– С помощью клепсидры*.

Слово Эмме незнакомо, и она подавленно молчит, чувствуя себя весьма неприятно. Может быть, не зря римляне считают их варварами? У них нет стольких вещей.

– Вон она, – Робин указывает на довольно большое сооружение странного вида, стоящее в углу: там будто бы сосуд, сужающийся книзу, и с его узкого конца в бадью, стоящую под этим сосудом, капает вода.

– Когда вода дойдет до третьего снизу деления, нам нужно будет идти, – добавляет Робин, пока Эмма с интересом разглядывает эту клепсидру. – Если захочешь, потом я научу тебя определять время.

Эмма уже хочет и потому кивает, доедая виноград и запивая его водой. В голову приходит очередной вопрос.

– Они дают нам то же, что едят сами? – спрашивает она, гадая, не заставят ли ее питаться только виноградом и этим сыром. Долго она не протянет.

– Нет, конечно, – снисходительно улыбается Робин. – Им нет нужды баловать нас лакомствами. Временами нам перепадает свинина или говядина, рыба, но в основном готовят капустную похлебку с луком и свеклой или каши. Иногда дают пиво.

– Пиво, – повторяет зачем-то Эмма, и Робин принимает это за вопрос:

– В Риме предпочитают вино, но здесь, в лудусе, Аурус в основном оставляет его для себя. Так и говорит: вино – напиток героев, пиво – напиток варваров.

«Они считают нас варварами, – сердито думает Эмма, вспоминая вчерашний разговор рабов. – А сами гадят на улицах!» Разве такое было бы возможно на севере? Никогда.

Ей не хочется уходить с кухни. Тут тепло и хорошо пахнет. Но Робин нетерпеливо поглядывает, и Эмма, вздохнув, говорит:

– Можем идти.

Робин поднимается вместе с ней. Эмма думает, не надо ли убрать за собой, однако едва она отходит от стола, как невысокий смуглый раб принимается ловко кидать остатки еды в большую корзину. Другой раб, с болезненным лицом, аккуратно собирает блюда и миски. Эмма отмечает, что они последние из гладиаторов, кто еще остался на кухне. Время завтрака, очевидно, истекло.

Они с Робином снова идут по галерее, пол которой успел слегка нагреться утренним солнцем, и Эмма наслаждается этим ощущением. Ночью она продрогла, укрыться было нечем, а сено совсем не грело. Эмма понимает, что болеть ей никто не позволит. Даже дома считалось зазорным оставаться в постели при легком недомогании. Эмме, у которой женские дни всегда сопровождались изнурительной болью внизу живота, приходилось превозмогать себя. Наверное, здесь будет так же.

В комнатах, мимо которых они проходят, уже никого нет. Эмма безбоязненно заглядывает в них, отмечая скудность обстановки. Кое-где виднеются низкие топчаны, едва покрытые тканью, но в основном, судя по всему, гладиаторы спят прямо на полу. Эмме интересно, от чего она зависит, но спрашивает она у Робина совершенно другое:

– Почему ты Фур?

Она вспомнила об этом почти сразу после того, как увидела его на кухне, и никак не может отделаться от мысли, вертящейся в голове.

– Это пошло с первого боя. Меня тогда выставили совершенно безоружного. Что оставалось делать? А у соперника был меч. Я очень хотел жить.

Робин пожимает плечами так, словно чувствует себя немного виноватым. Эмма не спрашивает, выжил ли тот, у кого он отобрал оружие. Неважно. Кроме того, Робин упоминал, что на арене умирают не так уж часто. Это обнадеживает.

Галерея заканчивается двустворчатой дверью с накладками из металла, и, миновав ее, Эмма обнаруживает, что они с Робином переходят в какое-то другое помещение. Резко бросаются в глаза отличия: если галерея с комнатами рабов были голой и обшарпанной, то сейчас Эмма смотрит на гладкие побеленные стены. Она опускает глаза и видит, что идет по каменным плитам, в сплетении которых изредка встречаются выложенные мелкими камешками причудливые рисунки. По углам расставлены кадки с цветами, у окон виднеются красивые металлические светильники, кое-где исходят дымом благовоний курильни.

– Где мы? – тихо спрашивает Эмма, которой почему-то не хочется разговаривать в полный голос.

– Это домус*, – так же тихо отвечает Робин, идя справа и чуть впереди. – Здесь живут хозяева. Я веду тебя в таблинум* – это личная комната Ауруса. Запоминай дорогу: может быть, тебе придется ходить здесь самостоятельно.

Эмма робеет, слыша такое. Это большой, очень большой дом, и в нем множество поворотов и комнат, в которых легко запутаться. Она делает это на третьем повороте, хотя раньше никогда не замечала за собой подобного. Может быть, это из-за того, что все вокруг слишком чужое.

– Мы почти пришли, не отставай, – слышит Эмма и видит, как навстречу им идет Регина. Сегодня ее туника темно-зеленого цвета, а волосы распущены и перекинуты через правое плечо. Робин говорит что-то Регине на римском, но та даже не смотрит на него и проходит мимо, не удостоив взглядом и Эмму. Эмма невольно вдыхает шлейф сладковатого, тонкого аромата, оставшийся после Регины.

– Что это за запах? – спрашивает она. Робин принюхивается и отвечает без запинки:

– Фазелийская роза.

Эмма может только подивиться тому, как четко он это определил.

Несмотря на слова Робина о том, что цель близка, им приходится пройти еще два поворота, и все это время Эмму преследует запах той самой фазелийской розы, который не в состоянии перебить даже благовония, курящиеся на каждом углу. Она думает, что этот аромат не подходит Регине. Ей нужно что-то более тяжелое. Более сладкое.

– Стой, – велит вдруг Робин, и Эмма послушно останавливается, выглядывая из-за его плеча. Перед ней очередная дверь, украшенная разинутыми пастями каких-то зверей, выполненных из металла. Возле двери стоит раб, и Робин говорит ему что-то по-римски, Эмма не понимает, что именно. Раб отрывисто отвечает и, открыв дверь, исчезает за ней.

– Никогда не заходи к Аурусу без предупреждения, – учит Робин, придирчиво осматривая Эмму. – Это же касается всех, кто живет здесь. За это могут жестоко наказать. И называй его господином, а его жену и дочь – госпожами.

Эмма надеется, что станет редко появляться в этом месте: оно темное и холодное. И обладает слишком большим количеством поворотов.

Ожидание затягивается. Ноги Эммы начинают мерзнуть: красивая и ровная плитка слишком холодна. Чтобы отвлечь себя, Эмма обращается к Робину:

– Почему Регина не ответила тебе, когда ты поприветствовал ее?

Робин косится на нее.

– Она не обязана мне отвечать.

Эмме это непонятно. Она хмурится, вопросительно глядя на мужчину. Тот вздыхает, но поясняет:

– Она старшая над рабами. Управляющая*.

Это много о чем говорит Эмме. Регина – старшая в этом доме, за исключением хозяев. Вот почему она так ведет себя. Позволяет себе высокомерие.

– Но ведь гладиаторы – не обычные рабы? – уточняет Эмма. Ей хочется, чтобы это было так. Чтобы при следующей встрече с Региной она смогла бы ей сказать это.

Робин грустно улыбается, давая понять, что не все так просто.

– Но Регина все равно тоже рабыня? – упорствует Эмма.

– С привилегиями, – уклончиво отвечает Робин, и Эмма быстро понимает, что пока не стоит касаться этой детали. Однако на всякий случай все равно спрашивает:

– Что это за привилегии?

Робин смотрит в сторону.

– Спроси у нее сама.

Разумеется, Эмма не сделает этого в ближайшее время. Их прошлый разговор с Региной начался и закончился не слишком хорошо, кроме того, она все еще подспудно раздражает Эмму, и нет абсолютно никакого желания общаться с источником раздражения.

Но ей еще и любопытно, а любопытство, как известно, проще удовлетворить, чем прогнать безрезультатно.

Раб не возвращается от Ауруса, и Эмма вновь задает вопросы:

– Откуда она? Почему стала рабыней?

Робин качает головой. По его лицу понятно, что разговор ему в тягость.

– Я не знаю. Она уже была ею, когда я появился здесь.

– А кто-то другой знает? – снова упорствует Эмма. Регина интересует ее. Может быть, из-за того, что тоже женщина. А может быть, ей хочется выяснить, что же стоит за той надменностью, что продемонстрировала Регина вчера. Эмма чует, что здесь есть какая-то история. Но вот какая?