И тогда она заревела громче папы.

Дальнейшее все было как в тумане – застывающая на полу мама, сломленный, скорченный отец, то кричащий что-то в мертвое лицо, то пытающийся делать бесполезное искусственное дыхание, она, ревущая от дикого страха, вцепившаяся в стремительно холодеющую руку, словно в спасительный якорь… Затем были глухие удары в дверь, кричащие соседи, сирены на улице и кто-то ворвался в квартиру. Девочку дернули рывком, но она намертво вцепилась в мамину руку, будто все еще ждала от нее поддержки и защиты.

– Унесите девочку! – рявкнул кто-то и дернул ее еще сильнее, но Оленька только громче зашлась плачем, до боли сжимая рыхлую ладонь, которая никак не хотела подарить ей ответное рукопожатие.

Наверное, кто-то разжимал ее маленькие, побелевшие пальцы, отдирал от матери, чтобы, наконец, убрать от ребенка эту страшную картину. Оля отчаянно сопротивлялась, просила не забирать маму, звала ее и звала, а отец все сидел, почти не двигаясь, только шептал все что-то малоразличимое.

Кто-то подхватил девочку, плачущую, на руки, и унес, но она увидела через плечо этого незнакомца, как выволакивали из ванной не сопротивляющегося отца и приседали у белеющей мамы…

Кажется, ее закутали в одеяло, сунули кружку воды, и зубы ее отчаянно стучали по фарфоровой каемке. Соседка, присевшая на диван, испуганно притихшая, взяла ее на колени и баюкала, что-то едва слышно рассказывающая присевшему незнакомцу в темной форме. По коридору сновали полицейские, врачи, трещали мобильные телефоны и горько пахло валерьянкой. Ее отпаивали чем-то, о чем-то спрашивали, но она сидела молча, маленькая девочка с растрепанными белыми косичками, тупо пялящаяся в одну точку на полу.

Ольга уставилась в желтоватую столешницу, обхватив себя руками, точно так же, как и семнадцать лет назад. Какао, разбавленный алкоголем, давно остыл и осел на боках пузатой кружки, но девушка в нелепом халате с плюшевыми медведями, с черными комками грязных волос, с сероватым лицом в глубоких отметинах от заживших прыщей, со шрамом от падения, прочертившим левую бровь на неравные кусочки, все смотрела куда-то в свое прошлое. Впалые щеки отнюдь не добавляли ей шарма, она вся была худая и острая, а улыбка, которая редко касалась обветренных губ, порой обнажала частокол неровных, желтоватых зубов. Она вся была какая-то ошибочная, неправильная, замерзшая на маленькой кухне где-то на задворках забытого богом городка.

Утро было таким же понурым и серым, как и она сама. Укутавшись в широкий шарф, она, шаркая и сгорбившись, вышла из пахнущего кислой мочой и хлоркой, густо исписанного непечатными словами подъезда, постояла, глядя, как в стылых лужах отражается низкое темное небо в комковатых тучах, и побрела на автобус, уныло тащащийся сквозь разномастный поток машин по центральной улице.

Сыроватая влага забивалась в ботинки и облизывала щеки, заставляя брезгливо морщиться. Ольге пришлось бежать до автобуса, пока створки его не хлопнули с кровожадным лязганьем, проталкиваться сквозь хмурых людей, забивших тесное жерло под завязку… Подпрыгивая на ухабах и обдавая прохожих грязной водой, автобус ринулся прямиком в новый день.

Прислонившись к пыльному холодному стеклу лбом, Ольга едва не проехала свою остановку, задремав в тряске и агонии их дребезжащего автобуса посреди оживленной дороги. Вывалившись из духоты и резких одеколонов, она почти с наслаждением вдохнула городской смог полными легкими.

На рабочем месте как всегда кипела бурная, суетливая, раздражающая жизнь – кто-то заливался хохотом, кто-то сгорбился у экрана, печатая срочную новость, кто-то принес полный поднос кофейных стаканчиков и щедро раздавал окружающим. Ольга хотела, было, воровато зацепить один из них, но в итоге прошла мимо с непроницаемым лицом, стягивая с шеи покалывающий шарф.

– Оль, идем к нам! – окликнула ее одна из корреспондентов, стройная блондинка в обтягивающих лосинах и сапогах на высоком каблуке, улыбающаяся густо обведенными красным губами.

– Не могу. Работа,– Ольга выдавила кислую улыбку, стянула с плеч куртку и рухнула в отчаянно скрипящее кресло, пододвигаясь к монитору. Кипы бумаги завалили столешницу, похожие на шапки высоких гор, и она задумчиво поводила над ними рукой, думая, стоит ли нырнуть в рутину с головой, или начать с мониторинга сайтов.

Рядом раздался хохот, кто-то ворвался в длинный, широкий кабинет, исчерченный письменными столами с мерно гудящими, светящимися компьютерными мониторами. Ольга обернулась, бросила короткое «привет» и на секунду остановилась взглядом на яркой компании, люди в которой поднимали и хлопали по плечу новоприбывшего коллегу. Девушка посильнее натянула свитер на ладони и отвернулась к бесстрастному, равнодушному экрану.

Счастливые голоса больно ударяли в спину, кололи, как ледяные иголки, но Ольга защелкала мышкой, призывая компьютер очнуться от механической комы, и забила в поисковую строку адрес сайта, корреспондентом на котором работала. Точки забегали по экрану, показывая загрузку, а Ольге все хотелось быстрее с головой ринуться прямиком в поток самых разных новостей, только бы не чувствовать себя вороной в чернильном оперении, нахохлившейся на соседней ветке от беззаботной, гомонящей стайки счастливых воробьев.

Наконец броские заголовки и россыпь фотографий от искореженных, перекрученных машин до улыбающихся детских лиц с поделками из увядшей листвы в руках отвлекли ее от глуповатых, но искренних шуток, громкого смеха и обсуждения чьего-то пробитого колеса и необходимости купить мармелада к ужину. Информационный поток всегда отключал ее от реальности, и Ольга радовалась каждой такой возможности.

Перед лицом вспыхнули и расцвели окошками видеокамеры: по тропинкам текли ручейки из людей, сплошь и рядом облаченных в черные куртки и темные шапки, в медленной пробке едва волочились гроздья машин. Девушка сощурила близорукие глаза, переключаясь с одной камеры на другую, отслеживая, где слишком долго стоят крошечные брусочки автомобилей, едва различимые с дальнего расстояния, где пятнышками мигают огоньки «аварийки».

Рука замерла, когда перед ней распростерлась типичная картина: две машины перегородили дорогу, стоя почти поперек, у одной из них начисто был снесен передний бампер. Люди мельтешили вокруг небольшой личной катастрофы, вскидывая руки и бранясь на чем свет стоит. Звук камеры не передавали, но догадаться было нетрудно. Ольга потерла воспаленные глаза и поднялась, подцепляя с общего стола фотоаппарат, наматывая на шею свой громоздкий шарф.

– Куйбышевская, светофор, третья камера,– буркнула она в толпу, которая никак не могла настроиться на рабочий лад и все шумела о чем-то беззаботном, отпускном.

На улице дыхание примерзало к губам, и Ольга торопливо шмыгнула на холодное заднее сидение машины, в которой ее уже поджидал сонный водитель. Ехали молча – мужчина за рулем не сводил глаз с дороги, девушка прямо за его спиной бессмысленно таращилась на проплывающие серые улицы, чувствуя, как набрякшие веки с каждой секундой раскрывать все тяжелее. В руках ее покоился пока бездыханный фотоаппарат, чей корпус наливался такой же стылой свежестью, как и все вокруг.

Ольга выпрыгнула из машины почти на ходу, стоило ей только увидеть потерпевшие крушение автомобили. Уткнувшись замерзшим лицом в шарф, она щелкнула кнопкой и приблизилась к разбитым фарам, намереваясь запечатлеть торчащие осколки и погубленный кем-то собственный день за компанию.

Камера отчаянно мерзла и отказывалась делать хорошие снимки, пальцы липли к ледяной кнопке, настроение таяло не по минутам, а по мгновениям. Девушка склонилась, поднеся камеру поближе, чтобы черный росчерк и разбитый вдребезги корпус занимали весь кадр, и сначала даже не поняла, что произошло. Резкий тычок прямо в плечо заставил Ольгу пробежать вперед и рухнуть прямо в сырую, холодную лужу, сжимая в руках дорогой фотоаппарат.

Удар был таким неожиданным и сильным, что она, уже сидя на влажном асфальте, глядя по-детски недоумевающим и обиженным взглядом, сжавшаяся, ожидающая нового толчка. Рука сама собой неосознанно щелкнула включение записи видео, но подняться на ноги Ольге не дали: