– Что? Возложить корону на голову первому попавшемуся голодранцу, из чужих краев?

– Вселенная указала мне именно его.

– Но почему?! Почему не…

– Не вас, герцог?

– Я не сказал – меня… Но кого-нибудь из местной знати… Кто знаком с обстановкой, кто любит наш народ…

– Да кто его может любить, герцог…

– Хотя бы понимать…

– А я всегда считал – свежая голова для короны лучше. Ни бахвальства родословной, ни великих замыслов, ни самомнения…

– Ваши намеки мне прекрасно понятны, Мерлин.

– А я ни на что не намекал, герцог.

Ахх! Ты что ж! Уже светает, что ли?! Сколько же?!

Арсений Горохов никогда не опаздывал. Буквально никогда и никуда. Для подъема на работу он ставил будильник, для подстраховки – через пять минут после будильника должен был запищать сотовый.

Потому что Сеня считал, что фраза «Точность – вежливость королей» имеет к нему прямое отношение. Нет, он не был королем. Но один из его пра-пра-пра и еще неизвестно сколько «пра» -дедушек был, вероятно, каким-то там троюродным племянником самому Юрию Долгорукому (что выяснилось после многочасовых и многодневных просиживаний в архивах). И Сеня считал своим долгом всею своею жизнью показывать, что значит настоящая дворянская честь и настоящая дворянская кровь (пусть даже этой крови была в нем всего капля).

А потому на работу в офис он ходил в бабочке (служил он младшим бухгалтером), его рубашки всегда были выглажены, а ботинки начищены до удивительного блеска. Он открывал двери перед дамами. Никто никогда не слышал от него ни единого бранного слова. И он был чертовски пунктуален!

Но не сегодня. Стрелка будильника печально подрагивала на без пяти шесть – сели батарейки. Сотовый молча лежал на прикроватной тумбочке рядом с провинившимся будильником. Настенные часы показывали полвосьмого. Ничего не понимая, Сеня схватил телефон, открыл – экран остался темным. Тоже разрядился? Нет, Сеня вспомнил, что сам его выключил: какой-то пьяный все названивал посреди ночи, перепутав номера.

В пределах цензуры кляня непослушную технику и подумывая, не купить ли еще один будильник (а, может, два?), Сеня умылся, оделся и – решив, что раз уж он все равно опоздал, надо хотя бы выглядеть как всегда безупречно – еще двадцать минут завязывал бабочку.

В общем, день у Сени начался необычно. Но, учитывая, чем день собирался завершиться, это было вполне закономерно.

Из дома Сеня вышел в восемь вместо семи. А значит, должен был прибыть на работу к десяти вместо девяти. Никаких оправданий вроде поломки автобуса или эскалатора в метро Сеня выдумывать не собирался: он считал ложь ниже своего, замешанного седьмой водой на киселе, дворянского достоинства.

Погода была по-осеннему мерзопакостной. Моросил дождь, стоял туман. Возле офисного крыльца расползлась огромная лужа. Хотя Сеня опоздал минут на сорок, он увидел, как к крыльцу подходит Лена Половцева. Она всегда прибывала с опозданием. И Сеня считал, что она имеет на это право – потому, что она была удивительно красивой. Когда она входила на их этаж – а Сеня сидел за столом недалеко от лифта – казалось, солнце появилось. И серый, унылый офис с одинаковыми, облупленными по углам столами становился светлее и уютнее. Да, она имела право приходить с опозданием.

В общем, впервые в жизни Сеня увидел, как она подходит к крыльцу. И вот она стоит в нерешительности перед лужей, прикидывая, с какой стороны ее обойти. А на ней такие изящные, такие розовые сапожки на тонких каблучках – они казались хрупкими, будто игрушечными. Ну куда же ей в них в эту ужасную грязную лужу! И Сеня поспешил вперед, обдумывая, что лучше предпринять – кинуть рыцарским жестом перед девушкой плащ на тротуар или перенести ее на руках.

И оба эти жеста не казались Сене слишком фантастическими в тот момент. Хотя плащ у него был единственный и ни за что бы не очистили его ни в одной химчистке после ядовитой городской грязи. А телосложение Сени было слишком хлипким для того, чтобы поднять даже семилетнего ребенка. Потому что в представлении Сени дворянин не обязательно должен был быть сильным, как Геракл. Возможно даже, полагал Сеня, некая утонченность и изящество облика более подходят дворянину, чем накачанные бицепсы.

В общем, он бежал к Лене, наверное только для того, чтобы постоять в нерешительности рядом. Но случай не дал ему сделать и этого.

Случай банально кинул банановую кожуру на тротуар. И Сеня банально на этой кожуре подскользнулся. И полетел вперед, в эту саму дурацкую лужу. Плюхнулся на живот прямо перед Леной, обдав ее брызгами.

Лена завизжала. А когда Сеня поднялся, крикнула:

– Вы идиот, Горохов?!

Так как плащ все равно уже был безнадежно испорчен, Сеня его снял и постелил перед Леной. Взгляд Лены сказал ему, что она еще больше утвердилась в мысли о Сениной ненормальности. Но она все же, наморщив брови, осторожно прошла по плащу к двери, и Сеня эту дверь любезно перед ней открыл, причем не удостоившись даже простого «спасибо». Сеня объяснил себе ее молчание тем, что она до глубины души потрясена его благородством.

Сеня хотел было махнуть на погрязший в луже плащ рукой, но потом вдруг вспомнил, что в нем остались сотовый, бумажник и проездной билет.

Он поднял плащ, с которого стекала грязь, и стал опустошать его карманы. Прохожие взглядывали на него то ли с жалостью, то ли с любопытством.

Сотовый промок и не включался. Портмоне защитило деньги. Проездной был ламинирован.

Безнадежно испорченный плащ Сеня запихал в мусорный бак у входа.

Сеня зашел в здание, держа грязные телефон, кошелек и проездной в грязных мокрых руках. Поздоровался с вахтером и направился к лифтам.

Прибыв на свой этаж, он прежде всего украдкой поискал глазами Лену – за ее столом было пусто. Немного поодаль стояла группка сотрудников и оттуда слышался голос Лены. Арсений уловил обрывки фраз «ну не чокнутый», «и главное, смотрит на меня как баран», «я даже напугалась». Лена, и правда, стояла в центре этой хохочущей группки, громче других смеялся высокий красавец-серцеед Леха Бразкин, и как бы по-дружески он слегка приобнимал Лену за талию. Лена, увлеченная разговором, и не замечала этого. А может быть, делала вид, что не замечает.

Сеня и не стал проходить к своему столу, а развернулся и пошел в туалет привести в порядок и костюм, и чувства.

Нет, он ни капли не сожалел, что его красивый поступок не был оценен. Он не думал о том, что если бы он был высоким, симпатичным и обаятельным, как, например, его коллега Леша Бразкин, то Лена бы оценивала его поступок по-другому.

Он протирал одноразовым бумажным полотенцем телефон и кошелек и размышлял о том, что бедняжка Лена не привыкла к тому, чтобы ради нее совершались такие красивые жесты. Что она растерялась и не знает, как себя вести. Что не те нынче времена и нравы.

Он посмотрел на себя в зеркало – всклокоченный светлый вихор, серые глаза, и, пожалуй, слишком узкий подбородок. Он достал расческу из внутреннего кармана пиджака и расчесался. Заметил на лбу грязное пятно, включил воду, смыл его. Оглядел себя критическим взглядом в зеркале, выровнял бабочку.

И тут вдруг зеркало затуманилось, отражение Сени исчезло. Стекло будто подернулось мутной зеленоватой рябью, как поверхность пруда в тенистом лесу, а потом в зеркале на несколько мгновений возникло лицо старика. У старика была длинная белая борода и мятый синий колпак. Голубые полупрозрачные глаза глядели на Сеню сердито, белые брови хмурились. Старик махнул рукой в просторном белом рукаве, на зеркало снова наполз туман, скрывая старика. Когда через секунду туман рассеялся, Сеня снова увидел в зеркале себя. Причем лицо его было слегка перекошено от страха.

Мысли Арсения забегали как мыши, и все в разные стороны. «Может, я увидел себя в старости?» «Но все же старинный колпак и белая рубаха… Может, это один из моих славных предков хотел что-то мне сказать?» Последняя мысль была самая неприятная «Не схожу ли я с ума?» Потом Сеня вспомнил, что где-то читал, что сумасшедший не может даже и предположить, что он сумасшедший. А раз Сеня задал себе этот вопрос, значит, с умом у него все в порядке.