Что-то быстрое колет слева при этой мысли, но Эмме сейчас не до того, чтобы выискивать подвохи. Она жмется к Регине, желая разделить хороший момент, и совсем не ожидает услышать:

– У Робина осталась дочь.

А еще есть Неро.

Эмма прикрывает глаза и прикусывает язык.

Не слишком ли много детей? Конечно, никто не виноват, что так все сложилось, но выходит, что все это ложится на их плечи.

Эмма не знает, любит ли она детей. Скорее да, чем нет. И она готова воспитывать их вместе с Региной, если та решит поступить именно таким образом. Ведь готова?

Так или иначе, но про Неро Эмма молчит, не придя к какому-то определенному выводу. Она по-прежнему не понимает, можно ли доверять Аурусу, и больше того: она не понимает, как отреагирует Регина – на любой из вариантов. Возможно, им обеим стоит взять немного времени для себя. Неро, как и дочка Робина, никуда не денутся: безусловно, Эмма заберет их с собой на корабль, а дальше…

О том, что будет дальше, можно подумать не прямо сейчас.

Лежать становится неудобно, и Эмма, перевернувшись на спину, вытягивает из-под туники драгоценные запасы. Регина молча наблюдает и не делает ни единой попытки помочь. Затем и вовсе встает и отходит к столику возле окна, на котором стоят чашки и плошки. Зачерпывает ложкой какую-то смесь из плошки, отправляет ее в рот и запивает парой глотков неизвестной жидкости. Пальцы у нее гнутся не слишком хорошо, так что это занимает время.

– Это от боли? – спрашивает Эмма, вытягиваясь.

– Да, – отзывается Регина, чуть запрокидывая голову и вертя шеей из стороны в сторону. Пытается помассировать, но мгновенно отказывается от этой идеи с гримасой на лице. Эмма вскакивает и, подойдя, предлагает помощь. Регина задумчиво оглядывает ее и соглашается. Вдвоем они возвращаются на постель, где Регина садится на край, а Эмма устраивается позади и, положив ладонь на здоровое плечо любимой, принимается осторожно его мять.

Регина напряжена очень сильно, пальцы едва проминают мышцы. Почти сразу же Эмма чувствует, что вспотела: капли сбегают по спине, прячутся в нагруднике и в набедреннике. Теперь она жалеет, что по возвращении в лудус не захотела окунуться в купальню, а просто отмылась быстро от чужой крови.

Регина не спрашивает ее ни о чем. Ни о Паэтусе, ни о деньгах. По каким-то малозаметным, едва уловимым признакам Эмма понимает, что прямо сейчас и здесь Регине просто хорошо. Возможно, она не хочет портить момент. А все остальное… Разве она не догадывается?

Они остаются в спальне до глубокой ночи и просто спят, обнявшись, перекинувшись друг с другом лишь парой слов. Эмма проваливается в сон сразу, как прижимается к спине Регины, и парит в черноте, не разбавленной ничем. Удивительно, но просыпается она абсолютно свежей и готовой к дальнейшему пути.

– Хочешь задержаться здесь? – уточняет она у Регины.

Та задумчиво смотрит на свои перебинтованные ладони и кивает.

– Было бы неплохо.

Она указывает на свое плечо и морщит нос.

– Оно… мешает.

Эмма понятливо улыбается.

Конечно, они останутся в Тускуле настолько, насколько потребуется. Благо, все слова Науты оказались правдой, и действительно никто из греков не стремится перебить вернувшихся рабов.

Пока Регина приводит себя в порядок, Эмма уходит в лудус, где на общей кухне успевает понять несколько довольно важных вещей.

После прихода в город армии Завоевателя многие римляне покинули его. Те, что остались, и раньше сносно относились к рабам, а теперь и вовсе не стремятся возвращать все, как было. Некоторые из беглецов успели даже найти работу, за которую им будут платить – греки или бывшие хозяева. В любом случае, город продолжает жить, и солдаты, ходящие по его улицам, сделают все, чтобы это оставалось неизменным. Сама бы Эмма не стала рисковать свободой, но… Она не решает за всех.

На кухне же Эмма встречает Марию и Давида, и они, немного смущенные этой встречей – нельзя не вспомнить их натянувшиеся после побега отношения, – сообщают ей о том, что остаются в Тускуле и, более того, в лудусе. Давид хочет попробовать себя в деле ланисты, но на добровольных началах: кое-кто из гладиаторов готов принимать участие в боях, если не придется сражаться до смерти. Эмме такой план нравится. Она не уверена, что Давид сдюжит, но это всего лишь ее мнение. Пусть у него все получится. Он заслужил.

В ожидании Регины Эмма продолжает болтать с Марией и чувствует вдруг, как та берет ее за руку. А потом слышит:

– Что ты хочешь делать с дочкой Робина?

Печальная весть давно разнесена по лудусу, и почти все сочли своим долгом подойти к Эмме и выразить ей свои соболезнования, как будто она осталась вдовой.

Эмма недоуменно смотрит на Марию, в зеленых глазах которой трепещет неясная надежда.

– Забрать отсюда, что же еще?

Мария порывисто наклоняется к Эмме и шепчет ей в самое лицо:

– Может быть… – она поджимает губы на мгновение, взгляд ее становится растерянным, но почти сразу возвращается прежний напор, и она продолжает: – Может быть, ты оставишь ее нам с Давидом?

Это звучит почти умоляюще, и в первый момент Эмма теряется, не зная, как на такое реагировать. Оставить дочку Робина здесь? В Тускуле? Пусть даже хорошо знакомым людям, но…

Во второй момент все немного проясняется.

Конечно, Эмме не стоит забывать, что своих детей у Давида с Марией уже не будет. Вернее, не будет у Давида, но вряд ли его жена захочет снова беременеть -

от кого-то другого, - ведь предыдущего она все же потеряла за время всей этой немыслимой суеты. И такая просьба… она родилась не на пустом месте и не от того, что Мария заскучала.

Эмма внимательно разглядывает бывшую рабыню. Будет ли она хорошей матерью? Как долго она размышляла о своей просьбе? Что они обсуждали с Давидом?

– Я не могу принять решение, – медленно говорит Эмма, когда подходит время что-то сказать. И добавляет, видя отчаяние Марии:

– Регина – тетя девочки. Она должна решить.

Мария поспешно кивает и вскакивает, будто прямо сейчас готова бежать искать Регину, чтобы спросить у нее. Но та появляется на кухне сама в сопровождении Давида, и каким-то образом Эмма понимает: Регина уже в курсе, о чем ее просят.

Мария подходит ближе и собирается взять Регину за руки, однако в последний момент, видимо, вспоминает, что та ранена. Поэтому складывает собственные руки на груди в умоляющем жесте и произносит:

– Мы будем любить ее.

Давид становится рядом с женой, обнимает ее за плечи и притягивает к себе. У него мрачное лицо, он готов принять любой ответ. На скулах его ходят желваки.

Эмма не спешит вставать. Она смотрит на Регину, взгляды их перекрещиваются на мгновение. В карих глазах читается спокойствие. Регина улыбается Эмме и, чуть повернувшись к Марии с Давидом, говорит:

– Вы будете для нее лучшими родителями.

Мария тут же принимается плакать и благодарить. Давид позволяет себе облегченный выдох. Да и Эмма, признаться, больше рада такому выбору Регины, чем нет. Она прекрасно помнит, кто всадил кинжал в живот Ласерте – и пусть Регина так до сих пор этого не признала, но вряд ли она испытывает горячие чувства по отношению к племяннице. Так уж сложилось, что семейные радости для Регины долгое время были вещью абсолютно недоступной. И Эмме не хотелось бы, чтобы последствия этого каким-то образом отразились на маленьком ребенке. Так что…

Так будет лучше для всех. Тем более что им с Региной еще предстоит долгий путь на север, и подвергать младенца таким испытаниям нет необходимости.

Эмма не думает, что они станут скучать по девочке. Они не успели к ней привязаться.

Снаружи вдруг доносится чей-то крик. Эмма моментально вскакивает, напрягаясь.

Крик повторяется, в довершение к нему разносится какой-то странный шум, похожий…

Лошадиное ржание.

И бряцанье оружия.

Тревога разносится по лудусу вместе с ветром, дующим с запада.

В один прыжок Эмма оказывается возле Регины и требовательно говорит ей: