— Так, — проворчала мама, мед будто испарился из голоса, и она снова превратилась из милой пчелки в допытливую осу. Тем не менее, морщинка на лбу явно была наигранной. — Что между вами произошло?

— Ничего! — хором ответили я и Том, инстинктивно повернувшись друг к другу.

Когда наши взгляды встретились, на меня напал приступ безудержного смеха. Том тут же присоединился ко мне. Когда мы смогли хоть немного успокоиться, мама прихлопнула в ладошки.

— Обожаю вас, — она ладонью растрепала шевелюру Тома и потрепала меня за щеку, словно нам было лет по десять.

Я тут же указала на брата пальцем:

— Ты похож на чучело! — я злобно расхохоталась.

— Что это у тебя на щеке? Свекла? — съязвил брат, попутно отправляя оладьи в рот.

Наш конфликт этим и был исчерпан.

Шпыняя друг друга, мы, на самом деле, показывали насколько друг друга любим, ведь у братьев и сестер не принято говорить об этом напрямую. Мы можем отрицать все, но в такие моменты, когда кажется, что все вернулось на круги своя, когда кажется, что мы снова дети и что нам по-прежнему десять, отрицать просто навсего нечего. Все, что я наговорила вчера, становится неважным, ведь, на самом деле, я готова стоять за брата горой и никогда не смогу предать его.

Есть одна непреложная истина — я люблю своего брата.

Покончив с завтраком, я решила привести себя в порядок, уверена, видок у меня был тот еще — мало того, что на мне был вчерашний сарафан, так еще и волосы запутались в единый ком. Есть одна главнейшая сложность во владении длинными волосами — их не стоит оставлять без присмотра. Не заплел косу или не убрал их на ночь — пиши пропало, на утро ты их не распутаешь.

Я с трудом отыскала старые джинсовые шорты и цветастую блузку, доставшуюся мне еще от мамы, и, отправившись в ванную, одела их. Едва я вернулась в комнату, на глаза мне бросилась довольно объемная белая коробка, лежащая на моей кровати. Странно, что я не заметила ее сразу. Оставив бестолковые попытки распутать волосы, не прибегая к помощи воды и расчески, я осмотрела коробку. На ней лежал небольшой листочек.

Осмотрев ее, я тут же прыснула. На бумаге был нарисован человечек со сложенными, словно в мольбе, ручками, а снизу коряво подписано «Прости. Мне очень жаль.» Не трудно было догадаться, от кого сие произведение искусства — брат никогда не отличался навыками рисования.

Я бережно отложила записку на столик и открыла крышку коробки. В ней были совершенно новые баночки с проявителем, катушки, пленки и прочая мелочь, необходимая мне для проявки фотографий.

— Том, да ты издеваешься… — выдохнула я, когда достала со дна коробки укутанный в слои пленки совершенно новый фотоаппарат.

Я едва не завизжала, когда осознала, что это та самая модель, о которой я тайно грезила. Я тут же прижала фотоаппарат к груди и запрыгала на месте.

— Нравится? — в дверях, прислонившись к косяку, стоял Томас.

Я повернулась к нему. На лице его играла усмешка.

— Ты шутишь? — я рванула к нему и обняла со всей своей силы. Брат немного смутился, но обнял меня в ответ. — Это самый лучший на свете подарок! Ты даже представить себе не можешь, насколько я рада! Теперь даже под страхом смерти никто не сможет отобрать его у меня!

— Я рад, что тебе понравилось.

Я рассталась с фотоаппаратом всего на секунду, чтобы накинуть кофту поверх блузки, а затем, гордо прошествовав мимо брата, отправилась на улицу.

— Я в лес, — в ответ на немой вопрос брата, я продемонстрировала аппарат, едва не уронив его, но успев перехватить на лету.

— Ри… — пораженно развел руками Том, качая головой.

— Прости, — пристыженно пожала плечами я, состроив гримасу. Я покрепче прижала фотоаппарат, напоследок крикнув. — Вернусь поздно.

Едва я вышла за порог, как ноги сами понесли меня в сторону холма. Это было еще одно мое излюбленное место. Идти до него чуть больше двух километров, но поскольку бегаю я весьма недурно, уже через десять минут я была на месте.

Сегодня было душно. И даже ветер на вершине холма не дарил прохлады, скорее даже наоборот, руки и ноги начали противно щипать. С этого холма открывался вид на океан, просто захватывающий дух. Вдалеке виднелась черта городка. Весь холм покрыт древними соснами, которые покачивались, издавая устрашающие звуку, кроме восточного склона, откуда и открывался вид. Если подойти на самый край склона, то можно увидеть скалы, темно-серые глыбы которых постоянно появлялись и исчезали в набегающих и отступающих волнах.

Я присела на краю холма туда, где начинается каменистый склон. И закрыла глаза. Впервые за два дня мне представилась возможность подумать. Я вдыхала приятный соленый воздух океана и думала на тем, как именно обернется для меня моя ложь. Я нарушила все правила мамы, но, как бы то ни было странно, не ощущала угрызений совести.

Вчера случился мой первый поцелуй.

Первый…

Я нежно прикоснулась рукой к губам, и они сами по себе расплылись в улыбке. Как бы я себя ни грызла, это того стоило. Но мне было страшно… Однажды, мама сказала, что любовь может излечить тебя, а может и смертельно ранить, и, что, если поддашься этому чувству всего лишь раз, потом уже не в наших силах будет остановить это. Если тебе повезет, и любовь подарит излечение — ты будешь цвести на глазах, но если же она ранит, на сердце останется шрам, который не излечишь ни лекарствами, ни временем.

Джексон. Стоило мне сейчас закрыть глаза, как его образ появлялся в голове. Дома, под страхом раскрытия, я даже думать о нем себе не позволяла, — слишком многое стояло на кону. Если обо всем узнает мама или Том, то я даже представить не могу последствия.

Я открыла глаза и краем взгляда заметила какое-то темное пятно вдали, у заброшенного пирса. Кто-то, пожалуй какой-то паренек, сидел на ветхих деревяшках и болтал ногами в воде. Это показалось мне забавным, поэтому я сделала снимок, хоть он и был где-то далеко. Неожиданно фигура пошевельнулась и… Я едва не уронила фотоаппарат со склона. Неизвестный помахал мне.

Я пригляделась и узнала фигуру неизвестного.

— Джексон… — я почувствовала, что сердце пропускает удар.

Оно билось так медленно и мучительно, что каждое сокращение причиняло боль. Я даже уже начала беспокоиться, что у меня сейчас может случиться приступ, но эта боль была такая приятная. От нее по всему телу пробегали тысячи электрических разрядов.

Не знаю откуда взялись силы, но я помчалась навстречу ему, рванув к северному спуску. Склон помогал мне разогнаться. От скорости я едва не налетала на деревья, растущие тут и там, но я совсем не беспокоилась о них.

В те времена я даже не думала о том, что совсем его не знаю, и что он так свободно завладел моим сердцем. Я просто отдалась полностью без остатка этому чувству. Я тонула в океане собственной лжи. День за днем.

День за днем. Проходили дни и ночи. Сначала прошел июнь, затем июль, а потом и август.

Мы виделись каждый день по ночам на побережье, лежали на песке, молча смотрели на небо и считали упавшие звезды. Моя голова неизменно покоилась на его груди, а его руки нежно прижимали меня к нему еще крепче. С каждым месяцем, что проходили так быстро, в Джексоне происходили перемены. Он становился все мрачнее с приближением осени. Но тогда я была слишком слепа, чтобы заметить это.

И мы по-прежнему ничего друг о друге не знали.

Настал сентябрь. Время правды, как теперь я называю его. Дверцы моего шкафа скелетов не выдержали груза и однажды выплеснули все разом. Под волной неожиданной правды не смогли устоять никакие чувства.

***

Дом стих, как вся семья отправилась спать. Вот только не вся. Я как всегда пристроилась на подоконнике в готовности в назначенное время рвануть на пляж. Прошел уже час, и поэтому я уже была наготове. Я одела тонкий голубой свитер и удобные черные брюки, которые не мешали мне бегать быстро — сентябрь вышел на удивление холодным.

Как только настала полночь, я перепрыгнула через подоконник и, медленно перешагивая по карнизу, спустилась вниз. На улице было прохладно и влажно — щиколотки в траве тут же взмокли.