Ох… Историю их любви я здесь не буду рассказывать. Это слишком больно. Они познакомились в июне, сошлись в августе, поженились в октябре, в феврале Стив погиб, а Рут раньше времени родила Анну. Вся жизнь в нескольких строчках. Я расскажу только о своём разговоре со Стивом вскоре после Дня благодарения, в ноябре.

Для нас, для Лакота, это нелепый праздник, если вдуматься – нам-то кого и за что благодарить? Но американцы отмечают его с размахом, ну и я решила тогда позволить себе немного развеяться. И отправилась в один дивный кабачок с хозяином-чикано, чтобы от души поплясать, попеть латиносовские песни… ну и, конечно, подцепить на ночку весёлого и ГОРЯЧЕГО парня.

Подцепила, да.

Как сейчас помню – я отплясываю прямо на барной стойке, подняв юбку, и вместе с двумя марьячис горланю «Камису негру»… и вдруг, как на каменную стену, с размаху натыкаюсь на пристальный взгляд Стива Токей Сапа. Представляете? У меня, конечно, перехватило дух по старой памяти, а поротая им задница мгновенно загорелась огнём… но, чёрт побери, я даже не сбилась с ритма и доплясала до конца. До конца песни и до конца стойки, где он спокойно протянул мне руку, и я, опершись на неё, послушно спрыгнула вниз под улюлюканье толпы мужиков.

Стив властно подтолкнул меня к выходу, и я пошла. Один симпатичный чикано, с которым мы успели перемигнуться пару раз, вякнул что-то протестующее, но Стив только на миг обернулся к нему, а несколько доброхотов со всех сторон поспешно наступили парню на ноги, и он, охренев, умолк.

Так в полной тишине мы дошли до машины Стива, и он даже открыл мне дверцу, представляете? Я подобрала юбку и покорно села. Ожидая… да чего угодно. Я-то знала, что мой брат способен на всё.

Было уже темно, когда он затормозил где-то в прерии, не доезжая Оглалы. И внимательно, как всегда, поглядел на меня. Мне ужасно хотелось закурить, у меня тянуло под ложечкой, но я храбро встретила его пронзительный взгляд. В конце концов, я была учительницей, взрослым человеком, не совершила ничего дурного… и… и он же сам когда-то обещал, что не будет меня калечить!

Я это даже выпалила вслух и поперхнулась. А он засмеялся.

– Когда ты плясала на этой сраной стойке, винчинчала, – проговорил он тихо, – а они все пялились только на тебя и не заметили бы, если б Советы сбросили прямо им на головы пару своих ракет…

Я уставилась на свои руки, скрещённые на коленях. Сейчас он скажет: «Ты – Лакота, и мне было за тебя стыдно».

– Ты – Лакота, – сказал он, – и я восхищался тобой.

Обмерев, я подняла на него глаза – он опять улыбался.

И тогда я сделала то, чего никогда не делала, но о чём всегда мечтала – уткнулась ему в плечо и заплакала навзрыд.

Он был моим братом, но за все эти годы мы не сказали друг другу и сотни слов, а если говорили, то эти слова не были добрыми. Мы ни разу не обняли друг друга, даже не взялись за руки. Он, как мог, защищал меня от всего мира и от меня самой, от всех глупостей, которые я могла натворить, нажимая на меня так жёстко, что это казалось жестокостью – а сам никогда не позволял к себе приблизиться. Не позволял подружиться с собой, не позволял пожалеть, не позволял привязаться.

Мой брат!

Я плакала обо всех этих потерянных годах и о его боли, которую он никогда не разделял со мной. Обо всех несказанных словах, о его одиночестве, о моём недоверии к нему и страхе перед ним.

Слёзы лились и лились – толчками, как кровь из открытой раны. И он не мешал мне плакать, не утешал меня, просто молча ждал, но этих невыплаканных слёз накопилось слишком много. И он наконец сказал:

– Ну, ну, ну… – И подёргал меня за волосы, запустив пальцы в рассыпавшиеся пряди – точно так же он успокаивал бы испуганную нервную лошадь. – Ты меня утопишь, винчинчала.

Я судорожно нашарила в кармане носовой платок и кое-как утёрлась.

– Я тогда нечаянно на тебя налетела… когда мылась, – пробормотала я невнятно, – нечаянно, а не нарочно.

Стив закатил глаза и проворчал:

– А то я не знаю.

И я опять чуть было не заревела. Но шмыгнула носом и сказала ещё:

– И… и я всегда пользуюсь резинками, ты не думай.

– Пора бы тебе уже найти мужа и начать делать детей, – хмыкнул он. – Вон Джеффри Торнбулл по тебе сохнет.

– Этот зануда?! – ахнула я, распахнув глаза.

– Ну да, он на барной стойке не пляшет, – неспешно согласился Стив, широко улыбнувшись. – Ты к нему присмотрись.

– Лила уоште, – пробормотала я, опять с наслаждением пристраивая голову ему на плечо, и он мне это терпеливо позволил. – Очень хорошо. Так и быть, я подумаю.

Мы молча посидели так ещё пару минут, а потом Стив вдруг взял меня твёрдыми пальцами за подбородок. Его глаза, тёмные и неулыбчивые, напряжённо всмотрелись в мои, припухшие от слёз.

– Хотел попросить тебя кое о чём, винчинчала. Только не реви больше, ага?

Я изумлённо кивнула. Он хочет попросить? Меня?! О чём?

– Обещай, что позаботишься о Рут и о ребёнке, когда меня не будет. Как следует позаботишься.

Он произнёс это так спокойно, будто речь шла о том, как мы будем отмечать Рождество!

И я всей кожей, всем нутром ощутила – СКОРО.

Он говорил мне это потому, что точно знал – СКОРО.

И у меня в ушах зазвучал напев, древний, как холмы вокруг, ледяной и страшный, тоскливый напев, который когда-нибудь прозвучит над каждым из нас.

Песня Смерти.

Продолжая глядеть в его глубокие и очень усталые глаза, я кивнула и чётко проговорила:

– Я позабочусь. Обещаю. Не сомневайся.

– А я и не сомневаюсь, – легко промолвил он, заводя мотор. Протянул руку и снова подёргал меня за выбившуюся из косы прядь: – Но ты особо не мечтай, что я перестану за тобой приглядывать, винчинчала. Я и оттуда буду это делать, так что и не надейся на безнаказанность.

– Тоже не сомневаюсь, – прошептала я, сглотнув. – Ты же настырный и злющий, прямо как бешеный волк. Тебя бы следовало так назвать – не Токей Сапа, а Витко Йаке.

– Ага, я такой. Хейапи, – охотно согласился он и засмеялся, предовольный.

Вот и всё. Он довёз меня до самого дома. Я спрыгнула с подножки пикапа, махнула Стиву и закрыла за собой дверцу.

Понимаете, я всегда живу здесь и сейчас, и всегда надеюсь на лучшее. Надеюсь на «А вдруг?».

Но для Стива и Рут не было этого «А вдруг?».

Я ничего не сказала Рут о нашем разговоре.

Я не хотела слышать Песню Смерти, что звучала у меня в ушах.

Но мне пришлось петь её над телом моего брата всего три месяца спустя.

***

Когда мне сообщили о его гибели, я не поехала сразу в больницу к Рут, хотя знала, что та вот-вот родит. Я отправилась в полицейский участок – дожидаться, когда Стива привезут туда с берега Озера Ножа, со священной земли, которую он защищал, как подобает воину Лакота – до конца.

И его привезли – в чёрном пластиковом мешке, с тремя пулями в груди.

– В морг? – хмуро спросил парень из племполиции и положил руку мне на плечо.

Я помотала головой и стряхнула эту руку. Мне не нужно было ничьё сочувствие. Я должна была увидеть своего брата и отдать ему долг смерти – на нашей земле, под нашим солнцем, а не на оцинкованном столе морга под люминесцентной лампой.

Я опустилась на колени и медленно расстегнула «молнию» пластикового мешка. Я никогда не видела Стива спящим, он всегда был собран, как пружина, всегда настороже, как зверь. Теперь он наконец успокоился. Тёмные ресницы мирно лежали на его смуглых щеках, и края губ приподымались в улыбке. Я потянула вверх его заскорузлую от крови куртку и нащупала у него на поясе нож, с которым он никогда не расставался – тяжеленный и острый, как бритва.

Парни из племполиции взволнованно затоптались позади нас, но никто из них не произнёс ни слова. Они тоже были Лакота.

Сначала я прядь за прядью срезала себе волосы – и так же, прядь за прядью их подхватил и унёс в прерию налетевший невесть откуда ветер. Я слышала монотонный тягучий напев – Песню Смерти – и только потом сообразила, что пою я сама. Потом я перехватила нож поудобнее, намереваясь вырезать метки – теперь уже на своём лице, чтобы каждый знал о моей потере, чтобы кровь струилась и струилась по щекам, как слёзы, ибо плакать я не могла.