– Гарри! Гарри! Гарри! – шумела гостиная.

Симус усадил его на плечи и таскал повсюду. Конструкция была неустойчивой, так что все, кто попадался им на пути, быстро убегали, чтобы не оказаться раздавленными.

– На восьмой минуте! – завопил Дин, поднимая кубок. Гермиона искренне надеялась, что в нем был тыквенный сок или вода, а не что-то алкогольное, потому что выяснять у нее не было ни желания, ни сил. – На восьмой! Гарри, ты уничтожил их!

Рон, что стоял чуть в стороне, скрестив на груди руки, прокашлялся с улыбкой.

– На минуточку, кое-кто отбил каждый мяч.

– А кое-кто забил каждый мяч, – проворковала Джинни и потянула Симуса за локоть, намекая, что надо бы Гарри спустить на землю.

Если бы эти двое начали целоваться в ту же секунду, как только ноги Гарри коснулись пола, никто бы не удивился, но, слава Мерлину, они не стали этого делать. Зато оба покраснели до корней волос.

– Ребята, это было так круто! – завопил Невилл, подудел в свисток, и все снова зашумели. – Школа давно не видела такого разгромного и, что главное, быстрого финала.

– Интересно, а как там слизеринцы?

– Наверное, пеной исходят! Видели лицо Монтегю? Позеленел, как садовый гном после бабулиных удобрений. Я думала, он Малфоя прибьет на месте.

– Ничего смешного, вроде бы Малфою стало плохо.

– Если бы стало плохо – игру бы остановили, так ведь, Гарри?

Дальше Гермиона не слушала. Она присела на ступеньках перед спальнями девочек и прислонилась лбом к перилам. Слабость накрыла ее и не покидала. Она не хотела оставаться одна, поэтому продолжала сидеть так, в производимом шуме, в поле зрения людей, которых бесконечно любила.

Для нее больше не было зеленых и красных, Слизерина и Гриффиндора. Все смешалось в грязно-коричневую массу, и ей нестерпимо хотелось расплакаться, только вот никто не заметил бы. А плакать одной и прятать в себе невыносимую, острую боль так надоело. Хотелось закричать, что все плохо, почему они не видят происходящего? Неужели несколько мячей в воздухе и шайка ненавидящих друг друга спортсменов, перекидывающих эти мячи – это все, что их интересует?

Она прикрыла глаза. Под веками запекся бурой кровью образ раздавленного страхом Малфоя. Гермиона никогда прежде не видела, чтобы кого-то так сильно сковывало ужасом. Паника не давала ему дышать, играть, летать, говорить. Он не видел никого вокруг и готов был позволить избить себя, так что… Нет, не было ничего хорошего в такой победе. Она верила в то, что Гарри не захотел бы кубок, если бы знал, каким путем он ему достался.

Она посмотрела на друзей. Теперь на плечах у Симуса сидел Рон, а Гарри и Джинни делали вид, что не переплели пальцы за спинкой дивана. Гермиона улыбнулась, рассматривая их изрисованные лица, широкие улыбки, взъерошенные макушки и абсолютное счастье в глазах.

Аккуратно, шаг за шагом, она выбралась из гостиной и прикрыла за собой дверь. Полная Дама осуждающе посмотрела на нее, заявляя, что собирается спать и будить себя позже уже не позволит. Гермиона лишь отмахнулась от нее.

Комната была белой, как бумажные листы. Стены, полы, потолок, постель – все было белым, но в этом не было больничной приторности, наоборот. Драко почувствовал себя счастливым, открыв глаза.

Он сел. Мягкий матрас даже не скрипнул под ним. Кучка пуха от подушки взмыла в потолок и перышки начали опускаться на него, щекоча лоб, нос, ладони.

– Проснулся? – горячие руки обвили за шею.

Драко улыбнулся. Ему нравилось смотреть на полоску солнечного света, распластавшуюся по полу. Щека коснулась щеки, локон волос показался в поле зрения, и Драко поймал его, скрутив в пружинку.

– Да. А ты?

– Я давно не сплю. Любовалась тобой.

Драко рассмеялся. Чувство счастья, переполнявшее его, разгорелось и стало расширяться, как воздушный шар. Он боялся, что сейчас его разорвет изнутри от этого ощущения.

Он выкрутился, опрокидывая горячее ото сна тело, укладывая его под себя. Уперся ладонями в подушку, навис сверху.

Грейнджер. Она была такой же, как на уроках – лохматой и свежей, словно только что выбралась из ванны с лепестками. Она была… Простой, без излишеств и острых граней. Она была как сотни других, но в то же время – единственной такой. Улыбнувшись, она потянулась к его губам. Драко застыл на секунду, дразня ее. Ладонь проехалась по бедру, под длинную футболку. На ней не было трусиков, и пальцы скользнули внутрь – легко, не встречая препятствий. Грейнджер выгнулась, ахнула, ноги ее раздвинулись, а рот приоткрылся.

Драко залюбовался ею. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что это слишком. Так хорошо в его жизни не бывает, но Драко отмел ее с легкостью, ни о чем не жалея.

Он вошел в нее плавно, одним медленным толчком. Внутри все заклокотало, удовольствие впилось в его кожу, а пальцы Грейнджер впились в его плечи. Она сжала его с силой, и на секунду Драко подумал, что не выдержит долго. Она была такой жаркой, скользкой под ним и совершенно открытой. В ее ясном взгляде не было ни капли неправильных эмоций – только чистая страсть, растекающаяся шоколадом, и нежность, в которой она топила его, пока он двигался, рывками вырывая стоны из ее губ.

– Пусть это не заканчивается, – прошептала она.

Драко наклонился, чтобы собрать капельки с ее рта.

– Хорошо.

– Нет, ты не понимаешь, – она взяла его лицо в ладони, на мгновение Драко застыл. Выражение ее лица вмиг стало измученным, она словно молила его, но не могла произнести вслух все, чего желала. – Пусть это никогда не заканчивается.

Он хотел ей ответить – убедить, что он лучше вырвет себе легкие, чем будет дышать каким-то другим запахом, трогать какое-то другое тело, целовать какие-то другие губы… Но не успел. Со стороны балкона что-то щелкнуло. Драко отвернулся. Грейнджер подалась вперед, ее губы скользнули по его горлу к плечам, пальцы зарылись в волосы.

– Постой, – он мягко отстранил ее.

Грейнджер снова впилась в него – на этот раз злее, агрессивнее. Она забилась под ним, сминая простыни, ее голова начала трястись, а тело – выгибаться, но уже не от удовольствия.

– Нет, нет, никогда, ты же пообещал.

– Я только посмотрю, что там… Мне нужно… Только посмотреть.

Он встал. Грейнджер вопила и плакала, она выкрикивала его имя, но Драко не оборачивался. Он чувствовал холод, скользнувший по голым ступням – балкон оказался открытым, а за ним – чернота.

Во рту стало сухо и приторно. Он отодвинул занавеску – чернота, такая густая, что нельзя было различить что-либо, поманила его, потянула, и вскоре белые стены, потолок, теплая постель вместе с обнаженной Грейнджер, все расплылось, словно кто-то плеснул водой на уже готовую картину.

Драко обернулся. Дверь захлопнулась, и чернота засосала его, как в трясину.

Долгое время он стоял, всматриваясь в ночь – непроглядную и сырую. Снова дул ветер, как на матче. Только на этот раз он был пронизывающим до костей и холодным, как зимой. Драко обнял себя руками.

– Эй, – позвал он и сделал шаг вперед.

Под ногами смялся газон. Драко прищурился, оглядываясь. Кое-где из черноты стали выплывать очертания, и вскоре, присмотревшись, он узнал это место. Стадион. Взмывающие ввысь трибуны, кольца и ограждения, раздевалки и разметка. Перед глазами проплыл, подгоняемый ветром, пустой пакет, Драко потянулся, чтобы поймать его, но его ослепило. Прямо напротив загорелся фонарь – ярко, как будто мог один осветить все поле.

Драко прищурился, глаза защипало от накатившихся слез. Он прикрыл лицо ладонью, а когда открыл их вновь – увидел ее.

Она стояла посреди поля – в длинном черном платье, сапогах с острыми носами, в волосах ее блестела заколка. Драко узнал эту заколку – он видел ее миллион раз у себя дома, она была серебряной, с большими изумрудами, составленными в виде розы.

– Мама? – он шагнул навстречу. Думал что мама пойдет тоже, что они встретятся, упадут друг к другу в объятия, но она продолжала стоять.