Среди его друзей-мальчишек все были такими же, как он, можно сказать, они принадлежали к одному классу. Росли все вместе и вместе становились старателями. Те же, кто приходил со стороны, были авантюристами, а уж этих можно было обвинить в делах более серьезных, чем отсутствие отца.

С другой стороны, обидеть Томаса можно было и по-другому, но, так или иначе, те, кто знал его, старались не делать этого, поскольку многим в Гайане было известно, что у Томаса «веселое мачете», и если он хватался за него, то это могло закончиться для обидчика какой-нибудь дьявольской шуткой.

Мачете у Томаса всегда было чистым, отполированным до блеска и острым, так что с него можно было есть. И столько историй рассказывали про него. Вообще, не сосчитать и не пересказать сколько историй бродит по лагерям старателей! Поговаривали, что это оружие замешано то в одной, то в другой смерти, и будто оно же виновато в том, что у одного русского по прозвищу «Канталехо» не хватает трех пальцев на руке, хотя сам русский никогда по этому поводу особенно не распространялся.

Вся эта история произошла много лет назад, когда Томас, будучи еще мальчишкой, ушел как-то с тем русским «на промысел», но спустя три дня вернулся в дурном расположении духа и без алмазов, а тот, другой, еще и без пальцев. Злые языки утверждают, что в то время за «Канталехо» замечали какие-то весьма странные склонности и не менее странные привязанности, которые после этого похода за алмазами куда-то исчезли.

Как бы там ни было, но совершенно очевидно, что «Черный» Томас не любил дурацкие шутки и заслужил, чтобы с ним обращались с уважением, а в мире старателей, искателей золота и алмазов, если ты не можешь заставить других уважать себя, то тебе лучше подыскать какое-нибудь другое занятие.

С самого рождения Томас не знал другого закона, кроме как «сам за себя», и другого способа исполнить его, кроме как при помощи силы, и всегда придерживался этих двух правил. Свободные граждане Гайаны, старатели, работающие в джунглях, никогда не признавали ни полицию, ни армию, ни юстицию, так, как это делают остальные смертные. Со своей стороны и полиция, и армия, и даже органы юстиции демонстрируют удивительное согласие между собой и полное безразличие по отношению к этим индивидуумам, большинство из которых всегда держат наготове «веселое мачете» и быстрый револьвер.

Сан-Сальвадор де Пауль представляет из себя отдельно взятый случай, исключение из общего правила, потому что благодаря размеру открытых залежей алмазов он очень быстро превратился в настоящий город. Но при других обстоятельствах, естественных, так сказать, нож, револьвер и винтовка являют из себя очень важную составляющую в жизни старателей. Первое время, когда я попал в их среду обитания, и это было несколько лет назад, я очень редко расставался со своим пистолетом, хотя в моем случае подобная предосторожность оказалась излишней, поскольку дружба с «Черным» Томасом помогала избежать любой опасности, и всякий, кто не искал кровной мести, а таких редко найдешь, не решались предпринять в отношении меня что-нибудь серьезное. Причина, почему Томас не отвергал моей дружбы, заключалась в том, что сам он был человеком очень любознательным, и таким я его запомнил навсегда. Особенный интерес у него вызывали всякие звуки, и постоянное распознавание звуков составляло чуть ли не основу его существования. Родившись в джунглях и прожив там всю жизнь, он, в конце концов, мог безошибочно указать кто или что издало тот или иной звук в чаще леса, поскольку слышал их ежедневно, помногу раз, так что они надоели ему почти до отвращения.

Когда же я сказал, что сельва всегда вызывает у меня чувство удивления, он ответил:

– Так кажется таким, как ты, тем, кто приехал сюда извне. Но для нас, родившихся здесь, она совершенно однообразная и монотонная.

Наверное, поэтому «Черному» Томасу нравилось проводить время со мной и слушать, как я говорю. Все остальные старатели, обитатели лагеря, по его мнению, имели очень ограниченный словарный запас – похожий на его – а он знал все их слова. Но его всегда интересовали слова новые, они казались ему прекрасными, независимо от смысла, что содержали в себе и, как следствие этого, слова воспринимались им либо как хорошие, либо как плохие, и не из-за того, что они обозначают на самом деле, а просто звучат мелодично, звонко, ярко. Например, «альбондига» (разновидность фрикаделек) и «автомат» заставляли его сжимать кулаки и выкрикивать, не сдерживая восторга: «Черт возьми!», тогда как слова «родина», «прогресс», «цивилизация» оставляли совершенно равнодушным.

Подобная странная любовь к разным словам, к звукам и даже к шуму привела к тому, что он никогда не расставался со своим радиоприемником, чье присутствие в глубине сельвы, на приисках, многим могло показаться совершенно неуместным.

В тот день, когда «Черный» Томас впервые услышал и увидел транзистор, он был впечатлен и очарован, и рассказывал мне, что с того самого момента все свои силы кинул на то, чтобы добыть для себя такой радиоприемник, и не останавливался ни на мгновение, пока ему не привезли один – за какую-то астрономическую сумму – из Каракаса. Очень часто, когда он работал в русле реки, закидывая песок в желоб, где потом искали алмазы, его радио висело рядом, на ветке дерева, оглашая окрестности чаще треском и скрежетом, чем какими-то понятными и различимыми звуками. За сотни километров от ближайшего центра цивилизации, в глухом уголке Гайаны, под сводом из густо переплетенных ветвей огромных деревьев, очень редко получалось поймать какую-нибудь радиостанцию, но, судя по всему, это совершенно не беспокоило «Черного» Томаса. Он всегда внимательно слушал звуки, доносящиеся из динамиков, и время от времени поднимал голову и, улыбаясь, спрашивал:

– Слышал? Я совершенно уверен, что он сказал «Копакабана». Черт меня побери!

Много времени я провел в джунглях вместе с «Черным» Томасом. Это он научил меня находить алмазы в излучине реки, разбираться в звуках сельвы и охотиться с помощью ловушек. А я, в благодарность за это, говорил и говорил с ним, стараясь использовать самые яркие, самые звонкие слова, какие раньше никогда нигде не употреблял, и которые очень часто были лишены какого-нибудь смысла.

Сейчас же, узнав о его смерти, я попытался было вспомнить те слова, что вызывали у него наибольший энтузиазм.

Альбондига!

Автомат!

Вдоль основной улицы города Пауль, что называлась «Главной», тянулись лачуги из дерева и цинковых листов, вперемежку с магазинчиками и тавернами, где можно было закусить и выпить безалкогольных напитков, а также дома подозрительного вида, на пороге которых стояли, демонстрируя свои прелести, «охотницы за охотниками на алмазы», а еще лавки, где каждый день перекупщики спорили со старателями о цене найденных камней, и наконец кинотеатры. Да, именно кинотеатры. Хотя это может показаться необычным и даже лживым, но в том городе, чья жизнь началась лишь семь месяцев назад, и что был обречен на забвение и исчезновение, уже существовало десять кинотеатров, и все они, на самом деле, представляли из себя лишь площадку с экраном на открытом воздухе, обнесенную со всех сторон стеной. И по этой улице бродят толпы старателей с их огромными «сурукас» за плечами, с лопатами и ведрами в руках, мужчины и женщины, юноши и старики, а торговцы зазывают их в свои лавки, чтобы завладеть тем, что дали им шахты в этот день. За свои первые три недели существования в Сан-Сальвадоре было реализовано алмазов на сумму семьдесят миллионов песет, хотя, когда я приехал туда, добыча упала существенно, но все равно опытный старатель мог заработать за день до десяти тысяч песет. По расчетам, если лавина желающих попытать счастье на приисках не уменьшится, то это месторождение иссякнет очень быстро.

Камни, которые находили там, не были ни крупными, ни высокого качества, но все же иногда появлялись алмазы весом до двенадцати и больше карат. Стоимость одного карата в шахтах или в лавках перекупщиков на «Главной» улице могла колебаться от пяти до шести тысяч песет, но следует иметь в виду, что камни эти еще должны были быть отшлифованы.