– Господин Паэтус хотел взять меня силой, – тихо, но уверенно говорит она. – Я отказала.

Паэтус громко фыркает.

– Она отказала! – восклицает он. – Да ты только послушай ее, отец! Словно у нее есть право выбирать!

Звонкий звук пощечины прерывает тираду Паэтуса, и Эмма испуганно смотрит на Ауруса, только что ударившего собственного сына. Лицо ланисты выглядит хищным, от не отрывает взора от ошарашенного сына и спокойно говорит:

– Эмма – мой гладиатор. Как ты посмел подумать, что можешь заставлять ее делать что-то в обход меня?

Паэтус краснеет так, будто вся кровь прилила к его лицу. А потом молча выбегает из комнаты, швыряя в отца окровавленный платок. Аурус дает платку упасть на пол, оглядывает Эмму и велит ей:

– Ступай к себе. Немедленно.

Эмма рада, что все закончилось. Что бы там ни случилось потом, Аурус на ее стороне. Он даже ударил собственного сына! И это позволяет Эмме сказать тихо:

– Благодарю, господин.

Но то, что она слышит потом, ввергает ее в самую настоящую панику.

– Ты все равно будешь наказана, Эмма, – говорит Аурус. – Ты ударила римлянина. Своего господина. Ты ведь не думала, что это сойдет тебе с рук?

Эмма боится поднять взгляд. Она не знает, что увидит в глазах Ауруса. Не знает, что хочет увидеть. И потому просто молча уходит, хотя больше всего ей хочется лечь и не двигаться.

Дорога до комнаты кажется бесконечной. Ноги попросту не идут, и Эмме кажется, что она никогда не выберется из домуса. Навстречу попадается Регина, которая спрашивает о чем-то, но Эмма не разбирает слов и просто обходит ее стороной, глядя куда-то в пустоту.

Ее накажут. Накажут за то, что она пыталась защитить себя.

Это не укладывается в голове. Одно дело знать, что такое бывает, а другое – прочувствовать на себе.

Эмма добирается до своей комнаты, садится на кровать и подтягивает ноги к груди, потом закрывает глаза.

Ее выпорют. Несомненно, выпорют. И, может быть, переведут на хлеб и воду. Надо ли бояться?

Она вспоминает Паэтуса, но нет сил удивляться тому, как буквально за мгновение может измениться человек. Он не изменился. Она просто видела его таким, каким хотела видеть. А потом пелена спала.

Решение Ауруса понятно Эмме. Сначала она злится, потом смиряется. Она ведь действительно ударила Паэтуса. И она действительно находится в рабстве. Нет в обещанном наказании ничего такого, что она не могла бы ожидать.

За всем этим почти не чувствуется боль от обмана. Пожалуй, Эмма только рада, что все это вскрылось здесь, в лудусе, а не где-нибудь в открытом море. Она правильно делала, что не доверяла никому, почему же с Паэтусом…

– Эмма, что случилось?

Взволнованный голос Робина доносится до Эммы, и она нехотя открывает глаза.

Робин садится рядом с ней и участливо смотрит. Эмма смотрит на него в ответ. И размеренно рассказывает:

– Паэтус предлагал мне убежать вместе с ним. Но я узнала про него и Августа. И про то, что через меня он хотел отомстить Аурусу. И отказала. Тогда он попытался изнасиловать меня. Я ударила его. И теперь меня накажут.

С каждым ее словом лицо Робина все больше вытягивается. А Эмма будто заново проживает все эти моменты. И лучше не становится.

– О, Эмма, – шепчет Робин. – Мог ли я подумать, что все это происходит не по твоей собственной воле… Я бы первым рассказал тебе про Паэтуса и Августа!

Эмма удивленно смотрит на него. А разве она не спрашивала его о том, почему злится Август? Или он не так ее понял?

– Ты… знал?

– Все знали, – виновато говорит Робин. – Это была громкая история. С не очень хорошим концом.

Эмма думает, что должно стать больнее. Но нет. Словно что-то умерло внутри. Она виновата сама.

Паэтус предал ее. Как и Наута. Ей надо бы запомнить, что не стоит доверять мужчинам. Свободным мужчинам со своим кораблем.

– Аурус не жесток. Он вряд ли велит причинить тебе боль специально. Им просто хочется посмотреть. И теперь он им уступит, ясное дело.

Робин говорит непонятные вещи и выглядит при этом несчастным.

– Кому – им? – шепчет Эмма.

Им? Посмотреть? Их будет много? О, Один… Очередной приступ паники волной проносится по спине. Хочется взвыть и броситься на стену.

Робин моргает.

– Все, кто захочет посмотреть. Аурус не упустит возможности получить деньги за такое.

У Эммы голова идет кругом. Ее тело – словно товар. Ее жизнь стоит столько, сколько пожелает заплатить за нее какой-то надменный римлянин. Или несколько римлян.

– Что они сделают со мной? – бесцветно спрашивает она. – Изобьют? Заставят сражаться с кем-то до смерти? Поставят еще одно клеймо? Сломают пальцы, чтобы они никогда больше не сжались в кулак?

Она не понимает, на что там можно смотреть. А Робин явно не понимает, как она может не понимать.

– Я слышал сегодня утром разговор Ауруса и Суллы. Сулла убеждал ланисту, что ему нужно продать твою невинность. Продать публично. Аурус не соглашался. Но, думаю, теперь это будет твоим наказанием. Аурус не сторонник порки или лишения еды. Но он захочет получить от этого максимум выгоды со всех сторон.

Робин прерывается на вдохе и машет рукой, отворачиваясь. А Эмма сидит, будто окаменев, и не верит собственным ушам.

Ее… продадут? Снова? Разденут и положат под какого-то мужчину? И это будет ее наказанием? За то, что она не далась другому мужчине?

Эмма не понимает смысла. Она не понимает ничего. В голове гудит, виски болят. Хочется лечь и уснуть, но сна ни в одном глазу. Да и как заснешь после такого?

Страх медленно завоевывает тело. Заставляет трястись. И порождает одно-единственное решение.

Эмма пристально смотрит на Робина, надеясь, что он все поймет без слов. Он не привлекает ее, но лучше уж с ним, чем с кем-то чужим. Но Робин только хмурится.

– Мы можем обыграть их, – взгляд Эммы становится умоляющим. Робин не выдерживает его и отворачивается.

– Я не могу, Эмма, – отказывается он с мучением в голосе. – Нет, не проси.

Эмма и сама понимает, насколько неприглядна ситуация. Ее пронзает внезапная и глухая ненависть к тем людям, которые способны на такое по отношению к другим.

– Робин…

Она не представляет, как лишится невинности на глазах у всех. Как раздвинет ноги, и все будут смотреть, и тыкать пальцами, и обсуждать. Ужас сковывает ей сердце ледяными цепями. Что если тот мужчина, которого ей выберут, не будет нежен? Что если он равнодушен к тому, девица под ним или умелая женщина? Эмма знает от матери, что в первый раз бывает кровь, и что это обычно больно, если проделывается без должной ласки и любви. Никто не будет любить ее в ее первый раз.

В светлых глазах Робина горят те же ненависть и отчаяние, что копит в себе Эмма. Он берет ее за руки и с силой сжимает пальцы.

– Если бы я мог, Эмма, – с мукой выговаривает он, и рот его кривится. – Но Аурус уже знает, что ты невинна. И если…

Он запинается, но Эмма и так все понимает.

– Будут наказаны все, – кивает она.

При ней еще не было такого, чтобы рабы подвергались публичному серьезному наказанию. Но совершенно очевидно, что это случалось до ее появления здесь.

Робин обреченно молчит.

Больше Эмма не просит его. Она не готова подставить всех в лудусе. Они не виноваты в том, что ей не выпал шанс расстаться с невинностью еще дома. И уж точно ей не хочется потом ночами пересчитывать бесконечно, сколько людей наказали из-за нее. Да и какое наказание выберет Аурус в таком случае?

– Я зря сказал тебе об этом, – сокрушается Робин, и Эмма успокаивающе гладит его по плечу.

– Я все равно сделала то, что сделала. А ты не хотел меня расстраивать.

– Если бы я сказал тебе раньше, – продолжает убиваться Робин, а Эмма продолжает гладить его по плечу. Что толку в том, что она узнала бы об этом утром? Робин только настроил бы ее против Ауруса, и она могла бы назло ему убежать с Паэтусом. А потом было бы только хуже…

Впервые за все время, проведенное в лудусе, Эмма совершенно отчетливо понимает то, что безуспешно пыталась втолковать ей Регина.