— И что? Я не вещь, чтобы меня требовать. Хотя тебе, наверное, это незнакомо — чувство собственного достоинства.

Холодная красота Мару чудом не разбилась, грозя ужалить осколками льда. Принцесса премило улыбнулась.

— Почему же, — с деланной мягкостью заметила Мару, завуалировав ненависть вибрирующими интонациями. Вот только Йонсу почувствовала истинный настрой. — Возможно, мы понимаем чувство собственного достоинства по-разному. Для кого-то это значит не опускаться до уровня грязной лошадницы, а для кого-то… — последние слова утонули в пренебрежении.

— И кто-то из нас определенно неправ.

— Согласна, — ответствовала Мару с выражением лица, от которого Йонсу захотелось обрушить на нее лопату с навозом. — Я бы не советовала идти против воли императрицы. Не все так плохо. У нас весело — ты ведь это любишь? Наряды, торжества, мужчины, выпивка… Ты будешь на полном обеспечении. Скажи, тебе много платят за этих лошадей? Едва ли. Пару десятков вистов в день.

— Это не всем нужно — отрезала Йонсу. Мару некоторое время молча смотрела на нее. Во взгляде читалось «Ты дура? Тебе не нужны деньги и роскошь?» Как же Йонсу хотелось сказать, что дура здесь только Мару. Почему она вдруг решила, что Йонсу «клюнет» на такие «дешевые» обещания? Наряды, мужчины, выпивка… Неужели до потери памяти она любила это? Или просто Мару считала ее такой пустышкой?

— Понимаю, — помедлив, продолжила принцесса. — Кто-то выбирает роскошь для тела, кто-то — роскошь для души… Ты сможешь воздействовать на правящую элиту, там полно глупых мужчин, которые купятся на твое обаяние. Тебе ведь, наверное, хочется снова чувствовать себя значимой, верно? А не сидеть… — Мару красноречиво обвела взглядом конюшню, — здесь. Я знаю, ты невыносимо жалостлива, носишься с идеей правосудия и всеобщего равенства… Уверена, в наших аристократических рядах найдется такой же дурачок-революционер. Хлоп-хлоп глазками — и он твой, будете продвигать свои идеалы в общество, как ты всегда хотела!

— Вижу, вот это тебе знакомо — проституция во имя карьеры, — ударила в ответ Йонсу, не особо выбирая слова. — На войне пробираются через окопы, а принцесса Мару — через смятые постели. Я не буду следовать твоим советам, хорошо? Из-за чувства собственного достоинства. Вали отсюда, чистоплюйка. Лучше бы боялась свою честь изгадить, а не руки.

В невинно-голубых глазах Мару мелькнули алые лучи; Йонсу сжала кулак — сквозь пальцы начал пробиваться свет апейрона.

— Не стоит, — тихо произнесла Мару. — Если мы атакуем друг друга, то столица, возможно, исчезнет. Нам обоим этого не хочется — ратуем за благоденствие Хайленда каждая по-своему. Давай вернем разговор в продуктивное русло? Мы не дикари. Мы — люди.

Йонсу, не выдержав, засмеялась и опустила руку. Между настолько разными личностями невозможен конструктивный диалог. От одного постного выражения лица хайлендской принцессы Йонсу выходила из себя. Как можно быть такой нудной, портить настроение и отвлекать от радостей жизни своими вечными этическими придирками?

— Я не человек. И насчет тебя не уверена. Но, по-моему, быть не-человеком в Мосант — это комплимент судьбы.

— Хорошо. Кем бы ты ни была, попробуем возродить дискуссию. Почему ты отказываешься, что хочешь от жизни? Ответь, и я скажу, найдешь ли ты это в стенах дворца.

«Почему ты так упрямо пытаешься меня в них затащить?» — подумала Йонсу и с иронией заявила:

— Свободы.

Мару словно ожидала этого слова.

— Чем выше забираешься — тем меньше людей и тем меньше оков. А там и до свободы недалеко. Достаточно найти общий язык с нужными людьми, чтобы чувствовать себя прекрасно. Видишь? Я разрушила твой аргумент.

Йонсу покачала головой.

— Нет. Это не та свобода, о которой я говорю. Ты ничего не сможешь предложить: считаешь меня беззаботной, недалекой…

Тело Мару безвольно дернулось. Потом раздался легкий хлопок со стороны улицы; вспышка света схлестнулась со вздохом принцессы. Мару обрушилась на колени, держась за бок. Ее пальцы покрылись чем-то темным. Йонсу, забыв про всю неприязнь, бросилась к ней и насильно отвела руки. Ткань платья обезобразило кровавое пятно. Йонсу отпрянула.

У нее в голове не укладывалось, что в хайлендскую принцессу могли стрелять… здесь.

— Надо промыть рану, — автоматически сказала Йонсу. На самом деле она не понимала, что происходит, и почему Мару остается такой спокойной. Только что принцесса убеждала ее, сердито заведя руки за спину… а теперь… Мару подняла побледневшее лицо к ней. Оно стало серым, как тень. С него, казалось, сбежала вся краска.

— Пожалуйста, отведи меня домой, к мужу, — произнесла она с легкой одышкой. — Без лишней суеты, слов… Никто не должен знать. Это поднимет панику, — добавила Мару, когда Йонсу уже приготовилась спорить — как можно молчать о подобном?! — Начнется хаос, давка, пострадают люди… Зачем? Я прошу тебя помочь.

Разве Йонсу могла отказать?

Она с трудом подняла Мару на себе; принцесса едва стояла на ногах, но выражения лица не меняла. Оно оставалось безмятежным, с легкой натренированной улыбкой, которая показывала, что у ее владелицы все замечательно. Крепко обхватив руку Йонсу, Мару вышла из конюшни.

Во дворе Йонсу огляделась, пытаясь отметить все детали разом. Ее взгляд скользнул по запруде, окруженной камышом, колодцу, сложенному из светлого камня с красной черепичной крышей, манящим зеленью лужайкам и далеким полосам леса из стоявших стеной деревьев. Нет, ничего. Картина осталась прежней — ни стрелка, ни сломанных ветвей, ничего, будто случившееся было выдумкой. Йонсу готова была обвинить Мару во лжи, но бок принцессы упрямо заливала кровь — алая, точно пустынный закат.

Анлос являлся вторым по величине городом импери. Столицу окружал ров, в глубине которого тек один из притоков Сёльвы. Через ров был перекинут мост, созданный с таким расчетом, чтобы через него прошло ровно две повозки. Сейчас торговые караваны шли только в одну сторону. Тяжелые, нагруженные фруктами, древесиной, одеждой и прочим товаром, они скрипели колесами, а кони — звонко били подковами копыт по мосту. Караваны направлялись в Верберг, Аливьен-иссе и другие города империи. Кучера и охрана с некоторым удивлением и жалостью смотрели на Йонсу, узнав леди Мару — прикладывали руку к груди в жесте приветствия. Супруга кронпринца шла быстро. Подол ее платья скользил по белым блестящим камням.

Ворота Анлоса, как всегда, не охранялись. Распахнутые створки приглашали войти каждого, маня блеском вечного лета. У Йонсу перехватило дух. В полдень благоухание садов доходило до своего пика, и дышать становилось невозможным. Она старалась не посещать город в полдень. Солнце слепило глаза, отражаясь от бесчисленных стекол окон-арок, подошвы ног горели от соприкосновения с раскаленным камнем. Другим людям, заполонившим переходы, казалось, жара и удушливый запах не доставляли неудобств. Они веселились, куда-то спешили, шумели. Йонсу внезапно захотелось выбежать из этого муравейника, но сбившееся дыхание Мару уничтожало желание на корню. Ей плохо, ей больно, Йонсу чувствовала происходящее с ней на себе.

За внешними стенами города располагались жилые дома простолюдинов; их сменял круг рынка, прилипший к первой внутренней стене; за последней шли элитные районы, а за ними располагался сад, в свою очередь, окружавший семь башен и переходы между ними. Башни стояли вокруг внутреннего замка. Каждый новый перекресток давался Мару с большим трудом. Йонсу старалась прятать кровавое пятно собой; прохожие с любопытством смотрели на них, и некоторые все же замечали рану. За спинами все чаще стали раздаваться разговоры и восклицания. Мару ускорила шаг, и теперь они старались идти самыми неприметными улочками, прижимаясь к краю. Людской поток редел — близость центра отсеивала толпу по чистоте крови и объему кошелька.

Миновав небольшую площадь, выложенную камнем, Йонсу и леди Мару подошли к фиолетовой башне. Ливэйг слышала о ней. Единственная башня, запиравшаяся на ключ и, по слухам, ведущая прямо в императорские покои.