И снова молчание в полной тишине. Украшенное прикосновением рук.

Смешивались краски, расцветали лазоревые цветы с шлейфом рубиновых звезд. Это… красиво? Людей, считающих, что красота — неотъемлемая часть смерти, всегда считали психопатами. Мир умирал; тогда почему так прекрасна эта минута? Пожалуй, Майриор впервые за многие годы видел не бездушные строки, повисшие в воздухе, а именно краски. Лазоревый сменился озорным малахитом. Он подкрался сверху, выглядывал из-под купола мира сквозь трещины.

— Теллур, — произнес Майриор для Йонсу.

Милый божок. Майри надеялся, что друг выживет. Да, несмотря на недоверие, предательство, сейчас он считал Теллура другом. Не покажи Теллур Пепельный мир, смог бы Майриор с таким цинизмом наблюдать за кончиной собственного?

— Что с ним? — Йонсу проводила взглядом гиацинтовую звезду, прочертившую темноту перед ними.

— Я чувствую ярость и боль. Идет битва.

Но кто? От кого защищался друг? Аргенто, Висмут, сам Астат? У Теллура нет шансов ни с одним из них. Поможет ли ему хоть кто-то? Майриор закусил губу. Дни Мосант сочтены, его — тоже; пусть выживет хотя бы Теллур! Про остальных он старался не думать. Их нет. Никого нет…

— У тебя кровь идет, — Йонсу аккуратно провела краем манжета по его верхней губе. На ткани отпечаталась серебристая полоса. Лицо Йонсу озарил тусклый свет. Майриор отвернулся. В груди щемило так же, как некоторое время назад в залах Ожерелья. Сердцу было тесно внутри. А кровь, рвущаяся наружу, была горячей — он ведь пожелал согреть Йонсу, верно? Последнее, что можно сделать не для себя.

— Ты когда-нибудь думал, что все закончится так?

Странный вопрос. «Никогда», — хотел ответить Майри и внезапно почувствовал каплю, упавшую на руку. Его или ее? Йонсу положила голову ему на плечо. Волосы пахли корицей. Вокруг разрушался мир, а он думает о какой-то корице. Наверное, потому что был рад, что не встречает финал в одиночестве.

— Я тоже, — сказала Йонсу, сминая окровавленный кусочек ткани. — Я тоже…

Когда-то давно Майриор думал: было бы замечательно получить благосклонность горделивой красавицы, получить возможность обнять и поцеловать, а теперь… Горше ее прикосновений только темнота вокруг.

— Я представляла, как мы с Бетти живем в Чарингхолле, как у нас рождаются дети, внуки, как черная империя вновь становится прекрасной. Бетти так этого хотел. А в итоге нет ни Чарингхолла, ни его. Я хотела, чтобы Мосант стала раем — она разрушается. Может, дело во мне? — голос Йонсу вновь зазвенел от слез.

— Не ты виновата.

Под рукой Майриора обрушился край серебряного круга — они в молчании отползли на середину. Тьма прильнула ближе. Майриор вновь вспомнил Пепельный мир. Если бы он не увидел до того безжизненные пласты пепла и клубящиеся тени, то сошел бы с ума. Как происходящее выносит Йонсу? Он вновь приобнял ее за плечи и накрыл плащом, который продолжал робко светиться звездами. Йонсу с благодарностью обвила рукой его талию. Кожа полуэльфийки оказалась холодна. Тело Майриора было невосприимчиво к внешним температурам, его поддерживала собственная кровь, и он никогда не узнал бы, что вокруг беснуется инфернальная стужа, если бы не иней на лице полуэльфийки. Как жаль, что Майриор ничего не может изменить — мир перестал принадлежать ему, когда Висмут получил официальный приказ Ожерелья. Он мог только надеяться на других, впервые в жизни познав кошмарное чувство абсолютной беспомощности.

Майриор кинул взгляд на малахитовые брызги в поднебесье. «Удачи», — шепнул он про себя. Теллур услышит, а с его победой, возможно, рассеется и тьма.

Неожиданный взрыв заставил Майриора и Йонсу отпрянуть. Рубиновый свет ударил им в лица, безжалостно показывая то, что они пытались скрыть: залитое кровью лицо и слезы на щеках. Кровь и вода. Все как в начале.

— Аргенто, — понял Майриор.

— Погибла? — встрепенулась Йонсу.

— Кажется…

Майриор не знал наверняка, и это мучило. В любом случае, тьма вдруг стала настолько плотной и вязкой, что буквально липла к телу. Пропали и лазуревые цветы, и гиацинтовые крошки, и малахит. Остался блеклый круг со рваными краями, плавающий в бездне. Как Висмут Переменчивого мира смог ее подчинить? Какую душу он получил от Астата при создании, неужели ту самую, оскверненную убийцей Чаринга?

— Да, она погибла. Висмут в ярости.

Упал новый осколок света. Места осталось столь мало, что Йонсу забралась к нему на колени. Майриор обнял ее со спины и уткнулся носом в волосы. Не хотелось отпускать — вдруг пропадет? А руки, между тем, начала грызть тьма. Боль пронзала слабыми импульсами все тело.

— Как невыносимо ожидание! — вдруг зло выпалила Йонсу. — Сколько нам еще осталось?!

— Явно немного.

Смешно.

Майриор вспомнил, как когда-то давно сидел вместе с Риммой на виадуке Золотых палат и точно так же обнимал. Римма смеялась, глупая, зависнув над пропастью, и говорила, как же здорово болтать ногами над бездной и знать, что в нее не упадешь — потому что рядом папа. Если бы он обнимал ее чаще.

— Мне ведь страшно на самом деле, — призналась Йонсу. — Как же я не хотела чувствовать страх в конце!

«Я тоже», — подумал Майри.

Темнота. Она оплетала кожу и рушила последний клочок земли. Да, боялся. Не боли, не бессмысленности, не забвения. Не плена. Он боялся смерти, неизвестности. Что его ждет? Пустота? Или же после смерти существует что-то даже для таких, как он? Полукровка… Повержен мир Киберионти, навсегда уходят боги — нет будущего ни для одной части его души.

Но, может, все же…

Спустя некоторое время темнота опутала его окончательно. Майри не видел ни Йонсу, ни собственную руку. По горлу растекалось что-то липкое; тело начала бить мелкая дрожь, боль шла волнами от сердца и отдавала в предплечье, шею, голову. По сравнению с ней укусы ртутной бездны меркли. Йонсу… Она тоже задрожала, несмотря на то, что Майриор пытался прикрывать ее собой, как мог. В какой раз он ругал судьбу за то, что полуэльфийка уродилась выше и крупнее него! Йонсу свернулась на его коленях, как маленький ребенок, их лица практически соприкасались, но тьма все равно начинала грызть ее. Когда же это все кончится?

— Йонсу? — позвал он, когда тишина показалась невыносимой. Невыносимой казалась и мысль, что Йонсу умрет у него на руках; однако она чуть пошевелилась, и в темноте Майри различил знакомые зеленоватые искорки. Они были прямо перед ним. Нет, мир потерян не до конца. Некая часть продолжала подчиняться ему, Майриор попытался найти знакомые связи в темноте, однако голова слишком болела, чтобы воспринимать.

— Никогда не думал, что встречу этот момент с тобой, — нашелся ответ на молчаливый вопрос. — Ну, то есть… Мы никогда друг другу не нравились.

— Никогда? — уточнила Йонсу.

«В тот день, когда ты вышла из машины с отцом, — подумал Майриор, и по телу разлилась новая волна тепла и боли. — В утро нашей встречи у Саманты, встреча в твоем храме, видение под ноты пианино…»

— Нет, никогда, — соврал он. — Или я чего-то не знаю? — Майри вдруг решил пошутить, чтобы немного скрасить виды конца мира и их смерти. Искры впереди задрожали и помутнели.

— Дурак, — шепнула Йонсу, и на его кожу вновь упали холодные капли. Майриор ощущал холод ее щеки сквозь одежду.

— Я думал, что никогда не встречу конец, потому что его не будет. Считал, что буду жить вечно — ведь ни постарел ни на год со дня шестнадцатилетия, когда встретил могилу Лии. Вечная молодость. Всесильность… Я столько отдал Мосант, — Майриор вдруг почувствовал злость, — а теперь наблюдаю, как она разрушается. Надеюсь, бездна доберется до Висмута с Эваном. Обвели вокруг пальца, как ребенка! Я должен кого-то прощать перед смертью? Ну уж нет! Я их ненавижу; нечего терять, в бездне нет места для моей души, она слишком ярка! Так просто и так глупо: Висмут давно изучал меня через черное пламя, отравил Лету, и оттого вся Мосант погрязла в хаосе, а я не замечал… Когда Белладонна начала использовать силу, я гулял по Киберионти и думал, как… как… Лантан подтачивал снаружи, подготавливал Эвана против меня, да только Эван не дурак, нашел того, чьи силы достойны — Висмута… Я дурак. Я действительно дурак! Я ничего не замечал, никого и думал о другом. Всегда думал не о том, что нужно, а теперь…