Потом Майриор вспомнил Вейни, положившую жизнь за него, «Бога». Получив его приказ, Айвена без раздумий отправилась на смерть — вот она, слепая вера. Только слова возлюбленного Бетельгейза пошатнули уверенность в монархе. Майриор с тоской, содроганием жаркую и безрассудную любовь Вейни, которую не ставил ни во что. Только один раз она вызвала ответ в груди: когда ее глаза, не веря в предательство, устремились к небу, будто спрашивая «Заслужила?». «Нет», — произнес Майриор одними губами, отвечая на вопрос спустя девятнадцать лет. Храбрости хватило только сейчас. И он тоже не заслужил.

Наверное, Майри непроивольно сжал Йонсу в объятиях слишком сильно, поскольку Йонсу недовольно процедила:

— Даже не надейся.

«Не надейся». Майриор сразу вспомнил Белладонну, чья робкая надежда на исцеление Оссатуры была растоптана им и Валеттой.

— Прости, — Майри отпустил Йонсу, и та немедленно задрожала. — Задумался.

— О ком-то? — губы Ливэйг дрогнули в насмешке. Всю жизнь ее сравнивали со скалой, сталью, стрелой, и Майриор согласился со всеми сравнениями разом. Она не плакала, но цена была высока. Если самообладание покинет Йонсу, на спокойствие самого Десенто можно не рассчитывать. Если мир покинет Йонсу, ему больше не для чего хранить серебристый круг…

Десенто… «Десенто» значит «разрушать». Отчим знал, какую фамилию оставлять в подарок. Перед лицом гибели лгать казалось бессмысленным, поэтому Майриор просто ответил:

— О своих слугах.

— Мучает совесть?

«Кристальная честность даже с риском получить увечье», — когда-то именно так Белладонна охарактеризовала Валентайна по просьбе Майри. Йонсу была абсолютно такой же; впрочем, стоит ли удивляться тому, как сильно похож старейший генерал Хайленда на своего протеже? Майриор ответил в лоб:

— Да.

Молчание. Честности и признания ошибки Йонсу явно не ожидала. И почему все пошло не так с самого начала их знакомства? Почему при первой же встрече с ней Майриор ляпнул очевидную гадость? «Не мог представить, что из всего мира останемся только мы вдвоем». А кто мог? Майриор пожелал, чтобы сердце грело сильнее — единственное, что он мог сделать для Йонсу. Какие бы противоречия их ни разъединяли, они же и связывали — жизнь каждого сложилась бы совсем по-другому, если бы лишилась… врага.

— Меня тоже мучает, — внезапно произнесла Йонсу. — Если бы я настояла на своем, то Валери и вся Аланда остались бы живы. Если бы я действовала умнее, не случилась бы Пятая Звездная. Если бы я не витала в облаках, Бетти был бы с нами.

«Нами». Впервые в жизни она показала, что у них есть что-то общее. Майриор не стал произносить крамольную мысль вслух.

— Ты думаешь обо всех аландцах, — сказал он вместо этого первое, что прошло в голову после, а потом понял, что вопрос мучил давно, — я же вспоминаю только Клинков. Я неисправим. Как ты переживаешь за тех, кого не знаешь?

Более объяснять не было смысла. Ливэйг поймала очередной тлеющий огонек.

— Не знаю. Не знаю… Ставлю себя на их место? На тех, кто погибал, на тех, кто терял. Не задумывалась об этом.

Майриор попытался представить себя Летой, погибающей от молнии, Валентайном, павшим от того же, Альмейрой, расчлененной светом, Ситри, разодранной в клочья волками… Нет, все впустую, его душа была неспособна на сопереживание. Он — просто эгоист, по насмешке судьбы получивший великую силу без ее понимания. Майриор кинул взгляд на ладонь, которой прикоснулся к замочной скважине скрытого мира Ожерелья, и после — на Йонсу, которую вновь захотелось обнять. Лучше бы дар получила она. Золото, чистое золото. Да только как отдать эту проклятую силу, вырвать себе сердце и протянуть полуэльфийке? Она бы не приняла.

Если бы Майриор не сказал много веков назад, что считает ее идеализм ребятничеством, то, может, их судьбы сложились бы иначе? Не исчезла бы Аланда, наскучила бы война, и соревнование с Ожерельем перестало бы иметь смысл. Может даже, они бы начали встречаться, любить друг друга. И тогда не появилась бы в его жизни Сиенна Чарингхолле, не родился бы Бетельгейз, не дрожало бы сердце от имени Валетты Инколоре, а раз так, то не нужно жалеть. Случилось то, что случилось, и иначе быть не могло. Это его судьба — стоять на коленях перед разлагающимся творением. Все имеет конец.

— Если бы знала, — Майриор с трудом заставил себя произнести невыносимое начало вопроса, — что отказав Бетельгейзу в Палаире, спасла бы его сейчас, ты бы согласилась? Прожила бы жизнь одна, но с осознанием его счастья?

Йонсу впервые посмотрела на него. Задав себе аналогичный вопрос, Майриор получил отрицательный ответ.

— Конечно согласилась бы! — воскликнула Йонсу. В ее темных глазах повисла непрозвучавшая просьба. Как часто он видел в чужих глазах мольбу и не придавал ей значение.

— Нет, я ничего не могу исправить, — собственный голос казался чужим. — Ни воскресить, ни создать, ни поменять, ни… ни… ни создать. Я понял это, я не могу ничего хорошего.

— Неправда!

Майриор недоуменно поднял брови. Возмущенный крик Йонсу показался странным и неуместным.

— Ты создал Бетельгейза, — объяснила она.

— В рождении сына я сыграл короткую роль, не отличавшуюся разнообразием.

— Врешь ты все.

Откуда взялись силы на шутки? Гул в голове становился невыносимым, мир вокруг раздваивался. Майриор даже начал ощущать, как дрожит рука с украденной частицей истинного света Ожерелья.

— Ты создал Оссатуру, Зачарованные чары, Аланду и Палаир, Сёльву и небо, звезды, солнцу и луну. Не говори, что не создал ничего прекрасного. Это ложь.

Майриор чуть улыбнулся. Глядя на практически исчезнувшие очертания Мосант, он подумал, что все-таки жил не зря. И пусть после не останется ничего, кроме холодных призраков любимого мира в измерении Селены.

— Жалко, — вынес он вердикт. — Создавать Мосант столько лет, чтобы его разрушили шавки Ожерелья. Надеюсь, после моей смерти Теллур и принц Альбиус зададут им там жару. Зря надеюсь, — хмыкнул Майриор. — По описаниям, Альбиус сделает это в любом случае. Он не сдастся.

— Как ты.

Холодные пальцы погладили его по здоровой руке, перевернули ладонь и прикрыли сверху. Дрожь унялась — Йонсу словно забрала часть его ноши. Майриор сжал ее пальцы своими.

— Я сдался, — признал он. — Мне некого спасать, кроме тебя. И ты отказалась уходить. Остается сидеть здесь и ждать, когда кровь окончательно высохнет. Тогда исчезнет наш с тобой клочок земли. Парадокс судьбы: последние минуты я проведу с тобой, Йонсу Ливэйг. Повезло мне.

— Дурак, — только и сказала Йонсу, но руку не убрала.

Мосант окончательно охватила тьма и безвременье. Их души давно бы разбились, если бы не круг серебра. Майриор видел, как трескается оболочка его главного сокровища, как гаснет свет в подаренном отцом зале. Отец… Майриор так и не примирился с ним. Впрочем, желание простить не возникло даже сейчас. Слишком много зла они совершили друг другу, чтобы Майриор вспомнил о прощении, извинении или раскаянии. Он не изменился. С другой стороны, по какой-то же причине рука Йонсу и его рука соединились? К чему такие исключения? Почему исключением стала она?

Вереницу мыслей прервала яркая вспышка на небе, разогнавшая мрак на долю секунды.

— Надеюсь, кого-то убили, — от всей души пожелал Майриор. — На гибель Астата не надеюсь… Пусть это будет Аргенто. Без Аргенто банде придется тяжело.

— Лучше Эвана. Никогда не встречала настолько гадкого существа. Даже к тебе отношение было лучше.

— Спасибо.

«Спаси тебя бог», — забавное слово в его устах.

Остатки Мосант вновь озарились вспышками в поднебесье. Наступивший мрак не внушал ужас. Майриор изучал его с легким интересом: ведь то на самом деле холст, с которого начинал каждый создатель. Ни идей, ни деталей, ни плана, только замысел. Только замысел. Не хватало океана под ногами, созданного Тридом. Из небытия Майриор сотворил форму и смысл. Искусство. Он называл это наукой, а Эрмисса твердила: «Искусство!». Кто оказался прав? Разве Йонсу Ливэйг, сидящая рядом, не воплощение красоты? Что создает красоту? Кто создал ее? Они вместе. А раз так, не разными ли словами они прозвали один смысл?