Не без причин.

Своя молитва. Мама учила общепринятым, но Бетельгейз (возможно, было виновато влияние дяди) сочинил другие. У него не существовало постоянной. Каждое падение душа просила разное. В этот раз он, глядя на кинжал, бессвязно думал:

«Возлюбленная Чаосин, сделай так, чтобы я покинул твой мир. Я знаю, страх — это грех, но он сильнее меня. Здесь слишком темно, пойми. Все ненавидят меня. Я изгой. Мне жалко маму, она беспокоится обо мне. Дядя угрожает, когда она не видит, не могу рассказать ей. Я хочу увидеть отца. Я никогда его не видел. Отпусти, пожалуйста».

Слышал ли идол? Здешняя прислужница говорила, что да. Она, безымянная, стояла в стороне, у одной из колон, и жалостливо смотрела на юного принца. В который раз Бетельгейз подумал, что простая прислужница слышит его просьбы-мысли. Ее лицо всегда выражало скорбь, тоску и казалось красивым, как благородство и верность. Бетельгейз ни разу с ней не заговаривал. Слова прислужницы сочились мудростью, которая, непонятая, вызывала стыд. Это не мешало маме обращаться с ней как с рабыней. Младшая принцесса не любила манеры и была прямолинейна, честна, а также возвышала себя над другими, будто мечты о троне уже преобразились в явь.

— Услышь свое дитя, Владычица, — с жаром проговорила Сиенна Чарингхолле и распахнула глубокие черные глаза с тяжелыми веками. — Ты закончил, милый?

Бетельгейз кивнул. Голос матери, хлесткий и властный, заставил выпрямиться и расправить плечи, как если бы он проглотил чаоситтский меч.

— Прекрасно, — Сиенна обратила внимание на прислужницу и процедила: — Девка стояла там все время?

Он не уважал ложь. Лгать значило не уважать ни себя, ни других людей. Для Бетельгейза ложь стояла на одном пьедестале с предательством, ревностью и прочими испражнениями неуверенной в себе души. Однако он не спешил судить других и тем более знал, что существует ложь во благо, к которой Бетти с трудом прибег, сказав:

— Нет, пришла только что.

Если постоянно говорить правду, то никому и в голову не придет, что ты, наконец, соврал. Сиенна отвернулась от стоящей в тени женщины и направилась к выходу. Бетти задержался: безымянная прислужница смотрела с болью. Невысказанные мысли переливались на ее губах. Она всегда пугала, но сегодня, после молитвы, испугала особенно сильно… Так смотрели осужденные на смерть, чарингхолльцы, потерявшие детей или отправлявшие их на войну, алчущий дядя Альбиус на супругу брата и мать на корону, пока он, Бетти, мечтал покинуть родину и оказаться с отцом. Прислужница хотела что-то сказать; у Бетельгейза дрожали руки при мысли, что он может услышать. Окончательно смутившись, Бетти побежал за матерью. Спину обожгло нечто, похожее на горе.