Изображение пульсирует у меня перед глазами, и от этого покалывание в затылке превращается в боль.

В моей голове есть такая же штука.

– Это потрясающая технология, – со стеклянным взглядом говорит Мато.

Я открываю рот, но не доверяю своему голосу. В моих мозгах, наверное, тысячи кабелей. Всю неделю я знала, что Лаклан как-то смог повлиять на мой интеллект, но до этого момента не понимала, насколько все ужасно. Какое это насилие. Он не играл в сотворение идеальной дочери. Он проводил эксперимент. Это жестоко и жутко. И инструменты, которые он использовал, все еще внутри меня.

Черт, меня сейчас стошнит.

Я отворачиваюсь от изображения и, приоткрыв рот, делаю глубокий вдох.

Кажется, кафельные стены давят на меня, а в комнате внезапно не остается воздуха.

– Ох, – вздыхает Мато и взмахивает рукой. Изображение тут же исчезает. – Мы можем отложить взлом, если тебе стало плохо.

Я качаю головой, стараясь контролировать дыхание.

– Все в порядке. – Я заставляю себя выпрямиться и поворачиваюсь к столу. Не думаю, что если отложим это, то мне станет легче, к тому же мне не хочется выглядеть слабой перед этим парнем. – Что делает имплант?

Мато останавливает крутящуюся ручку и перекладывает ее в правую руку. Но в этот раз, когда она начинает вращаться, падает на стол.

– У меня лучше получается левой рукой, чем правой, – глядя на меня, говорит он. – Но это не из-за практики, а из-за импланта.

Он снова принимается крутить ручку в левой руке. Прекрасная, идеальная дуга.

– Ты хочешь сказать, что используешь какой-то код? – спрашиваю я.

– Именно. Только это ментальная команда, зашитая в имплант. Всякий раз, когда я думаю о том, чтобы начать крутить ручку, мое тело тут же на это реагирует.

Я хмурюсь, когда он вновь принимается ее вращать. Что движения можно контролировать кодами, известно давно, именно так и работают марионетки. В их телах разрастается сеть, которая передает импульсы в мышцы и нервы. Некоторых спортсменов даже ловили на использовании подобных технологий. Как бы людям ни хотелось это отрицать, но компьютеры намного лучше справляются практически с любой задачей. И хотя их невозможно запрограммировать так, чтобы они повторяли все движения, которые может совершать человек, но если создать код, воспроизводящий лишь одно действие – например, ловля мяча, – то это будет получаться лучше и быстрее, чем у самого талантливого человека.

Но не все так идеально. Даже со всеми проводами в мышцах тело скорее прислушается к мыслям, чем к командам алгоритма. Вот почему марионетки дергаются.

Но имплант не соединен проводами с мышцами. Он отправляет команды прямо в мозг.

– Прелесть импланта в том, что этот навык занимает какое-то место в нашем мозгу, и для этого задействованы несколько нейронов, – говорит Мато. – Когда я записываю новое движение в имплант, то он посылает команду прямо в мой спинной мозг и подавляет те нейроны, которые за это отвечают, пока они не атрофируются. – Он снова поднимает ручку левой рукой, его глаза стекленеют, а затем он вновь пытается щелкнуть по ручке, но его движения становятся такими неуклюжими, как будто он вообще едва может удерживать ее в руках. – Сейчас я использую только свой мозг, но нейроны, которые когда-то контролировали мою руку, исчезли.

Его глаза снова стекленеют, и ручка вновь начинает вращаться. Только в этот раз она не просто крутится в его руках, а плавно перекатывается между пальцами, не сбиваясь, даже когда Мато поднимает руку. Сейчас он просто красуется, но тошнота, которая накатила на меня, когда я впервые увидела имплант, утихла, и ей на смену пришло любопыт-ство.

– Так ты больше не можешь пользоваться левой рукой? – спрашиваю я. – А если имплант сломается?

Он вздыхает:

– Кодировщик с таким потенциалом, как у тебя, не должен быть настолько ограниченным. Если имплант может двигать моей рукой лучше, чем я, то почему бы мне не позволить ему делать это? Бо́льшая часть нашего мозга занимается простым контролем над телом, а это ценное пространство. Если подавлять нейроны в мозгу достаточно долго, то мозг начнет их использовать для чего-то другого. И нейроны, которые раньше контролировали мою левую руку, теперь могут быть использованы для чего-то более полезного – мыслей, воспоминаний, вычислений. Имплант не инструмент для управления движениями. Это система для реорганизации человеческого мозга.

Я сижу, уставившись на него. Какой безумный замысел: изменение нейронных связей в мозгу и перенос контроля за движениями на имплант, чтобы заново использовать это пространство и стать умнее. Меня ужасает мысль, что Лаклан поместил это в мою голову против моей воли, но в то же время в груди трепещет волнение от того, как я могу использовать это. Это же передовые технологии. Мато опускает ручку, и я ловлю себя на том, что смотрю на него, зачарованная интеллектом, отражающимся в его глазах.

Интересно, что он уже загрузил на имплант и что получил взамен.

– Так что это не подавитель памяти, – говорит он, катая ручку по столу. – Но с помощью него можно изолировать те части мозга, в которых хранятся воспоминания, и подавить их. Хотя есть множество более простых способов, чтобы сделать это.

Я киваю и беспокойно ерзаю на стуле, переведя взгляд на ручку, которую он крутит на столе. Есть множество более простых способов сделать все то, что Лаклан сделал со мной. Спрятал, изменил, подавил воспоминания… да он даже пропустил вакцину через мое тело. Но Лаклан никогда не тратил время и силы на бесполезные действия.

Слишком многого я не понимаю в его поступках, и это начинает пугать.

– Ты готова попробовать взломать имплант? – спрашивает Мато. – Если тебя слишком напугало его изображение, то мы можем подождать…

Я смотрю на него и прищуриваюсь, ожидая увидеть снисхождение на его лице, но вместо этого вижу выражение, которое часто замечала у Леобена во время наших тренировок. Свирепость в глазах, намек на улыбку на лице, словно он загоняет меня в угол, но при этом знает, что я достаточно сильна, чтобы противостоять ему. Мне до сих пор не удалось вспомнить, откуда Цзюнь Бэй его знала, но что-то поднимается во мне, когда я смотрю на него. Голос, готовый ответить на его вызов.

– Я не боюсь, – наклоняясь над столом, говорю я. – Приступай. Давай сделаем это.

Мато откидывает темные волосы с лица, встает из-за стола и принимается разматывать два кабеля генкита. Один из них обычный считывающий, который вводится под кожу, а второй больше – витой черный шнур толщиной с карандаш. Он используется для подключения к узлам, которые растут внутри человеческого тела вместе с панелью, – в коленях, в бедрах, плечах и позвоночнике, чтобы контролировать сеть кабелей, по которым распространяется код.

– Мы подключимся к твоей панели как обычно, – говорит он, передавая мне тонкий считывающий кабель.

На его конце тонкая полая игла, чтобы проколоть кожу и при необходимости пустить наниты.

Я беру кабель, чувствуя, как напрягается тело от мысли, что мне придется присоединить его. Если Мато просканирует мою панель, то узнает, кто я, и тогда мне уже вряд ли удастся отсюда выбраться. Остается лишь надеяться, что его не очень интересуют мои модули и ДНК.

Как только до светящейся панели остается несколько сантиметров, кабель вырывается из руки и впивается в кожу. Я вздрагиваю, светодиоды мигают, запуская соединение, и на мгновение лаборатория расплывается у меня перед глазами. А затем в правом нижнем углу появляется зеленый значок, информирующий о подключении к генкиту.

– Соединение отличное, – говорит Мато со стеклянным взглядом.

Он проявил уважение, когда передал кабель мне, вместо того чтобы подключить его самому. Когда игла впивается в руку, это не самое приятное ощущение, боль не сильная, но и ее хватает, чтобы большинство людей боялись этого. Хотя кодировщики привыкли. Кодировать в гентехе можно и по беспроводному соединению, но нет ничего быстрее и безопаснее подключения напрямую.