- Да, – Клима повернулась к двери, оперлась спиной о комод. – Поди, принеси мне масла из кладовки.

Но Хавес не спешил уходить.

- А чего одна-то заседаешь? – он переступил порог. – Или, это… из-за Артеньки ревешь?

- Не твое дело, – отрезала Клима и неожиданно поняла, что действительно готова расплакаться.

Ночь, Тенька, масло, корабли на Принамке, неумение любить – все это слилось в один огромный болезненный комок, который сдавил горло, ударил резью в глаза и нос. Захотелось остаться в одиночестве, бухнуться на пол, наплевав на чистоту юбок, обнять колени и плакать, со слезами, соплями и подвываниями, взахлеб, как в четырнадцать лет. Потому что решительно всё сегодня было не так. И не только сегодня.

Хавес уже стоял вплотную к ней, и в слабом сиянии снега за окном было различимо его лицо. Не самое красивое, но с упрямо сжатыми губами и шальным блеском в глазах.

- Уйди, – велела Клима сдавленно.

- Разве я могу уйти, если нужен моей обде?

Хавес произносил «моя обда» иначе, чем прочие. Так, словно не он Климин подданный, а сама Клима принадлежит ему. Это было странно, непривычно, но отчего-то не вызывало раздражения.

- Моей обде плохо, – он протянул руки, сперва несмело, а потом все более уверенно касаясь Климиной талии, придавливая широкими ладонями шуршащие юбки. – Я хочу утешить, это мой долг.

В голову ударил жар, словно после глотка медовухи.

- Только долг? – переспросила Клима.

- Не-а, – выдохнул Хавес, наклоняясь ближе.

А потом куда-то пропали ночь, корабли, масло, и даже Тенька. Было лишь дыхание, одно на двоих, крепкие объятия и жесткая столешница комода под лопатками.

- Моя, моя обда… с тех пор, как увидел, только моя!..

Называющие сердце ледышкой забывают, что кипящий, пылающий от жара лед – любимое развлечение колдунов. А обда – выше, чем колдуны.

И однажды лед становится таким горячим, что даст фору любому алому угольку в горниле костра.

Но всякому ли дано удержать в ладонях раскаленную ледышку?..

Хавес считал, что ему это по силам.

Ночь была вся облеплена снегом, раздавлена заморозками. В белом здании, занесенном белой трухой, кто-то сладко спал в казенной постели, кто-то готовился к досрочным экзаменам на политика, кто-то умирал, а кто-то любил впервые по-настоящему, но так отчаянно, словно в последний раз. Слабо теплились светильники в коридорах, из щелей тонко посвистывали сквозняки. А орденские корабли на Принамке покачивали заснеженными мачтами в такт ветрам и течениям.

…Рано утром Клима проснулась с ощущением странной легкости в мыслях. Ее плечо касалось плеча Хавеса, и от этого было очень тепло. Клима лежала на спине и смотрела в беленый потолок, который тоже был иным, не таким, как вчера.

Все словно преобразилось: ее комната, потолок и снежинки за окном. И она сама. Клима почувствовала, что улыбается. Ей хотелось захохотать в голос и накрыть ладонями весь мир. Или просто обнять Хавеса еще раз, потому что о нем хотелось думать больше, чем о государственных делах.

«Я словно пьяная, – продумала Клима. – Пьяная даже наутро!»

Она коснулась своего лица – длинного носа и морщинок на лбу, растрепанных волос и пушистых длинных ресниц. Климе казалось, что так чувствуют себя сильфы в небе.

«А может, это называется – влюблена?..»

И ей снова стало смешно. Ничего подобного она не испытывала на зимнее солнцестояние. Тогда были азарт, желание поддразнить, тогда разум подсказывал ей верные действия. А сейчас… пожалуй, сердце.

Да, с Хавесом все иначе, чем с Тенькой…

Тенька!

Клима резко села, откидывая одеяло. Ей было настолько хорошо в эту ночь, что она совсем забыла про Теньку. Но сейчас положение не казалось таким безвыходным. Просто нужно действовать, а не предаваться горю.

Клима растолкала Хавеса.

- Собирайся. Мы летим в Гарлей.

- Зачем? – хохотнул тот. – Здесь нам тоже мягко.

- Мне надо на капище. Ты будешь меня сопровождать.

- Ла-адно, – лениво зевнул Хавес и ухватил ее за руку, притягивая к себе. – Но полчасика капище подождет, моя обда!

И Клима с изумлением поняла, что не в силах ему отказать…

Они отправились в дорогу ближе к полудню, известив о своем отсутствии штаб, когда ночная метель совсем улеглась, и тусклое зимнее солнце подсвечивало убранные инеем витражи.

На главной лестнице Хавес внезапно сгреб девушку в охапку, целуя.

- Ну и что это было? – фыркнула Клима немного погодя.

- Просто так, – плутливо ухмыльнулся Хавес. – Люблю мою обду.

Он потянул ее вниз, и Клима так и не заметила Зарина, который застыл в одном из коридоров, с непередаваемой болью глядя на показное торжество соперника.

Время перевалило за полдень. За стенами Института царил мороз, хрустящий, как накрахмаленная пелерина благородной госпожи. В коридорах было холодновато, и обитатели, кутаясь в пледы, плащи и полушубки, старались поскорее нырнуть в уютное тепло помещений, отапливаемых печками и жаровнями.

Зарин не чувствовал ни холода, ни тепла. Он шел вперед, не видя дороги, и перед его глазами все стояла та картина на главной лестнице, а в мыслях творилось крокозябра знает что.

Вот Клима в теплой лётной куртке, отороченной мехом. Знакомое до черточки лицо, самые прекрасные на свете глаза – завораживающие омуты, такие усталые и печальные в последние дни. И челка на лоб спадает, как спадала и в пять, и в десять, и в четырнадцать лет.

А вот Хавес. Дурной, нескладный и жалкий по сравнению с ней. Тем не менее, они стоят вместе, Клима улыбается ему так, как никогда в жизни не улыбалась Зарину, и не отстраняется, когда этот подлец смеет ее целовать.

Зарин проиграл. И не помогут уже ни ученые книги, ни Герины уроки рукопашного боя. Раньше надо было с книгами, нет же, все мялся, осторожничал, выжидал, не смел признаться, боялся отказа. Как же: такая девчонка! И не девчонка, а обда, владычица, пусть и помнит ее с цыпками на ногах. Разве можно было набраться наглости… А вот Хавес набрался, все смерчи мира ему в зад. Даже драться с ним теперь бессмысленно – Клима не из тех девиц, которые падают на руки молодцу, набившему морду сопернику.

Зарин бессильно саданул кулаком по стене.

Руку обожгло болью, и юноша внезапно понял, что стоит напротив деревянной двери, и сжатая костяшка вся в занозах.

Боль отрезвила, привела в чувство. Пока Зарин оглядывался, соображая, куда его занесло, за дверью послышались шаги, и в коридор выглянул осунувшийся Гера.

- Кого там еще принесло? – недовольно буркнул он. – Зарин, нельзя потише стучать? Лернэ едва уснула!

Тут он увидел выражение лица товарища и побледнел.

- Что случилось? Ты… оттуда? Уже?..

Зарин едва не ляпнул, что да, уже, и надеяться теперь не на что, поскольку Хавес, крокозябров выкормыш, своего не упустит. Но успел сообразить: Гера спрашивал вовсе не о его великих неудачах в личной жизни. Ведь у Геры умирает друг. И со дня на день «правая рука» ожидает страшную весть.

- Я не от Теньки, если ты об этом. И ничего с утра не слышал.

Гера выдохнул и тихо прикрыл дверь за своей спиной.

- Хвала высшим силам… Тогда зачем ломишься? Мне таких трудов стоило хоть немного успокоить бедную Лернэ!

Зарин прикусил губу. Меньше всего ему сейчас хотелось выкладывать свои обиды. Да еще Гере, и в такой момент.

- Ты не знаешь, куда полетела Клима? И надолго ли?

- Знаю, конечно, – пожал плечами Гера. – В Гарлей на капище, это займет около недели. А почему она не взяла тебя с собой?

- С ней Хавес, – ровным голосом ответил Зарин. – Ни один из нас не владеет доской настолько хорошо, чтобы летать в одиночку, без Климы, а троих не вынесет ни одна доска, даже колдовская.

- Странно, – нахмурился Гера. – Ведь четвертым на вторую доску можно было взять Вылю или Гульку, которые летают отменно.

Зарин заставил себя выглядеть беспечным.

- Не берусь судить о планах Климы. Возможно, она опасалась, что доски могут потеряться в снежных тучах.