Сказать по правде, дни тут проходят очень медленно и каждый день похож на предыдущий. Анализы, результаты и ожидание следующего дня со всеми его обследованиями.
Вечерами бывает спокойно, лишь изредка открывается дверь, и входит медсестра, чтобы спросить, не нужно ли чего, проверить капельницу или просто поздороваться, поскольку теперь я знаменитость.
Но сегодня все не так.
Я услышал, как звякнул мамин телефон, и подумал, что это очередное сообщение от родственника, друга или журналиста. Но, увидев ее лицо, я понял, что что-то произошло.
– Что случилось, мам? – спросил я.
– Ничего, совсем ничего, – ответила она, отвечая на сообщение и даже не взглянув на меня.
Я заметил, как тряслись ее пальцы, пока она набирала текст.
– Мам, что происходит?
Вместо того чтобы мне ответить, она положила телефон в карман, встала передо мной и попросила меня сесть на кровати. Она застегнула мою пижаму, поправила подушку и заправила, насколько это было возможно, простыни.
– Да что происходит? – продолжал настаивать я.
– Подожди минутку, подожди тут, я сейчас вернусь. – Она выбежала, вся на нервах.
А я продолжал сидеть, напуганный. Что могло случиться? От кого было это сообщение? Может, снова от полиции?
Я положил комикс на кровать и уставился на дверь.
И тут услышал шаги.
Дверь распахнулась.
Я застыл в молчании.
Кири
И вошла Кири.
Ее мама.
А следом за ними – моя мама.
Все трое подошли к моей кровати, медленно, как будто опасаясь причинить мне боль.
– Смотри, кто пришел тебя навестить… – сказала мама. Кири протянула мне руку, даже не глядя на меня, не
произнося ни слова. Ее мама начала разговор с обычных вопросов, которые задают больному или, как в моем случае, пережившему несчастный случай.
Кири продолжала стоять, рассматривая капельницу, потом кровать, потом пол… Мне кажется, она смотрела куда угодно, только не на меня.
Когда дежурные фразы иссякли и все погрузились в молчание, моя мама попыталась исправить эту странную ситуацию.
– Может, выйдем попить кофе? – спросила она. Мама Кири, видя, что дочь продолжает молчать, на
какую-то долю секунды заколебалась. Но они посмотрели друг на друга и на этом молчаливом языке, понятном только матерям и дочерям, договорились, что одной из них стоит принять приглашение.
– Да, конечно, пойдем что-нибудь выпьем. Это далеко?
– Нет, прямо здесь, на этаже, – ответила моя мама.
– Хорошо, тогда мы скоро вернемся, ладно?
– Ладно, – ответила Кири.
– Ладно, – ответил я.
И мы остались вдвоем, как делали это много раз, но только сегодня все было по-другому, потому что мы впервые не знали, что сказать.
Я не мог оторвать взгляда от ее браслетов, которые были неподвижны, как никогда.
Она смотрела в пол.
Мы молчали так какое-то время, долго, очень долго… пока она вдруг не задала этот странный вопрос.
– А я? – прошептала она так тихо, что я ее едва расслышал.
«А я?» Что это вообще за вопрос? Как на него надо ответить?
После этого «А я?» я стал замечать, что что-то происходит. Кулаки ее вдруг сжались с такой силой, будто она хотела переломать себе все пальцы, затем сжались зубы, и мне показалось, что она прокусит сейчас свой рот… а потом все ее тело затряслось.
Сначала кулаки, потом руки со всеми браслетами, затем грудь, а вслед за ней все тело.
Она подняла голову и впервые посмотрела на меня глазами, полными слез.
А я?
Наконец, девочка с сотней браслетов на руке задала вслух тот вопрос, который столько дней не давал ей покоя. Вопрос, состоящий всего из двух слов, которых было достаточно, чтобы перевернуть весь мир, по крайней мере его мир.
А я?
Вопрос, который рождается в той области любви, что иногда граничит с ненавистью. Вопрос, который взрывается и оглушает тебя, когда одна из тех бабочек, что танцуют внутри, вдруг перестает это делать.
А я?
Спрашивает себя девочка, слишком долго стоящая по ту сторону зеркала, откуда можно смотреть и оставаться незамеченной, где даже не нужно прикасаться, чтобы понять, что уже и так все болит внутри, где можно ненавидеть кого-то настолько, чтобы в любую минуту не совладать со своим желанием зацеловать его до смерти.
А я?
Вопрос, который всегда неизбежно подразумевает «мы».
– Придурок! Чертов придурок! – закричала она, сжимая кулаки еще крепче.
Она схватила меня за плечи и начала трясти, впившись в меня взглядом так сильно, что мне пришлось закрыть глаза.
– Зачем? Ты с ума сошел? В этом дело? Ты чокнулся? – кричала она все громче и громче. – Ты ненормальный?
Я продолжал сидеть неподвижно, не зная, что сделать, что сказать, что подумать.
– Придурок! Чертов придурок! – продолжала кричать она, не отпуская меня, сжимая руки с такой силой, что через пижаму я чувствовал, как в кожу впиваются ее ногти.
– Идиот, идиот чертов, придурок ненормальный!
И вдруг, как будто в одно мгновение силы покинули ее, она резко отпустила меня.
Ударила кулаком по кровати, вытерла ладонями слезы и выбежала из палаты, хлопнув дверью.
Я услышал крики с той стороны. Не знаю, что там происходило, но в этот момент мне снова захотелось стать невидимкой. Я решил попробовать сделать то, что делал всегда, чтобы исчезнуть: я сосредоточился, закрыл глаза, так сильно, как мог, сжал все тело… И ничего – после несчастного случая у меня больше ничего не получается. Может, из-за этих чертовых лекарств… не знаю, просто не могу.
В это время вошла мама.
– Что случилось? – спросила она, явно нервничая.
– Я не знаю, не знаю, – соврал я.
– Ладно, говори! Что произошло? Почему она так расстроена?
– Честно, мам, я не знаю, – сказал я снова.
– Слушай, хватит с меня твоих глупостей, – продолжала настаивать она.
– Отстань от меня! – закричал я на нее.
Она посмотрела на меня со злостью и снова вышла из палаты.
Я почувствовал себя отвратительно.
Я никогда ни на кого не повышал голос, тем более на маму. Тем более на человека, который часами напролет сидит в этом несчастном кресле, держит меня по ночам за ногу, меняет мне белье каждый раз, когда из-за лекарств я не успеваю дойти до туалета… на нее, я накричал на нее.
Больше я так не могу, хочу просто разрыдаться и рассказать все, сказать, что я обычный трус… И снова раздался этот гудок в голове, сильный, очень сильный, но на этот раз он застал меня одного в палате. Я постарался сдержаться, но не смог и начал кричать, кричать громко и плакать от боли… такой невыносимой, что казалось, мое тело сейчас разорвется.
И снова вбежала мама. Увидев меня, выскочила в коридор, чтобы позвать медсестру.
И опять села рядом со мной.
И обняла меня.
А я продолжал кричать.
Услышал, как в палату зашли какие-то люди.
Почувствовал таблетки у себя во рту.
И укол в руку.
И объятие моей мамы.
И как слон, и еще один, и еще, и еще… миллион слонов начали вытаптывать мою грудь своими ногами.
А потом они ушли так же, как пришли.
И комната начала постепенно исчезать.
И шум.
И боль.
Все.
Мальчик со шрамом на брови
Пока бывший мальчик-невидимка спит благодаря лекарствам, другой не может перестать думать о том, как прошел визит Кири. Сказала ли она ему что-нибудь?
Он неустанно задает себе вопросы, которые приводят его в никуда. Вопросы, которые не помогают ему уйти от своей правды, своего чувства вины.
Вспоминает обо всех тех моментах, которые они с мальчиком-невидимкой провели вместе. Трогает шрам на брови и вспоминает одну гонку.
Зима беспощадно обошлась с двумя старинными, еще дедушкиными велосипедами, смиренно ждущими в кладовке, что когда-нибудь придет лето и вдохнет в них новую жизнь – сняв ржавчину и пыль, накопленную за много лет, подкачав шины и отрегулировав сиденья…
