Процесс над Вельфом и меры, которые были приняты в связи с ним, имели, кроме того, очень важные последствия для организации королевской власти и немецкого политического сообщества в средние века в том смысле, что он ускорил эволюцию, медленно вызревавшую с начала XII века, — эволюцию, очень хорошо описанную великим историком Генрихом Миттейсом, а позже — X. Аппельтом, К. Йорданом и Р. Миттейсом.
Это развитие является результатом всего предпринятого ранее, особенно мер, принятых против Генриха Льва, и территориальной реорганизации, которая последовала за этими мерами и распространилась на все королевство. Развитие это осуществилось через внедрение и укрепление средне-административных единиц, больших чем графство, но меньших чем старинное герцогство; во главе этих единиц были поставлены принцы или князья, чьи княжества больше не соответствовали традиционным земельным границам и поэтому больше не были «земельными», а тем более «этническими» княжествами. Их единственное юридические оправдание состоит в том, что они входят в состав империи и составляют некоторую имперскую структуру. Они являются административными княжествами империи. Князья являются принцами империи (Reichsfürsten), титулы и функции которых передаются по наследству или в случае отсутствия наследников или конфискации (как с Генрихом Львом) в обязательном порядке жалуются другим лицам (инвестируются). Поэтому своеобразия земли и народа постепенно стираются, но не для создания новой немецкой нации в современном понимании этого слова, а для того, чтобы мало-помалу внушить населению, живущему на территориях от Эльзаса до Силезии, от Балтики до Бреннера, что оно не состоит более из швабов, саксонцев, баварцев и других народностей, а только и прежде всего из немцев.
С 1180 года эти князья были помещены за рамки контроля королевской канцелярии, которая присуждала княжеский титул лишь ограниченному числу лиц — не более сотни. Эти князья должны были иметь огромные земельные владения — по нескольку графств, некоторые из которых жаловались ими своим вассалам. Так что здесь речь шла о тех, кто практически или теоретически (некоторые епископы) стоял выше графов: во-первых, герцоги, маркграфы, ландграфы; во-вторых — вся церковная знать. Кроме того, князья присягали только королю (при этом миряне могли быть связаны с духовенством) и получали свои ленные владения непосредственно от короля и только от короля. Они составляли высший класс феодального общества, которому отныне поручались королевские выборы, тем более что в эти же годы вассальные присяги начинали выстраиваться в строгую иерархическую схему, разделяющую знать, стоявшую одной ступенькой ниже короля: сначала на три сословия (князья духовного звания, светские князья, дворяне), а затем на шесть или семь сословий в соответствии с подразделениями дворян на группы; схема формировала то, что немецкие юристы называют Heerschild.
Эта эволюция политического общества, порожденная одновременно медленными внутренними изменениями и решениями, последовавшими за осуждением Вельфа, привела к установлению нового строя, который был описан лет сорок спустя в труде Эйке фон Рапгау Sachsenspiegel, известном в истории германского права и учреждений. На первый взгляд, эта эволюция способствовала укреплению государства через более тесный союз монарха с князьями и с этой точки зрения привела к исчезновению предыдущих структур, основанных на этнических, а затем территориальных герцогствах, которые теперь заменились новыми округами, мало соответствующими прежнему административному делению. Но можно задать себе вопрос, не произошло ли усиление «германской сплоченности» в ущерб центральной власти, а следовательно — интересам монархии.
Обязательная реинвеститура конфискованных и выморочных ленов не позволяла создать обширные королевские владения, которые на протяжении столетий распространились бы на большую часть Германии. Даже если бы какая-либо династия, подобно французским Капетингам, смогла прибрать к рукам многие крупные лены благодаря брачным союзам и наследствам (Филипп Август увеличил свои владения прежде всего, путем конфискаций и захватов), она все равно не могла быть уверенной в сохранении для себя короны и даже сама ее власть, вызывающая недоброжелательность электоров, могла бы привести к ее утрате. Кроме того, имперские князья практически мешали монарху сохранять связи со своими нижестоящими вассалами. В результате иерархизации присяжной системы — а следовательно, знати — принцы присваивали себе контроль над множеством прямых вассалов короля, то есть тех, кто проживал на принадлежащих землях и, стоя на иерархической лестнице ниже их, должен был подчиняться им, а не непосредственно королю, который принадлежал к высшему эшелону, а значит, был отделен от них рядом промежуточных ступеней. Таким образом, князья распространяли свою власть на графства, до сего времени подчинявшиеся непосредственно монарху, и на королевских должностных лиц, чиновников, некогда рассаженных сувереном по всем областям Германии, но теперь легко подпадавших под их пяту, так как функции их стали ленными. В то же время королевский суд превращался в исключительно феодальное учреждение, и сфера деятельности королевской канцелярии в нем все больше сокращалась. Идея общественной власти короля превращалась в дым. Король сохранял свой авторитет, собственные заслуги и свойства, определенные прерогативы, свое место на самой вершине общественной пирамиды. Но все это в действительности соответствовало феодализации всей политической организации и укреплению феодальной монархии.
Процесс над Генрихом Львом, позволяющий заметить эту эволюцию и ускоривший ее темпы, может быть представлен как ошибка Барбароссы, побудительные причины которого, если не считать их просто результатом недостатка ума и неловкости, на первый взгляд непонятны. Но по размышлении и с учетом того, что интерпретация событий возможна только при условии, что историк способен понять менталитет интересующей его эпохи, становится ясным, что Штауфен не был ни глупцом, ни неловким правителем.
Во-первых, действительно, он не увидел никакого противоречия между этим процессом и методами правления, которые он непрестанно насаждал в Германии, а именно — сотрудничеством с принцами, в частности, с самым влиятельным из них; скорее даже наоборот. Во-вторых, еще теснее и непосредственнее связывая себя с этим высшим классом аристократии, привлекая к себе среди прочих и церковную знать (архиепископов и епископов), право на чье выдвижение он сохранял, Фридрих отреагировал этими действиями на попытку ослабления королевской власти, каковой была в этой области борьба за инвеституру, и, воспользовавшись обновленными приемами, восстановил систему Оттона Великого. В-третьих, являясь человеком своего времени, несмотря на талант, вознесший его над большинством современников, он не заметил разрыва между желанием максимально усиливать королевскую власть и honor regni с одной стороны и феодализацией общественных функций и ускоряющейся в регионах властью. Он переживал, чувствовал, воспринимал вещи как феодал и не мог вообразить себе другого строя кроме феодального. Он упорно и решительно продолжил дело упрочения своей власти, но в рамках строя, основанного на вассальной зависимости. Так как Фридрих не располагал теми же средствами воздействия, какие были у Капетингов (хотя, как мы уже заметили, вынашивал с 1168 года идею об установлении наследственной королевской власти), он упрочил связи между крупнейшей знатью и собою, убежденный в том, что знать поймет: оставаться сплоченной и верной — в ее интересах. Непосредственно к нему и только к нему обращенные присяги аристократии на верность были для него средством укрепления государства, а обязательное перераспределение свободных ленов позволяло ему поощрять своих лучших помощников и самых преданных вассалов. Таким образом, он оставался авторитетным государем и если с этого момента и был лишь феодальным монархом, то благодаря своей эффективной деятельности во многих случаях являлся и верховным арбитром, а к тому же лидером, который может создать и возглавить собственную партию.
