Угу, кивнул Питер и чуть не рассмеялся Дереку в лицо.

Порхающие жесты длинных тонких рук с накрашенными ногтями вполне гармонично соотносились с порхающими же накрашенными ресницами. А так как время раскрашенных рокеров восьмидесятых давно прошло, то этот косметический бунт был совсем из другой оперы. Уж Питер знал, как выглядят парни-геи с женственной, манерной натурой, и как выдают они себя именно этим, зачем-то стремясь к недосягаемой для них феминности, чуть позже в постели отстаивая право на вполне логичную в конце каждого акта, грязную мужскую эякуляцию.

В общем, мальчишка на вид был полностью готовый педик, а Дерек упрямился, как дурак. Доказывал что-то, прикрывал, защищал. Слишком, пожалуй, пылко.

Так защищают только собственных детей.

Так оберегают... любимых.

- Ты что, Дер, – вкрадчиво начал Питер, предчувствуя внутрисемейную сенсацию, – решил сменить... эмм...

- Всё! – рявкнул тот, зачем-то грубо отбирая у Питера психиатрический журнал, который тот бесцельно листал все это время. – Я соблюдаю протокол. Храню врачебную тайну, и если мой энтузиазм и кажется тебе чрезмерным, то не потому, что я пылаю к своему пациенту какой-то болезненной страстью. Тем более, что и пылать-то я к нему страстью не могу, потому что он... парень. Уж ты-то должен знать, что ориентацию сменить невозможно. И я, согласно этому утверждению, ее не сменил.

- Ого, какой гневный монолог, – нервно хохотнул Питер и очень упрямо переспросил, – и все же, мне чрезвычайно интересно, за что (ладно, ладно, не гея!) не определившегося беднягу морят психушкой?

Дерек, словно сдерживаясь в своих эмоциях, уже спокойнее ответил, сообразив – дядя не отцепится:

- Ты удовлетворишься, если скажу, что мальчик разбил окно в школе мячом для лакросса и за это его отправили сюда? – жалобно поинтересовался он.

- А он действительно разбил? – дотошно поинтересовался Питер и недоверчиво поцокал.

Он совершенно не понимал, зачем из какого-то смешного – здорового психически – мальчишки делать тайну, словно охраняя будущую сенсацию, не желая делиться ею до срока. Дерек вел себя именно так, разозлившись снова.

- Тебе не должно быть это интересно, – сказал он в резкой форме, забыв о том, что даже без скальпеля в руке Питер бывает очень и очень опасен.

Хирург всегда остается хирургом, и даже если отсутствует инструмент, он может всегда сделать надрез метафорически, чем Питер и занялся, решив в отместку на замалчивание фактов о странном мальчике окончательно проесть племяннику мозг.

- Мое шестое хирургическое чувство подсказывает наличие интересного случая, – доказывал он Дереку. – Быть может, дашь все же его историю болезни?

- Нет.

- Но почему?

- Потому что Стайлз не является пациентом моей клиники, он ходит на терапию добровольно, – Дерек прекрасно знал, что логики в его ответе мало, но объяснять ничего не хотел.

- А что, обыкновенный школьный психолог уже не так хорош, чтобы работать с накрашенными мальчишками? – едко замечал Питер.

Дерек, не отвечая, ненатуральным дрогнувшим голосом безыскусно переводил разговор на другое.

Питер бесился.

В конце концов, он ехал сюда отбывать повинность, не рассчитывая ни на что интересное для себя. Но так же, как всякий простой обыватель, а вовсе не рациональный хирург, смешно и по-детски верил, что тайны, наполняющие скорбные дома для содержания психов, коснутся его хотя бы мимолетно.

Сейчас Питеру казалось, что в эту конкретную, он хочет нырнуть с головой.

- Не вздумай его трогать, пожалеешь, – совершенно зловеще проговорил Дерек как-то, совершенно озверев от очередных приставаний Питера.

- Это на что ты намекаешь, дорогой? – вкрадчиво спросил тот, уже понимая, к чему ведет их разговор.

- Не намекаю, а просто говорю, что он не должен интересовать тебя ни профессионально, ни как-либо еще, – прямо высказался младший Хейл.

- Ха, – Питеру было откровенно смешно, но с этаким охранным пылом, с каким оберегал Дерек мальчишку, можно защищать не только любимых, но и весьма редких пациентов.

Или же весьма редких любимых пациентов.

- Если бы я не знал абсолютно точно, что ты скучнейший натурал, то понял бы твои охранные действия в отношении мальчика совершенно недвусмысленно, и, знаешь, плевать на утверждение, будто бы ориентацию невозможно сменить, – прокомментировал Питер свои же прошлые мысли и уперто добавил: – А крошка твой все же стопроцентный гей. Давай поспорим.

Тут Дерек вскинул презрительно брови и чуть не рассмеялся дяде в лицо.

Питер видел отчетливо, как он душил в себе этот едкий смех, словно хотел расхохотаться, как хохочут безумные, плюясь слюной и некрасиво гримасничая, зато делая это искренне и беззастенчиво. Но Дерек почему-то себя остановил, наверняка боясь выдать еще одну тайну, известную ему одному. Как будто знал что-то такое, чего не знал Питер. И отчего важное, самоуверенное заявление старшего Хейла об опознанном гействе, показалось бы смешным и нелепым.

- Ладно, – опасно миролюбиво закончил Питер их спор, – я понял, что обладая тайной информацией, ты мнишь себя богом. Смейся давай, не стесняйся, цербер. Трясись над своими психами, а я пошел еще раз за ними понаблюдаю, как примерный стажер.

Он посмотрел на часы, где стрелки указывали время начала групповой терапии, и вышел из кабинета с отчаянным чувством неудовлетворенности.

А после их разговора долго в конце смены анализировал, вспоминая мальчишку: его накрашенные глазки, которыми тот стрелял направо и налево. И прицельно – на Питера, сидящего в темном углу.

Хейл даже жалел, что на терапии забился в такую-то даль от остальной группы, словно зловещий дядька-паук, плетущий прочную паутину, в которую и должны попадать вот такие беззащитные молодые гейчики.

Отчетливое предчувствие о непростом будущем, оно уже теснилось в груди; предчувствие, какое рождается за секунду до того, как сердце перестает биться, и, следом – несется вскачь, входя в опасный резонанс с чьим-нибудь чужим, кто смотрит на тебя большими испуганными глазами загнанной лани, превращая эту пережитую только что смерть в начало новой влюбленности.

Выйдя на свет из полумрака психушки после скучной смены, остановившись в шаге от ворот, Питер мечтательно запрокинул голову к мертвым, сухим веткам деревьев, что тихо скрипели в осеннем беззвездном небе. Подумал, а как хотелось бы легко, но увлекательно, по нитке размотать запутанный клубок тайны: случайно столкнуться со странным мальчишкой в каком-нибудь темном безлюдном коридоре, и в завязавшемся разговоре проницательно его разгадать, тем самым доказав упертому племяннику свою психиатрическую профпригодность.

====== Глава 2 ======

Первые дни наказания психиатрией, как называл это Питер, были наполнены неразберихой и сумятицей, потому что в сумасшедших домах часто бывает шумно и кажется, что никакого порядка нет, но при малейшем нарушении режима всегда из ниоткуда возникают здоровенные медбратья, и порядок этот быстренько восстанавливают.

Вскоре и Питер привел свое расписание в некое подобие схемы и отбывал повинность с несколько бОльшим удовольствием, чем раньше. Он продолжал таскаться на групповые терапии, отдав предпочтение кучке именно тех подростков, куда затесался и Стайлз, смешной и одновременно красивый мальчик с накрашенными глазами.

Теперь, вслед за поверхностными наблюдениями, Питер с уверенностью мог сказать, что при всей своей жизнерадостности, которой брызжут вчерашние дети, прожившие счастливое детство, Стайлз был немного зажат, немного трагичен, как будто что-то мешало ему улыбаться чуть шире, чуть беззаботнее.

Трагичность и вынужденная замкнутость всегда сопровождает подростков, кто так болезненно рано потерял мать, но Питер, чутко настроенный на психиатрическую волну, послушно следуя наставлениям из учебников, желал видеть сложное там, где, возможно, его и не было. Ему хотелось тайны и он её создавал. Он примерял к мальчишеской грусти одну причину за другой, чтобы в итоге перестать называть его дерганное состояние одним словом. Эпитетов стало много, и все они с удовольствием ладно цеплялись к смешному мальчишке, сделав его в конце концов преинтересной игрушкой, которую в мыслях своих Питер вертел и так и сяк, однозначно выбрав центральной фигурой из всей остальной группы.