«Не замечал, – удивился Гера. – По Зарину не скажешь, что ему бывает неуютно».

«Бывает, и частенько! – заверил Тенька по еще большему секрету. – Но Зарька слишком гордый и тактичный, чтобы это показывать. Вот теперь он и стремится узнать то, что знаем мы. Хотя, есть еще одна причина».

«Какая?»

«Клима, – просто сказал Тенька. – Сам знаешь, Зарька всю жизнь сохнет по Климе, а наша злокозненная обда его в упор не видит. Вот он втайне и надеется поразить ее обретенными знаниями. Только об этом – вообще не слова, а то он и правда мне голову открутит».

«И все это ты углядел по глазам? – подивился Гера. – Или Зарин перед тобой разоткровенничался?»

«По глазам, конечно! Станет он мне душу выворачивать. Зарин до крокозябры сильно ревнует ко мне Климу, хотя никогда не признается. И к Хавесу ревнует. И даже к Юргену. К тебе почему-то нет».

«А Хавес?» – заинтересовался Гера.

«Не-а, тот просто завидует и мечтает посадить окружающих в лужу. Так что будь начеку».

«Не понимаю, зачем Клима приблизила его к себе?»

«Он верный, – пожал плечами Тенька. – Как собака за ней ходит. И при знакомстве спас ей жизнь».

На взгляд Геры, этого было недостаточно.

Разумеется, такие разные люди, как Зарин и Хавес, с трудом уживались вместе. Раз двадцать они страшно дрались без свидетелей, и еще около дюжины раз их разнимали те, кто оказывался поблизости. Со временем Зарин, бравший у Геры уроки рукопашного боя, начал все чаще одерживать верх, и Хавес перестал первым лезть в драку, ограничиваясь словами.

Зарина это устраивало. Он не был вспыльчив, но хорошо выучил фразы, которыми напарника можно поставить на место.

Жаровня разгорелась, источая приятное тепло. Зарин улыбнулся, подошел к окну и взялся за ветошь. Лучше законопатить щели самому, чем, подобно сильфу, спать на холодном сквозняке.

По вечернему времени в лазарете светили масляные лампы. Единственная занятая кровать была придвинута к окну, потому что больному хотелось смотреть на улицу.

Бесцветка жестоко брала свое. Тенька был белее простыни, на которой лежал, растрепанные волосы казались седыми. Словно их тоже запорошило снежными хлопьями, а тусклые глаза поддернуло инеем.

На скамеечке у кровати уже третьи сутки горько плакала Лернэ, тщетно пытаясь согреть ледяные руки брата. Тенька тяжело, прерывисто дышал, изредка впадая в забытье, и тогда бедная девушка принималась звать врачей, хотя сама понимала, что они ничего не могут сделать. Из бесцветки либо выкарабкиваются, либо нет. И никто не знает, от чего это зависит.

Гера проводил в лазарете ночи и днем забегал так часто, как только мог. Клима появилась раз, постояла, явно не зная, куда деть руки, до крови кусая губы, и ушла прочь.

На крепость Тенькиного организма надежды не было: здоровье колдуна уже изрядно подорвали молнии, бессонные ночи и купание в холодной Принамке. Быстрокрылый сокол летел в Фирондо к сударыне Налине, но успеет ли она?..

…Когда Гера в очередной раз вошел в лазарет, вокруг Тенькиной кровати бестолково топтались трое врачей и два воспитанника в зеленой форме. Они обсуждали, стоит ли везти больного в Кивитэ, где практикует какое-то местное светило, переживет ли Тенька поездку, не проще ли вызвать светило сюда, и согласится ли оно лечить веда, поскольку схоронило на войне сыновей. Лернэ, сидя на лавочке, без сил уткнулась лицом в подушку брата, и только по вздрагивающим плечам можно было понять, что она продолжает беззвучно плакать.

- Есть изменения? – спросил Гера.

- Пока нет, – тихо ответил один из воспитанников. – Мы напоили его горячим вином, но без толку.

- Неудивительно, – нервно проворчал Гера. – Какая от вина может быть польза?

- Есть случаи, когда это помогало…

Тенька услышал голос друга. Белые ресницы дрогнули, а глаза с трудом приоткрылись. В этот момент Гере хотелось завыть в голос – так не похожа была эта замерзшая неподвижная тень на улыбчивого колдуна, вечно что-то изобретающего.

Белые губы шевельнулись. Тенька говорил слишком тихо и сипло, поэтому Гера наклонился к нему, чтобы расслышать.

- Забери ее отсюда.

Гера понял, что речь о Лернэ.

- Она ведь не уйдет…

- Забери, – повторил Тенька беззвучно. – Сбереги. Ты.

У Геры к горлу подступил болезненный комок. Умирающий друг просил его позаботиться о своей сестре. Взять в охапку, унести прочь от холодного, едва живого тела, утешить, быть рядом в самые страшные минуты…

- Я все сделаю, – Гера заставил голос звучать ровно. – Не тревожься о ней.

- Знаю, – шепнул Тенька, и белые губы чуть растянулись в улыбке.

Гера подхватил обессилевшую Лернэ на руки и вместе с нею вышел вон.

Врачи продолжали о чем-то спорить, их голоса сливались для Теньки в непонятный назойливый гул. Он с усилием повернул голову, обращая взгляд за окно. Там, назло всем снегопадам, все-таки поднимались в небо его доски.

В кабинете директора было темно. Клима поймала себя на мысли, что с трудом различает контуры листа, который лежит перед ней на столе. Не говоря уже о том, что на листе написано.

С болезнью Теньки у обды не стало меньше иных дел и забот, но Клима уже не могла заниматься ими, как прежде. Ее мысли постоянно возвращались в комнату лазарета, где умирал человек, которого она каких-то несколько лет назад прятала в том же самом лазарете под кроватью, спасая от преследователей. Казалось, только вчера Тенька ворвался в ее жизнь через им же разбитое окно, поставил все с ног на голову, при этом непостижимым образом придав событиям особый стройный порядок, без которого Климе пришлось бы куда тяжелей.

Клима не знала, любит ли она Теньку. Особенно в том смысле, который имела в виду Ристинка. Но была уверена, что будет тосковать по своему единственному близкому другу едва ли меньше, чем когда-то по матери. И не потому, что Тенька умел делать доски и хорошую взрывчатку. Даже не потому, что когда-то они провели вместе ночь. Просто он умел смотреть ей в глаза и улыбаться. И называть даже самое паршивое положение дел «интересненьким». Только Тенька мог позволить себе однажды вылить на обду ведро воды, а после этого еще и уболтать, чтобы она извинилась перед Герой.

Только Тенька, найдя дверь в иной мир, куда мечтал попасть половину жизни, не удрал туда насовсем, презрев желание «злокозненной обды», а принялся уговаривать свою девушку переехать к нему. Может, в конце концов, и уговорил бы.

Клима поймала себя на том, что уже не думает о колдуне, как о живом. И решительно оборвала собственные мысли.

Нужно что-то делать. Глупо торчать в лазарете с утра до ночи, все равно никакого проку, только нагонять тоску себе и больному. Но и сидеть сложа руки нельзя. После битвы под Фирондо Клима пошла на городское капище и молила высшие силы о помощи. Но в Институте капищ нет. Ближайшее находится в Гарлее, за три дня лету отсюда.

Клима встала из-за стола и подошла к комоду, на котором стояла лампа. Все валилось из рук, огниво не желало давать искру, фитиль не горел. Разозлившись, Клима отшвырнула огниво, и оно со стуком закатилось куда-то под комод. Девушка встряхнула лампу: там совсем не было масла.

- Какого смерча ни одна клятая крокозябра не следит за светильниками обды? Я что, сама должна в кладовку бегать?!

Резкий, неосторожный взмах рукавом – и пустая лампа полетела на пол, вслед за огнивом.

Гулкий удар медной посудины о каменные плиты немного отрезвил Климу. Она до боли переплела пальцы и уткнулась этим двойным тяжелым кулаком в морщинку на лбу.

А ведь бегала когда-то, подумалось Климе. И за маслом, и за чернилами, и за сменной одеждой. И сама себе штаны штопала, ужас-то какой. Не было тех, кто делал это за нее. И не было колдунов, перед высшими силами понимавших ее больше прочих. Как Налина Делей. Как Тенька…

Дверь еле слышно скрипнула.

- Ты, что ли, шум устроила? – осведомился Хавес, заглядывая. – Чего темнотищу развела? – он прищурился, отыскивая взглядом хозяйку кабинета. – Эй, Клима! Ты тут?