За это время Элеонора уже успела сменить своего первого поклонника майора Лёву Челидзе из Управления снабжения на красавца генерала Верховского. Тот изредка, не чаще раза-другого в месяц, прилетал с фронта и жил в гостинице «Москва». (Его семья оставалась в Алма-Ате.) Так что все было бы очень удобно и красиво…

Но ребенок!

Короче, состоялся крупный разговор с Петром Кузьмичом. Со слезами, битьем саксонского фарфора, примирениями. И слезами радости! А главное – снова как бы канул в Лету Лориной памяти исторический эпизод из биографии Васютина, из-за которого он, подлинный стратег и служака, столько лет оставался полковником. Хоть и на генеральской должности…

И наконец, прямо к победному финалу Сталинградской битвы в Москву – не менее победоносно! – въехала Мария Никитична. Но уже не Озерова, а также Васютина…

Она сразу взяла бразды правления в свои руки. Большая васютинская квартира засверкала под ее крепкими и все умеющими руками.

Но главное – ее внук! Ее чудо! Копия ее погибшего сына. Они так и стояли перед ее глазами – два родных лица. Лица обоих погибших – мужа и сына…

По каким-то самым высшим законам естества они снова начинали жизненный круг. Она прижимала к себе крохотное детское тельце, закрывала глаза и мысленно благодарила Господа…

Когда Павлик смотрел на сидящую у стола дородную, прекрасно одетую – с большими гранатовыми серьгами и старинным, тяжело-золотым, тоже гранатовым браслетом, смеющуюся до слез, то и дело прикладывающую к глазам батистовый платочек, подтрунивающую над Павлом Илларионовичем, обнимающую Павликову мать, то никак не мог понять: почему мать всю жизнь жалела Марию Никитичну?

– Ну как же! Она же совсем одинокая. Ни мужа, ни сына…

– А Коленька, внук?

– Они теперь Марии Никитичне внука только раз в год показывают! Лорка и Кузьмич ее.

Анна Георгиевна не любила ни самого Петра Кузьмича Васютина, ни тем более Лорку. Павлику даже казалось, что мать не жаловала и глупенького, кудрявенького, избалованного Коленьку. Хотя отдавала должное, что Васютин, а вернее, Элеонора выбила бывшей жене врага народа малюсенькую комнату на Первой Мещанской. А потом устроила ее швеей в привилегированное военное ателье.

А уж дальше Мария Никитична сама пошла! Ее золотые руки, умение ладить с людьми да просто талант портнихи и вывели ее «в люди». Закройщица кремлевского ателье – это большой человек!

Мария Никитична рассказывала (конечно, шепотом, взяв слово, что никому-никому!), что от экземы на нервной почве жена Берии вынуждена заказывать все платья только на шелковом шифоне. Да еще с одной примерки! «Прикоснуться к ней – ни-ни! Нельзя ни в каком случае! Хоть что тут делай».

Рассказывала, какие халды дочь и жена Кагановича. Какой фасон им ни предлагай – всё как на корове седло!

П.П., тогда мальчик, не интересовался этими ее рассказами. А ведь она бывала и в квартирах первых лиц. Самых первых! А ему бы схватить кусок пирога со стола и быстрее во двор, к ребятам!

Теперь бы он, наверно, о многом бы порасспросил Марию Никитичну.

В его памяти остался один рассказ – как она приехала к молодой паре. Юной жене привезла два первых наряда. Ее встретил тридцатисемилетний молодой министр – симпатичный и уважительный. Как радовалась первым в ее жизни парадным платьям его жена – почти девочка!

П.П. даже запомнил, что одно было из зеленого лионского пан-бархата. А второе – из французского креп-жоржета с парчовыми вставками.

Юная супруга была в положении. Но все равно – так хороша была в ярких, торжественных, даже роскошных нарядах!

Мария Никитична по привычке даже прослезилась.

– Такие молодые оба! Такие красивые!

«Сам» настоял, чтобы закройщицу доставили домой на его персональном автомобиле.

– Ну никак, никак я не могла отказаться! Уж такой любезный и такой простой!

Она снова приложила к глазам батистовый платочек – набежала новая слеза.

– А через три месяца его арестовали! Где теперь его девочка-жена? Наверное, тоже расстреляли. Родила ли? Успела? И где ребенок?.. Ни от кого не услышим… – Помолчав, она тихо добавила, опустив глаза: – Это Абакумов был. Читали, наверное, в газетах!

В комнате стало тихо-тихо.

Мария Никитична раскраснелась от слез и пошла в ванную комнату… Когда вернулась напудренная, с еще красными глазами, то сразу заторопилась домой.

– Мне же у себя еще двором идти! А уже поздно, темно…

Прощание, поцелуи, запах французских дорогих духов, большая английская сумка с золотым замком… Котиковая черная шуба, легчайший оренбургский платок:…

И грустный, грустный взгляд!

Когда она ушла, Анна Георгиевна сказала… Словно про себя:

– Придет домой, и только четыре стены. Одна-одинешенька!

– Да, одиночество – страшная вещь, – согласился с женой, притом очень серьезно, Павел Илларионович. Нахмурился. Надолго замолчал…

П.П. сидел в глубоком кресле, потушив свет. Только телевизор чуть освещал большую гостиную.

Он не слушал ночные последние известия – их уже не раз повторяли за день.

Почему, когда он становился старше, когда был студентом, начинающим ученым, когда пришли первые большие успехи, то все больше отдалялся, а потом уже навсегда потерял из поля своего внимания почти всех подруг матери? Прелестных и добрейших к нему настоящих фей его детства? Они так любили его и баловали!..

Почему истерлись эти сердечные нити, которые, казалось бы, не были омрачены ничем? Разве только возрастом?

Их, уходящих, уже не появляющихся в их доме из-за болезней, слабости, просто старости, он, П.П., просто отодвинул, забыл, погружаясь в большой – как ему казалось тогда – раскрывающийся перед ним мир дела и крупного успеха. Их уход его просто не волновал! Он был каким-то зверино-естественным…

Пока мать еще была в силах, она изредка, не часто, но навещала своих старых подруг. Рассказывала Павлику, какими их нашла. Но он и тогда слушал вполуха! Всё как у всех… Болезни, дети, внуки…

А теперь он даже не мог вспомнить, как и когда умерла та же Мария Никитична.

На старости лет она сошлась с бывшим директором их ателье. И они, персональные пенсионеры, уже глубокие старики, жили на даче в Журавлевке.

Мать отправлялась туда один раз в году, второго августа, в день Ильи Пророка.

Петр и Павел час убавил, а Илья-пророк два уволок!

Но Илья – так звали последнего мужа Марии Никитичны – был далеко не пророк. А пьяница и старый, вздорный, почти сошедший с ума от водки бывший гэбист…

Он-то и уволок Марию Никитичну на тот свет! П.П. теперь даже не помнил, было ли это до смерти Анны Георгиевны или после?

«Да и зачем мне это сейчас знать? – холодно, даже поморщившись, подумал старый Кавголов. – Скоро и моя очередь!»

В тот вечер П.П. долго не мог уснуть.

Он вставал, сидел на кухне, курил… Не включал света… Даже чай заваривал в темноте. Смотрел в окна, выходящие на широкий, вечно живой проспект.

«Где же она сейчас? У Антона? – думал П.П. – Вряд ли…»

Сыну с женой и дочерьми самим повернуться было негде – даже в приличной трехкомнатной квартире. А уж стеснять их Анна Георгиевна никогда бы не захотела.

По ночному проспекту мчались запоздалые машины. Некоторые на такой скорости, словно спешили на тот свет…

«Я уже думаю о ней как о реальном, живом человеке! – вдруг поймал себя на мысли П.П. – А это же бред! Галлюцинация! Это просто невозможно! Ни по каким законам. Ни по земным, ни по небесным!.. Куда спешат? – Он уперся взглядом в несущиеся с адской скоростью иномарки. – Кто вас уж так ждет? – И сам себе ответил: – Никто… А я отъездился. Стал на прикол».

Большая, гулкая, старая квартира. Железные двери, замки. Поскрипывающая мебель. Картины, книги, книги…

А в общем – пустота!

«Что значит она – эта пустота? Что-то да значит? Отсутствие желаний? Сильных, всепоглощающих, страстных?.. Или отсутствие близости? Самим же им поставленные барьеры с женой, с сыном! С братом…»