Приоткрывшееся, чуть припудренное ночью небо выглядело очень морозно и ясно, словно было выведено умелой рукой на чуть пожелтевшем от старости холсте. Колкие, ледяные всполохи крошечных звезд где-то высоко-высоко над девушкой бесстрастно и безразлично светили, не даря никакого тепла и никакого покоя. Они будто пытались согреть, но вместо этого пропитывали сквозь глаза Ольгину душу запредельным, иррациональным холодом.

Она стояла, привалившись плечом к продирающему холодом косяку, даже сквозь крупную вязь теплой кофты ощущая, как клеймом на ее коже застывает иней, и никак не могла оторвать взгляда от далекого молчаливого неба. Ей никогда не хотелось быть космонавтом, да и мало какая девчонка мечтала о таком, но сейчас, этой стылой, пропитанной одиночеством ночью, ей больше всего на свете захотелось оказаться там, среди звезд, плыть, размахивая руками, отгоняя черные волны от ладоней, заставляя пятнышки далеких светил колыхаться в пространстве, как отблески фонарей на воде. Плыть, размахивая руками, не думая ни о чем, и в груди бы не сверлило подлое, горькое чувство, и не было бы так отчаянно холодно…

И именно сейчас она почувствовала стыд, уколовший куда-то в сердце тонкой иглой, впившийся, вгрызшийся в остатки того, что обычные люди называли совестью. Ольга вспомнила, как забыла собственную дочь на руках у совершенно незнакомой девушки, и чувство горького сожаления отозвалось во рту привкусом желчи.

Она всегда старалась быть идеальной матерью, какой для нее всегда была собственная мама. Девушка помнила, как мама не спала ночами, баюкая ее, с кипящей кровью внутри, ошалевшую от запредельной температуры тела, как мама бегала в поисках красных, глянцевых яблок, потому что Оленька любила именно такие, как садилась на ночь у кровати дочери и слушала ее детские, глупые, но такие искренние россказни… Главное, чего Ольга хотела достичь в жизни – семейного благополучия, встретить хорошего мужчину, завести с ним деток и растить их в любви и согласии.

Но что-то явно пошло не так. У нее на руках – две дочери от разных мужчин, пустая, пропахшая табаком квартира (хоть она и тщательно шифровалась от Алины), старшая дочь, которая смотрит мудрыми и вечно грустными глазами, после школы вечно сидящая до ночи у окна, в ожидании мамы. О младшей и вовсе говорить нечего – помимо сегодняшнего инцидента в садике, дочка все еще казалась ей чем-то вроде особо ценной игрушки, за которой нужен глаз да глаз, но воспринимать ее как цельную личность (как воспринимала Алину) она так и не научилась. Может, это пройдет.

А может быть, и нет…

      Ксюша постоянно была у бабули – Ольге нужно на работу и она везет Ксению на другой конец города, Ольге нужно на подработку и ситуация та же, Ольге нужно расслабиться и она снова везет детей к матери… Та молчала, поджимая полные губы, такая же огромная и надежная, терпеливо сносящая все выходки единственного близкого человека, который у нее остался.

Об отце Ольга ничего не знала и знать не хотела, обиженная его пропажей в тот самый день, когда мать приказала ему собирать чемоданы. С возрастом она поняла, что они были слишком разными, а отец поставил собственные принципы впереди их семьи, но то, что он ни разу не попытался связаться с собственной дочерью, ранило ее до глубины души.

Да и черт с ним.

Работа, работа, она всю себя посвятила работе. А для чего? Да, девочки не голодают, они накормлены и одеты, самой Оле очень нравится беготня в бешеном ритме, когда она оказывается вовлечена во все на свете, но дома ее ждет не по годам печальная Алина, а у матери на руках в сотый раз, не дождавшись Ольги, засыпает маленькая Ксюша, которая скоро вообще перестанет узнавать собственную маму…

Телефон где-то далеко на кухне запиликал надрывно, истошно, добавляя порцию раздражения к ее настроению, и Ольга побрела за ним, зажав сигарету в зубах. Неизвестный номер. Подумав, сколько всего интересного о себе сейчас придется услышать, она нажала на кнопку ответа. Лицо ее оставалось окаменевшим, словно маска.

– Слушаю.

– Ольга? Из «Сегодня»?

– Да,– слово прозвучало как выдох, будто она выпустила из легких застоявшийся вместе с дымом воздух, все напряжение сегодняшнего дня. Нахальный, грубоватый и абсолютно точно искаженный чем-то голос не сулил ей ничего приятного в этот вечер.

– Ты что, овца, слишком крутая?

– Да,– брякнула Ольга, выбрасывая почти целый окурок в раковину, прикрывая глаза. Бутылка на столе стояла ей немым укором, прозрачная и абсолютно пустая, в комнате пахло несбывшимися надеждами и пустотой.

– Что да? – опешил голос на том конце трубки, сразу став звонче и живее. Возня, глухой удар, кто-то шипит, и трубка оказывается еще у кого-то в руках.

– Мое имя вы знаете. С кем имею честь разговаривать?

– Смотри, чтобы твою честь не поимели, журналистка. Ты перетаптываешь дорожки явно не там, где должна. Пиши лучше про бабушек и танцульки, усекла?

– А если нет, то что? Дверь мне подожжете? Или проблемы на работе создадите? – Оля вновь подошла к окну и замерла, прикрывшись тюлем, как кружевной фатой, которой у нее никогда не было. «Зато есть две чудесных дочки»,– попыталась она себя утешить, но получилось слабо.

– Нет, но мы знаем твой адрес. И мамашу твою жирную. И девок мелких. Так что захлопни варежку и больше не отсвечивай.

– Конечно-конечно. Знали бы вы, имбецилы, какими по счету вы мне звоните и устраиваете свои глупые «пугалки». Каждый раз какое-нибудь чмо считает себя в праве угрожать моим дочерям, мне самой, но в итоге все оказывается пустышкой. Так что катитесь на все четыре стороны, я буду писать о том, о чем хочу.

И отключила вызов.

Ночь мягко приняла ее в свои объятия, и если сначала под толстым одеялом без теплого бока Алины было холодно и жестко, то уже спустя пару минут Ольга нагрела постель и почувствовала, как расслабляются все мышцы. Вино приятно шумело в голове, от чистой наволочки пахло стиральным порошком и свежестью, кончики пальцев покалывало. Девушка попыталась толчком выгнать из груди противное поселившееся чувство вины, но оно крепко держалось внутри и не хотело сдаваться.

Сны набегали на нее, как волны, и Оля, сама еще не понимая, что уже спит, парила где-то на границе между явью и забытьем. Перед ней то вставало раскрасневшееся, жадное до ласк лицо Глеба, то ледяной прищур начальника, то грустные Алинины глаза, а то и спящее личико Ксюши. Она дергалась, как от ударов кнутом, но не открывала плотно сжатых, слипшихся глаз.

Прошел, быть может час, а может, дело было под утро – очнувшись от тяжелых сновидений, вдавливающих в матрас, Ольга не бросила обычного взгляда на часы и поэтому даже и не знала, когда это случилось. Дребезжащий, безжалостный звон от входной двери заставил ее подпрыгнуть и сесть на кровати, таращась в пустоту слепыми глазами. Руки сразу же покрылись неприятными, колючими мурашками, и на секунду зажмурившись, девушка загадала, что сейчас этот явно ошибочный звон прекратится, но кто-то у двери сдаваться не собирался.

Проклиная ночных визитеров самыми страшными и нецензурными словами, которые только могла вспомнить ее больная от недосыпа голова, Ольга, сунув ноги в вылинявшие тапки, решила даже не накидывать на плечи кофту, еще не зная, что такой она навсегда и останется – лохматая со сна, опухшая, в дурацких тапках, пижамных штанах и застиранной почти до дыр футболке, на которой пятна от пищи невозможно было вывести ни одним порошком.

Отчаянно шаркая ногами, оттягивая момент неизбежной встречи с ночным психом, который считал нормальным ночью разрывать пространство ее тесной квартирки столь диким, громким и мерзким звуком, Оля почти доползла до двери.

А может, это пришел каяться Глеб за свою слишком глупую реакцию на обычную жизненную ситуацию. Посидел в баре, подумал, взвесил все за и против, и решил прийти объясниться. Но в любом случае, Ольга больше не была настроена на любовь, тем более когда эта самая любовь заявлялась глубокой ночью и грозила дверным звонком взорвать ее несчастную голову. Подумав, что если сейчас увидит в коридоре его виноватое, скорбное лицо, она от души врежет дверью обратно в дверной косяк, девушка с почти кровожадным настроем навалилась на выход из собственной крепости.