Поэтому неудивительно, что в следующие века эта память перемежалась с легендой, тогда как создавался — из иных соображений — миф об императоре мирового ранга, основанный на деяниях и суровых битвах его внука Фридриха II.

Тема нашего героя — чисто немецкая. Она возникла в 1160–1162 годах, когда неизвестный автор составил в баварском аббатстве Тегернзее длинную поэму под названием Ludus de Antichristo,в котором, воспевая триумф Штауфена, громко возвещал о своем убеждении в том, что перед концом света, когда все люди объединятся против Антихриста в ожидании Второго пришествия, то возглавит это необычайное собрание немецкий император, еще один Фридрих. В последующие годы миннезингеры, выступавшие при дворе Штауфенов и принесшие туда в своих Lieder моду на куртуазный героизм, также воспевали германские рыцарские добродетели, которые наилучшим образом воплощал в себе Барбаросса. По крайней мере, такое ощущение можно вынести из чтения поэтических произведений Генриха фон Вельдеке, Вальтера фон Фонельвейде, Фридриха фон Хаузена, также погибшего в крестовом походе под Коньей, и несколько позже — Вольфрама фон Эшенбаха. Наконец, в ту же эпоху возник цикл о Нибелунгах. В 1160–1170 годах неизвестный австрийский поэт создал вторую его часть, краткую эпопею «Конец Нибелунгов». В 1200–1210 годах другой австриец увязал эту поэму с обеими первоначальными сагами, составлявшими первую часть, и придал Песни о Нибелунгах окончательную форму, гениально подчинив ее вкусам куртуазного общества. Это произведение вновь возвеличивало Германию и ее древние мифы, оно показывало германского героя, наделенного наивысшими добродетелями воинственного народа, принимающего неотвратимый рок и следующего ему, но отказывающегося быть всего лишь слепым орудием, потому что целью героя было заполучить Horst — сокровище, символизирующее могущество и господство, и ни за какую цену не уступить его врагу: «Рейн сохранит золото, разделившее — воинов, — заявляет Гунтер, быстрая река сбережет сокровище Нибелунгов».

За всем этим обнаруживается гордость, порожденная деяниями Барбароссы, а также славой и трагедией его судьбы. И все же, эта Фридрихова легенда, после смерти Штауфена заключавшая в себе все то, что могло создать ей необыкновенный успех, не смогла действительно упрочиться в XIII веке, так как имперская тема в тот момент как бы ассоциировалась с памятью о Фридрихе II. Дело в том, что в путанице людей и настроений, последовавшей за его кончиной (1250 год), стал складываться «сверх-императора, которого умозрительные построения представляли то как гонителя, то как исправителя христианства» (Р. Фольц). Родившийся в Италии, раздираемой ссорами гвельфов и гибеллинов, достигшими кульминации в кровопролитном сражении при Монтеаперти (1260 год), в том же году, когда в Перудже и других городах возникли первые секты флагеллантов, усиленный поражениями Штауфенов и в частности гибелью Конрадина, этот образ стал образом самого Фридриха II или одного из его потомков, возрождавших империю во всем ее величии. Он поддержал легенду о том, что император продолжает жить в кратере Этны. В Германии он стал чем-то вроде пророчества о том, что император Штауфен возродит также и церковь, доведя папство до бедности.

В XIV и XV веках это пророчество продолжало существовать, хотя в противовес ему и распространялся миф об императоре-потомке Карла Великого, который освободит церковь от любого мирского засилья, в том числе от претензий германского империализма. И тут в Германии возникла мощная национальная реакция. Это было знаменитое так называемое пророчество Гамалиона примерно 1420 года. «Немцы, — утверждало оно, — изберут императора Almania alta, то есть уроженца верхней долины Рейна; он соберет вокруг себя в Ахене мирской собор, который учредит в Майнце патриарха, и этот патриарх получит папскую митру; император будет сражаться и умертвит папу римского, и Рим утратит свою роль столицы христианского мира, которая перейдет к Майнцу» (Р. Фольц).

Воодушевленные этой легендой немцы какое-то время надеялись, что Сигизмунд, положивший конец Великому расколу, устранив трех бывших одновременно в наличии пап, и будет этим папой-восстановителем. После него они поверили во Фридриха III Габсбурга, который очень их разочаровал. Тогда, вернувшись к древнему мифу XIII века и смешивая его с эпическими повествованиями предыдущей эпохи, они стали мечтать просто «об императоре, одновременно мировом и немецком, который одарит свою страну благодеяниями золотого века» (Р. Фольц). Он будет зваться Фридрихом и выйдет из горы. Но национальное ожесточение помешало тому, что это опять-таки будет Фридрих II, более итальянец, нежели немец. И вот тогда мечта, миф и легенда перенеслись на Барбароссу, великого немецкого государя, восстановившего порядок и власть в Германии, навязавшего немецкое господство Италии, папству и умершего по пути в Иерусалим во главе немецкого крестового похода: «Он не умер, — утверждает одна из легенд. — Он просто спит в горах Тюрингии, сидя меж шести рыцарей за каменным столом, в ожидании того дня, когда он придет освободить Германию от рабства, дабы дать ей первое место в мире…»

Все это позволяет лучше понять происхождение и успех несколькими годами позже (1520 год) «Призыва христианской знати немецкой нации к восстановлению христианского общества», провозглашенного Мартином Лютером.

Связанная отныне с германским национализмом и антипапскими идеями легенда о Фридрихе Барбароссе, спящем императоре, который однажды придет возродить Германию, а через нее, вместе с ней, в ней — и весь христианский мир, не переставала быть источником вдохновения. Почти утратившая свое воздействие на людские умы и настроения и даже подвергавшаяся в современную эпоху насмешкам из- за своего слишком мистического характера, осуждаемого в эту эпоху рационализма и космополитизма, она, естественно, возникла вновь вместе с романтизмом, любовавшимся этими возвышающими дух эпопеями и интересовавшимся всем тем, что относилось к средневековью, а также с утверждением немецкой государственности в XIX веке. Тогда der alte Barbarossa (старый Барбаросса — нем.), по выражению из знаменитой баллады Фридриха-Иоганна Рюкерта (умершего в 1866 году), занял в душе народа и коллективной памяти масс исключительное место: великий среди великих, более великий, чем Карл Великий, потому что типично немецкий: император, чья трагическая гибель сотворила миф, превращающийся теперь благодаря объединению страны в величайший апофеоз, который даже Виктор Гюго после своего путешествия к берегам Рейна постарался передать в своей драме Бургграфы.

История — воплощение ума и опыта веков — и легенда — их поэзия — объединились вокруг этого человека, действительно проделавшего за тридцать восемь лет правления огромный труд.

Помимо легенды и мифа, чтобы подвести итог жизни Фридриха Барбароссы, нужно вновь обратиться к истории.

В момент его прихода к власти в 1152 году империя была ослаблена. По меньшей мере с 1122 года она утратила часть своего авторитета и власти из-за деятельности и успехов папства. Принцы в Германии были разобщены, потому что святой престол вмешивался в выборы монарха. В Италии власть императора могла вообще оказаться забытой или сохраниться ради чистого принципа, без прямой связи с организацией политического общества. Зато в 1190 году монаршая власть в Германии упрочилась и всеми почиталась, Вельфы как будто полностью были устранены с политической арены, принцы и князья в основном согласились добровольно сотрудничать с монархом. На полуострове города и сеньоры сознавали, что являются подданными империи и императора; королевство подчинялось или контролировалось агентами и офицерами Фридриха; папство согласилось с тем, что его деятельность ограничена довольно тесными территориальными рамками, а суверенные и имущественные права определены весьма туманно, а то и оспариваются; Сицилия же досталась сыну Фридриха Генриху VI.