– Мы с тобой просто взрывной сюжет подготовим,– шепнула она ему на ухо, опалив дыханием кожу, и он почему-то задрожал под ее ладонями. – Бежим материал ставить.

Они ринулись по коридору, путаясь в ногах, желая поскорее одеться и полететь в редакцию, чтобы завалить город огромным шумом от очередного резонансного разоблачения, чтобы раз и навсегда поставить штамп лгуна на прогнившем изнутри человеке, чтобы сделать сюжет, ради которых они и трудились на ниве журналистики.

– Девушка! – раздался смущенный и одновременно возмущенный вопль, и Ольга встала как вкопанная, поразившись такому сочетанию эмоций в тонком голосе. – А ребенок?!

Сконфуженно улыбаясь, Оля почти добежала до Людмилы, совершенно шокированной произошедшей ситуацией, выхватила из ее рук сразу же вспыхнувшую счастливой улыбкой Ксюшу, и вновь бегом вернулась к оператору, который уже собирал длинный черный штатив. Ольга была готова бежать к машине хоть в открытых туфлях, по влажной комковатой грязи, среди сплетений детских турников и лебедей из выкрашенных автомобильных шин, но Ксюшу, которую горе-мать и так уже умудрилась практически забыть на рабочем месте, следовало одеть потеплее. Они бегом переобулись, оделись и вылетели из детского сада, который должен был стать всего лишь обычным проходным осенним праздником, а подарил им самый настоящий волшебный эксклюзив.

Пристегнув малышку в креслице и сунув в руки какую-то маленькую игрушку, прихваченную из детского сада, Ольга рухнула на переднее сиденье, даже не пристегиваясь, и глянула на себя в зеркало заднего вида. Расхристанная, в распахнутой куртке, в прекрасном платье глубокого фиалкового цвета, с раскрасневшимися то ли от восторга, то ли от ноябрьского ветра щеками, отчаянно горящими глазами, что даже ее лицо, с рытвинами старых проблем с кожей, с неровными зубами и чересчур отекшими щеками, сейчас показалось девушке красивым.

Глеб в который раз провернул ключ в замке зажигания и чертыхнулся, ударив по рулю, парень, с застывшими капельками пота на висках, с искусанной и распухшей нижней губой. Выдохнул порывисто и застыл, немного сгорбленный, вновь и вновь пытаясь завести свою серую колымагу.

– Не психуй,– сказала Ольга, пристально глядя на него. – Больше желающих посетить детский праздник не нашлось, так что у нас – абсолютный эксклюзив. Успеем.

Он обернулся, раскрасневшийся, восторженный от крупного улова, с дрожащими длинными пальцами и пылающими черными глазами, в самих зрачках которых поселился кровавый огонек вспыхнувшего пламени. Ольга задержала дыхание, вглядевшись в эти темные омуты, не понимая, что вдруг произошло в одну секунду, заслонив все вокруг мутноватой пеленой, и почему он так бесконечно долго молчит, вонзив в нее почерневший от неясного чувства взгляд…

– Да к черту,– рыкнул он и резко наклонился к ней, почти ударив ладонью ее щеку, вжимаясь всем телом, насколько пустил его ремень безопасности, впиваясь в губы жадным, истосковавшимся по ласке поцелуем, издавая какой-то низкий, горловой, опасный звук, заставляющий ее всем телом втиснуться в сиденье.

Руки ее сами собой скользнули в его короткие волосы, она целовала его исступленно, так, будто впервые коснулась человеческих губ собственными губами, ощущая то там, то тут на коже горячее дыхание, выдыхая кислород из собственных легких прямо в его призывно распахнутый рот. Рукой она наконец нащупала маленькую кнопку держателя, и громкий щелчок отпущенного на свободу ремня безопасности, и Глеб почти рухнул на нее, вжимая ее в поверхность, наваливаясь всем телом, целуя, целуя, целуя так отчаянно и сумасбродно, что стекла в автомобиле запотевали, покрываясь кокетливым узором влажных капель.

Кажется, она что-то стонала ему в губы, целовала его небритую, колючую шею в черных волосках, проводя широко языком по мягкой коже, а его руки забрались уже куда-то под платье, шарили беззастенчиво по ее телу, оставляя резные отпечатки покрасневших ладоней на каждом клочке ее тела, до которого он успел дотянуться. Языки сплетались, она прижимала его к себе так сильно, будто хотела, чтобы он растворился в ней, въелся в кожу, остался навечно в этом моменте, где только остывшая от осенней стужи машина, они, сплетенные во внезапном припадке страсти, и тишина, разрываемая хриплым дыханием, приглушенными стонами и почти звериным рычанием от желания, затапливающего с головой.

В окно забарабанили белые, жесткие пальцы, и они замерли, одновременно поднимая глаза откуда-то с пассажирского сиденья, где замерли, застигнутые страстью врасплох – растрепанный, тяжело дышащий Глеб с покрасневшими губами и лохматая Ольга с задранным до опасной величины платьем. На них, брезгливо поджав губы, почти исчезнувшие с испещренного морщинами желтоватого лица, смотрела какая-то бабушка в черненом платочке. Оля улыбнулась, почти извиняясь, но старушка, дождавшись, пока оба взгляда окажутся прикованным к ней, выдохнула ярость теплым дыханьем прямо на стекло:

– Ироды проклятые! Хоть бы у детского сада постыдились, внука страшно забирать, когда такие бесстыдники своим непотребством занимаются! Да еще и при дочери, тьфу!

И, продолжая сыпать проклятиями так щедро, сколько редкий дворник посыпал обледеневшие зимой дороги песчаной пылью, удалилась, сокрушенно качая головой. Момент был упущен – холодом тянуло из щелей на дверях, серое небо плыло где-то по крыше машины, а Ольга, растрепанная, со смазавшейся по лицу помадой, с остывшей яростной страстью, граничащей с одержимостью, сейчас казалась себе кем-то вроде падшей женщины. Столкнув с себя все такого же разгоряченного, едва хватающего холодный воздух губами Глеба, она поправила платье и оглянулась на заднее сиденье, где, удивленно выпучив глаза и уже не интересуясь новой игрушкой, замерла Ксюша, а в глазах ее будто до сих пор застыла увиденная картинка. Рот девочки был в удивлении распахнут, и от недавней сцены девочка озадаченно притихла.

– Цветочек, все в порядке? – тихонько спросила Оля, стыдливо улыбаясь, и Ксюша, скорчив лицо в одну маленькую точку, взревела пароходной сиреной. Девушка скорчилась точно так же, как собственная дочь, и, глянув в зеркало, принялась оттирать с лица размазанную помаду.

– Ну вот, напугали твою очаровательную дочурку,– хмыкнул Глеб, в последний раз губами касаясь ее виска, находя своей рукой ее ладонь. Ольга удивилась, каким мягким оказалось его рукопожатие. Этим маленьким, но очень крепким и надежным жестом он словно бы давал ей понять – этот припадок скашивающей с ног страсти не был случайностью, Глеб готов двигаться вперед и продолжать то, что так странно вспыхнуло в тесном салоне автомобиля.

Ольга подумала немного и, улыбнувшись, в ответ пожала его руку под несмолкаемый плач маленькой Ксюши.

– Давай я к ней пересяду, а то так и будем ехать под крики…

В офис Ольга ворвалась, победно неся в руках успокоенную и уже улыбчивую Ксению, и встала посреди зала, широко расставив ноги, обозревая всех с высоты собственного триумфа. Глеб, вошедший следом со своей неизменной черной сумкой, только усмехнулся и отправился к монтажерам, доставлять отснятый материал.

– Уверяю, вы все рухнете от того, что мы с Глебом наснимали,– интригующе огласила она окрестности, сунула Ксюшу какой-то девочке с бумажным стаканчиком с кофе в руках, подмигнула в ответ на все гомонящие вопросы и скрылась в монтажной комнате.

– Это в садике-то? Как кто-то мимо горшка напрудил? – иронично в спину бросил ей Вова, из рук которого она буквально вырывала этот эксклюзив.

– Не завидуй, пупсик, тебе еще придется сегодня укусить собственные локотки,– капая ядом, брякнула она, высунув голову из-за двери, показав ему излюбленный жест, и уплыла на лаврах восторга.

Спустя полчаса Ольга, устроившись в собственном скрипучем кресле, как королева, гладя по волосам прикорнувшую на ее коленях Ксюшу, включила готовый сюжет и замерла горделиво, охватывая взглядом багровое лицо заместителя главы города, собственные иронично изогнутые брови, мечущийся свет бегущего за ними следом оператора с камерой… Каждое ее хлесткое слово, оставляющее массу подвешенных в воздухе вопросов, каждая его заминка, перебитая чуть смазанными, приближенными кадрами руки худенькой блондинки, висящей на своем «папике», каждая глупая блеющая фраза не должны были оставить у зрителя ни единой заминки в том, что всем известный борец за нравственность Аркадий Петрович изменяет достопочтенной супруге.