С губ Регины сорвался смешок – нервный. Очень нервный. Злость во взгляде внезапно оказалась разбавлена – растерянностью. Эмма с невесть откуда пришедшим удовлетворением отметила, что, кажется, начинает набирать очки в этой странной, нелепой партии.

– Мое поведение? – повторила Регина. Затем вдруг встала, с шумом отодвинув стул, и в несколько шагов очутилась возле вмиг напрягшейся Эммы: та вжалась в спинку кресла, немного жалея, что дальше некуда отстраняться.

– Значит, вы считаете, что мое поведение было каким-то не таким? Или даже продолжает быть?

Регина стояла возле Эммы и буквально вдавливала ее в кресло своим взглядом. Красивое лицо ее выглядело опасным. Эмма поразилась, как вообще может думать о красоте в такой момент, но, к счастью, эта мысль оказалась очень короткой и быстрой и растворилась в панике, не оставив осадка.

– Считаю, – храбро ответила Эмма, которой совершенно нечего было терять: по крайней мере, она так думала. Регина еще какое-то время рассматривала ее, а потом вдруг засмеялась. Смеялась она недолго и достаточно наигранно, Эмма же нетерпеливо ждала, пока она перестанет. А затем услышала то, что заставило ее покрыться холодным потом вновь.

– Что вы станете делать, мисс Свон, если я скажу вам, что была не против ваших действий тогда, на лестнице?

К губам ее приклеилась усмешка, глаза изучали застывшую Эмму. На первый взгляд Регина абсолютно контролировала ситуацию, но Эмма отчетливо чуяла: она боится. Боится того, что сказала. Боится того, что услышит в ответ. Боится в принципе, потому что ее откровения могут завести туда, откуда не будет дороги обратно.

– Как это? – переспросила Эмма, не понимая или не желая понимать. – Ты хотела, чтобы я тебя?..

Она не договорила, потому что язык не послушался.

Что? Она не ослышалась? Регина действительно это сказала?

Эмма не знала, как реагировать. Она все ждала, что осознание вспышкой ударит по глазам, но ничего не происходило. В кабинете висела тишина, Регина криво усмехалась прямо в лицо Эмме, а сама Эмма словно приклеилась к креслу и не могла шевельнуться.

– Я, – начала Эмма, но ее перебили.

– Знаешь, что самое плохое? – Регина склонилась к самому лицу Эммы и говорила очень тихо, отрывисто, некоторые слова получались шипящими.

– Нет, – Эмма подавила порыв отодвинуться, да и некуда уже было отодвигаться. Регина оскалила в улыбке зубы. Глаза ее сверкнули отчаянной решимостью. Она явно была готова обнажить душу. Наконец-то она была готова. И, похоже, ей начало это нравиться.

Повеяло настоящей опасностью.

– Самое плохое в том, – она не говорила, она почти пела, – что я получила удовольствие тогда. По-настоящему. Я хотела твоих эмоций, хотела реакции – и ты мне их дала. С размахом.

Слова наконец обухом ударили по затылку.

Хотела? Она хотела… того, что случилось? Хотела, чтобы ее изнасиловали? Так не бывает. Это невозможно. Никто не может такого хотеть.

Эмма потрясенно молчала.

Что тут можно было сказать? О чем спросить? Как вообще можно о таком спрашивать?

Регина снова усмехнулась, Эмме показалось, что горько, и продолжила:

– Вижу, ты не слишком-то мне веришь? – она покачала головой. – Что ж, это неудивительно. Я бы тоже предпочла себе не верить. Гораздо удобнее верить в насилие. И шантажировать тебя этим.

Она подмигнула, гортанно засмеявшись, но ее смех все еще был насквозь искусственным. Вымышленным. Как, видимо, и многое из того, чем она жила и чем кормила Эмму. Эмма сидела ни жива, ни мертва и все пыталась осознать то, что ей сейчас говорили.

Она же хотела правду? Хотела. Вот она – правда. Сердце подсказывало, что правдивее не бывает. И хотелось бы не верить, но…

Регина не врала. Эмма слышала это по отчетливому ликованию, прорвавшемуся в голос. Видела по сумасшедшему блеску в глазах. Ощущала в прерывистом дыхании. Регина все еще хотела, чтобы Эмма ушла. И поэтому цеплялась за любую возможность. Даже за ту, что, очевидно, никогда не рассматривала.

Эмме действительно надо было уйти. Не глотать все то, что запихивала в нее Регина. Не пытаться переварить. Потому что это было… Страшно. Регина говорила, что специально поставила Эмму в такое положение. Наслаждалась тем, как Эмма пыталась выбраться из него. Смотрела со стороны и не собиралась исправлять ситуацию. И не исправила бы, не прояви сейчас Эмма твердость.

Но Эмма продолжала сидеть на месте.

Слушать.

Впитывать.

– Шантажировать тебя было прекрасно, – вдохновенно продолжила Регина. – Поэтому я поступила именно так. Не стала тебе препятствовать – или ты думаешь, я не справилась бы с тобой, пожелай я этого?

Она шире раздвинула губы, и вот уж эта улыбка была настоящей. Насквозь.

Она справилась бы. Сейчас, прямо здесь, Эмма сидела напротив торжествующей Регины и понимала: ее саму спустили бы с лестницы. Если бы расчет не состоял в другом. И совсем не плохо было сознавать собственную слабость. Плохо было то, что ее вынудили поверить в силу. В необходимость этой самой силы.

– Регина…

Но Регина как раз не желала слушать. Получив возможность выговориться, она, кажется, собиралась ею воспользоваться до конца. Она все еще стояла напротив Эммы, чуть склонившись к ней, и говорила: торопливо, будто боясь не успеть, словно желая высказать все Эмме до того, как заставит ее уйти. Но Эмма не собиралась никуда уходить. Она попросту не могла.

– Мне нужно было что-то, за что я могла бы возненавидеть тебя еще сильнее, потому что я чувствовала: эмоций по поводу Генри начинает не хватать. И вот ты сама подкинула мне идею. Знаешь, с каким удовольствием я уцепилась за нее?

Регина продолжала улыбаться, улыбка цвела в ее взгляде, слышалась в голосе, скользила энергией по телу. Она говорила страшные, невозможные вещи, и ей это нравилось. Ей нравилось, как правда действует на Эмму. Ей нравилось, что поводья снова в ее руках, и она может управлять этим безумием.

– Зачем? – едва слышно спросила Эмма, у которой кружилась голова. – Зачем тебе было ненавидеть меня?

Не хватало эмоций? Почему? Куда они начали пропадать?

Регина пренебрежительно хмыкнула: видимо, она считала, что не понимать этого невозможно.

– Ты портила мне жизнь, Эмма Свон. Всю мою прекрасную, заслуженную жизнь. И я не собиралась однажды просто смириться с этим.

Теперь она сидела на краю стола и выглядела… Эмма бы сказала, что легко. Словно избавлялась от ноши. Регина за считанные минуты отчаянно помолодела, пусть даже и до этого ее нельзя было назвать старухой, но сейчас она выглядела совсем как девчонка. Эмма помнила ее такой лишь однажды. В машине. Выйдя из которой, Эмма застрелила Руби.

Что-то сдвинулось в Эмме. Что-то, что позволило ей выйти из транса, сбросить оцепенение и быстро спросить:

– Ты и сейчас ненавидишь меня?

Вопрос ее застал Регину врасплох. Она явно его не ждала. Резко втянув носом воздух, она бросила, чуть сбившись:

– Сейчас… сейчас это не играет роли. Мы говорим не про сейчас.

Она помотала головой, как бы лишний раз подтверждая свое нежелание уходить от изначальной темы.

– В том числе, – возразила Эмма, приподнимаясь. Если до этого она сидела, скорчившись, в самой глубине кресла, то сейчас готова была встать. Сравняться с Региной. Посмотреть ей в глаза.

Невесть откуда взялись силы. Будто узнанная правда придала их Эмме. В самом деле, было невыносимо трудно не знать ничего и хватать лишь ошметки, случайно брошенные со стороны. Да и те постоянно оказывались уже основательно подгнившими.

– Ты боялась, – Эмма вспомнила, как пару раз ловила у Регины странный взгляд, который, по ее мнению, выражал отношение к происходящему. К произошедшему. Тогда она все еще была единственной виновницей. Тогда она не думала, что кто-то из них может так отчаянно лгать.

Регина прищурилась. Злость по-прежнему витала где-то в воздухе, но уже не так агрессивно. Эмма смогла бы отмахнуться от нее, если бы захотела.

– О, несомненно, – Регина чуть растеряла кураж, в ее словах больше не было того предельного ликования. Однако она продолжала держать лицо.