Начал накрапывать дождь, мелкий и противный. Эмма невольно моргнула, когда капля попала ей на ресницы. А потом моргнула еще раз, когда услышала:

– Я думаю, что нет.

Вот это было больно. Очень больно. Эмма думала, что переживет, но пока получалось не очень.

Регина явно заметила, как исказилось лицо Эммы, потому что добавила – и Эмме показалось, что это тоже было правдой:

– Я просто хотела, чтобы ты была рядом. Всегда.

Эмме было тяжело дышать.

– Разве это не любовь?

Дождь стекал по ее щекам частыми струйками, и в каком-нибудь кино о любви это, наверное, должно было быть красиво и драматично, но вся беда заключалась в том, что это было не кино. И не о любви.

Мимо них шли люди, спешили по своим делам, и никому не было дела до магии, до кинжалов, до разрывающегося сердца.

Эмма все еще дышала с трудом, борясь с желанием взрезать себе грудь и вырвать сердце, только бы оно перестало болеть.

Регина криво усмехнулась.

– Это эгоизм, Эмма. Его у меня всегда было в избытке. Ты и сама знаешь, разве нет?

Она покачала головой.

Эмма знала, конечно. Как знала и то, что Регина действительно не любила ее. Когда любишь, так не поступаешь. Впрочем, может быть, у Эммы были слишком светлые представления о любви. В нынешнем-то веке…

Эмма глубоко вдохнула, вытирая лицо, ладонями заглаживая мокрые волосы назад. И спросила, мечтая добить себя до конца:

– А сейчас? Сейчас ты меня любишь?

Абсолютно глупый вопрос. С чего бы Регине любить ее сейчас?

Эмма снова сердито вытерла лицо.

Может быть, она умрет. А может быть, нет. В любом случае, разве она не хотела, чтобы Регина появилась здесь? Хотела. Вот и получила.

Регина вздернула подбородок.

– Разве это место для того, чтобы задавать подобные вопросы, мисс Свон?

Эмма думала, что ослышалась. Совершенно определенно. «Мисс Свон». Как давно ее никто так не называл… Она неуверенно подняла взгляд, еще не зная, на что натолкнется, но надеясь.

В Регине не было ничего темного сейчас, ничего враждебного. Она улыбалась открыто, непривычно. И глаза ее были такими теплыми сейчас.

Сердце на мгновение остановилось перед тем, как стремительно побежать дальше.

Эмма сама не поняла, как шагнула вперед и взяла Регину за руку. Прикосновение обязано было отдаться старой болью – но отозвалось лишь теплом и нежностью, волной разметавшись по телу.

Регина не дернулась. Не отодвинулась, не забрала руку. И Эмма почувствовала, как чужие пальцы сжимают ее ладонь.

– Идем, – прошептала она, чувствуя, как подступают слезы. – Идем…

Ничего не прошло. Улеглось, присмирело, сдержалось плотиной, но не исчезло, не растворилось в прошлом. Эмма думала, что больше не любит Регину. Полагала, что ненавидит ее за всю боль, что та причинила – ей и остальным. Но сейчас, здесь, стоя рядом с Региной, слушая ее, смотря ей в глаза, держа ее за руку…

Эмма не смогла сказать больше ничего, кроме:

– Идем домой.

Она не помнила, как они вернулись в подъезд, как поднялись на лифте, как вошли в квартиру. Эмма действовала на автопилоте – и ни на секунду, ни на мгновение не выпускала руки Регины. Словно боялась, что сделай она так – и Регина исчезнет.

Она делала очередную глупость. Как тогда, когда уехала из Сторибрука, не дав себе времени для размышлений. Как тогда, когда приехала в Сторибрук, послушавшись незнакомого мальчишку. Но если бы не эти глупости – где была бы она сейчас? С кем?

Едва войдя в квартиру, едва закрыв дверь, Эмма повернулась, желая увидеть Регину. А увидев выражение темных глаз, прочитав в них то, что уже не надеялась никогда прочитать, отпустила ее руку, чтобы погладить по щеке. Всю свою нерастраченную нежность, всю свою забытую и незабытую любовь Эмма вложила в это прикосновение. А когда Регина, прикрыв глаза, прижалась щекой к ее ладони, Эмма расплакалась. Она, взрослая женщина, пережившая так много, стояла и просто плакала от того, что другая женщина, причинившая ей массу боли, просто прижималась щекой к ее ладони.

– Как ты изменилась, – прошептала Эмма, когда смогла говорить. – Как же сильно ты изменилась…

Она не думала, что однажды скажет такое, но вот говорила, и это было самое невероятное и прекрасное из возможного.

Регина кивнула, чуть отстраняясь, и Эмма тут же потянулась следом, не в силах лишиться ее тепла.

– Я изменилась, – согласилась Регина. – И одновременно нет. Когда-то я тоже думала, что есть черный цвет и есть белый. Мне не нужны были оттенки. Я и сейчас знаю, что есть черный цвет, а есть белый. А между ними – сотни тысяч других цветов.

Эмма почти не слышала ее. В ушах оглушительно бился пульс, во рту пересохло, а в голове почему-то крутилась мысль о том, заправила ли она утром постель.

– Пятьдесят оттенков серого, – хихикнула она вдруг, вызвав к жизни совершенно ненужную сейчас ассоциацию.

Регина непонимающе нахмурилась, и Эмма махнула рукой.

– Неважно. Это неважно.

Слезы высохли сами.

Она залюбовалась Региной вновь, уже не помня, как не хотела ее видеть, как ненавидела, как плакала ночами от всей той лжи, что довелось пережить. А потом вдруг спросила:

– А что, если бы я не захотела ничего помнить? Ничего из этого?

Просто потому, что повторной боли она бы, наверное, не пережила.

– Я не понимаю намеков, – Регина вскинула голову, кривя губы.

– Все ты понимаешь, – усмехнулась Эмма. – Ты бы сделала это, если бы я попросила?

Если бы она действительно захотела забыть.

Она внимательно следила за реакцией Регины, изучала, ждала. И удовлетворенно кивнула, услышав короткое «Да», а потом поцеловала – очень осторожно, нежно, так, будто это был их первый поцелуй. В каком-то смысле так оно и было – первый. Первый после долгой разлуки. Пусть он не станет последним.

Что-то засияло вокруг них, удивленная Эмма открыла глаза и тут же зажмурила их обратно, когда белое свечение ринулось к ней, стремясь опутать собой. Это было тепло, и ярко, и волшебно, и Эмма сжимала в своих руках Регину, а рядом с ними кружило что-то абсолютно настоящее и живое.

– Что это? – выдохнула Эмма наконец и услышала счастливое:

– Это магия, Эмма. Твоя и моя.

Эмма пораженно приоткрыла один глаз, стараясь не смотреть в сторону свечения, которое все еще было слишком ярким и настырным.

– Моя?

Регина обхватила ладонями ее лицо и приблизила к своему. Глаза ее светились почти так же, как волшебство вокруг.

– У тебя тоже есть магия, Эмма. Позволь мне показать тебе.

На этот раз она поцеловала ее сама, и это был совсем другой поцелуй. Не Эмма главенствовала в нем, не она задавала темп. Регина обнимала ее за плечи и вела куда-то, подталкивала в нужном направлении. Только упав на кровать, оказавшуюся вполне себе застеленной, Эмма поняла, что к чему.

Они собирались раздеться и прижаться друг к другу – абсолютно точно.

Волшебство все еще освещало комнату, когда Регина принялась раздевать Эмму и целовать каждый дюйм обнаженной кожи. Это было столь непривычно, что поначалу Эмма даже застеснялась.

– Раньше ты не хотела этого, – выдохнула она, приподнявшись и обхватив Регину за талию, притиснув ее к себе. Запрокинула голову и подставила губы под поцелуй, дрожа от нетерпения. Регина погладила ее по все еще немного мокрым волосам.

– Потому что раньше я не любила тебя, – ответила она просто, и Эмму пробило разрядом молнии, а потом еще одним, когда Регина осторожно опустила ее на постель и щелкнула пальцами, в одно мгновение оставшись такой же голой, как Эмма.

– Ого! – у Эммы захватило дух. – Есть и от магии польза!

Она не могла до конца поверить, что все это происходит. Еще утром она чувствовала себя одинокой и никчемной, а сейчас на ней лежала самая прекрасная из всех женщин, которая, казалось, искренне любит ее – во всяком случае, Эмме хотелось в это верить. И она верила, всей душой, всем сердцем, а Регина обнимала ее, целовала и шептала что-то на ухо, чего Эмма никак не могла понять.