Мы вышли на улицу.

– Пустяки, – она небрежно отмахнулась.

– Нет, правда, мне очень неудобно, что так вышло.

– Ладно, если тебе так спокойнее будет, то записывай, – девушка продиктовала номер, и я быстренько забила его в адресную книгу.

– Вика.

– Что?

– Зовут меня Вика, – пояснила она.

– Забавно, а я Вита.

– Приятно познакомиться, – она по-мальчишечьи протянула ладонь. – А какое у тебя полное имя?

– Просто Вита, и все.

– Прикольно.

– Это значит – жизнь.

– Еще прикольнее. А я – победа. Тебе куда?

Мы остановились на углу магазина.

Я пожала плечами:

– Все равно. Я школу прогуливаю.

– Ого! Прогульщица, значит? – Она смешливо прищурилась.

– Нет, что вы. Обычно я так не делаю. Это случайно получилось. Из-за голубя. И кошелек из-за него тоже пропал.

Вика удивленно округлила глаза:

– Тогда пошли в мою сторону. Я тут недалеко живу. Расскажешь, что там с голубем.

И я охотно повернула за ней.

– Мне сегодня одноклассники голубя запихнули в рюкзак, и когда я его доставала, то кошелек и посеяла.

– Серьезно? – Она расхохоталась. Смех у нее оказался громкий и заразительный. – Как же они его поймали?

– К нам в класс залетел.

– И ты на них обиделась? – догадалась она.

– Да. И ушла.

– Это же просто шутка.

– В моем случае нет. Они специально меня доводят и гадости делают.

– Почему?

– Подруга говорит, потому что я чудна`я.

Вика остановилась и очень серьезно посмотрела:

– А ты чудна`я?

Именно об этом я и размышляла, пока гуляла под моросящим снего-дождем. Почему к глупой, вечно пахнущей потом и пишущей на руках фразы типа «не сдохнуть» Игнатовой никто не цеплялся? Почему ее просто не замечали, а меня доставали постоянно?

– Я не знаю. Парни, как повырастали, стали злыми и агрессивными, только и ждут, чтобы докопаться. В основном на словах, конечно, но и толкнуть могут, и плюнуть, и сумку отнять, а потом вытряхнуть из нее все на пол. А еще руки распускают. У меня раньше волосы длинные были, а осенью кто-то жвачку сунул. Пришлось обстричь, – я потрогала едва отросшие до плеч пряди.

– Ну так сделай что-нибудь.

– А что я сделаю? Только если родителям рассказать, но это не вариант. Мама сразу пойдет к директору и устроит разборки, им сделают выговор, а мне за то, что нажаловалась, потом будет только хуже.

Однако, по правде говоря, гораздо больше я боялась не этого, а того, что, узнай мама подробности, снова, до самого окончания школы, станет встречать меня и провожать. Может, и не открыто. Тайком. Как она уже делала. Притаится за деревом и смотрит, как я иду. Но все это видели и считали ее сумасшедшей.

А когда в прошлом году она перестала контролировать каждый мой шаг, разговоры о ней стали понемногу стихать, и теперь я лучше бы умерла от издевательств Дубенко, чем стала снова выслушивать унизительные насмешки в ее адрес.

– У тебя что, нет друзей? Парней?

– У меня есть одна подруга, но она не вмешивается, чтобы ей самой не досталось.

– Как-то печально звучит, – Вика сочувственно надула губы. – Хочешь, зайдем ко мне? Я вон в той пятиэтажке живу.

Идти в гости с бухты-барахты было не очень прилично, но Вика мне понравилась, и болтать с ней оказалось куда приятнее, чем заниматься самокопанием. К тому же, кроме Эли, я ни с кем об этом не говорила. А все, что могла сказать Эля, я уже знала.

– Да, конечно. Если я вам не помешаю.

– Только знаешь что? – Вика сделала пару шагов и остановилась. – Давай на «ты»? Тебе сколько?

– Шестнадцать. В июне семнадцать будет.

– Ну а мне девятнадцать. Договорились?

Я кивнула, и она снова дружески пожала мне руку.

Вика жила в маленькой однокомнатной квартире с перекошенными дверями и скрипучим потертым паркетом. Однако ванная и туалет были новенькие и чистые, кухня тоже.

Вика наложила мне большую тарелку плова и, глядя, как я ем, принялась рассказывать, что любит принимать гостей, но к ней почти никто не приходит, потому что она приехала в Москву из другого города и подруг у нее нет. А девчонки из педагогического института ее невзлюбили, решив, что она нарочно клеит всех их немногочисленных парней.

В институте Вика проучилась три месяца, а потом бросила его и готовилась поступать в театральное училище. Сказала, что мечтает стать известной актрисой и сниматься в Голливуде.

– Кстати, насчет твоих одноклассников, – вспомнила она, когда мы уже пили чай. – Может, они просто влюблены в тебя и пытаются добиться твоего внимания?

– Влюблены? В меня? Дубенко? – Я сделала такой большой глоток чая, что обожгла язык. – Конечно же, нет! Они просто так развлекаются. Как-то в восьмом классе ко мне подошел Тарасов и предложил целоваться. Я сказала, что нам слишком мало лет и что должна быть любовь. А он начал смеяться еще раньше, чем я закончила говорить. Оказалось, они так прикалывались. Еще и на телефон меня записали. С тех пор специально какие-нибудь пошлости говорят и ржут, когда прошу не ругаться матом в моем присутствии.

– Все ясно. Они считают, что ты дурочка и лохушка, – запросто поставила диагноз Вика.

– Какая же я дурочка, если учусь лучше всех в классе?

– Это другое. С людьми всегда нужно быть настороже, каждый ищет свою выгоду. А тот, кто этого не понимает, считается маленьким или глупым. Не слушай никого, не доверяй – и будет тебе счастье.

Она дружески похлопала меня по руке, убрала пряди волос с моего лба и с интересом заглянула в лицо.

– Ты должна пользоваться тем, что у тебя есть. Глаза синющие, кожа – бархатная, и вся ты такая нежная, как зефирка, – смеясь, Вика погладила по щеке тыльной стороной руки. – Очень хорошенькая девочка. Будь я парнем, я бы в тебя влюбилась.

Ей удалось меня смутить:

– Ты просто хочешь мне приятное сделать.

Вика громко расхохоталась:

– Боже! Как ты мило стесняешься. – Она обхватила мое лицо ладонями и, наклонив голову набок, сделала умиленное лицо. – Тебе очень идет. Но цену себе все равно нужно знать.

Еще немного посидев, я пообещала скинуть деньги ей на телефон и пошла домой.

Людей во дворе было немного: две старушки с маленькой собачонкой да женщина с коляской на соседней дорожке. На парковку въехала машина.

Подойдя к своему дому, я обернулась, чтобы убедиться, что меня никто не преследует, и вдалеке заметила черный мужской силуэт. Двигался он быстро и целенаправленно. В таких случаях мама учила остановиться и пережидать, чтобы ни в коем случае не заходить в подъезд с незнакомцем.

Я поставила рюкзак на лавочку и сделала вид, будто что-то ищу, однако в ту же минуту услышала знакомые голоса. Подняла голову и поверх голого кустарника увидела сидящих возле соседнего подъезда Дубенко, Тарасова и Зинкевича. Вся компания дружно рассматривала что-то в телефоне Тарасова. Я похолодела.

– Знаешь код? – Низкий голос заставил вздрогнуть и медленно повернуться.

Незнакомец оказался совсем молодым, от силы лет двадцати. С двумя черными, словно боевой раскрас индейцев, полосами на скулах, черным шариком пирсинга под нижней губой, небольшими закрытыми тоннелями в ушах и поразительно яркими голубыми глазами. Черная косая челка закрывала половину лица, а виски и другая часть головы до самого затылка были очень коротко острижены.

Одет он был тоже во все черное: от кожаной куртки до тяжелых шнурованных ботинок.

– Знаешь код? – повторил парень, спокойно выждав, пока я закончу его разглядывать. – Или, может, ключ есть?

– Я здесь не живу, – неожиданно выдала я, одновременно пытаясь сообразить, бывают ли маньяки неформалами.

Ничего не ответив, он подошел к двери и принялся нажимать кнопки домофона.

И тут со стороны третьего подъезда раздался пронзительный свист.

– Эй, жирная, иди сюда, – Дубенко помахал рукой.

Я не ответила, и Дубенко снова крикнул:

– Кому сказали! Оглохла? Бегом сюда!