– Хороший прием, Эмма, но не пользуйся им слишком часто. Ты же не хочешь заработать себе прозвище «Мужененавистница»?

Эмма не ненавидит мужчин. Может быть, только Науту. Остальные пока что не сделали ей ничего плохого.

Лепидус подвывает, держась за яйца, и под общий смех хрипло обещает однажды проделать с Эммой то же самое. Эмма хмыкает.

– У меня нет яиц, – говорит она, хоть и помнит, что от подобного удара, полученного в отрочестве, ей было очень больно.

Лепидус кое-как поднимается и, ковыляя, уходит прочь. Эмма отдает оружие Августу и собирается пойти к себе, а потом помыться, но в галерее ей навстречу попадается Паэтус.

– Ты ведь не сделаешь со мной то же самое? – шутит он, кивая в сторону арены.

Эмма вспыхивает, понимая, что он все видел.

– Это был всего лишь бой, господин, – бормочет она.

Паэтус мягко касается ее подбородка и заставляет посмотреть на себя.

– Можешь звать меня по имени? – просит он. В его карих глазах – сплошное тепло, а от прикосновения что-то сжимается внутри, и это кажется весьма приятным. Эмма осторожно кивает.

– Да, госп…

– Паэтус, – поправляет ее Паэтус.

Эмма кивает снова.

– Да… Паэтус.

Называть его по имени – особое удовольствие. Эмма перекатывает имя на языке очень долго, до самого вечера, когда ловит Робина и просит его позаниматься с ней римским. С большим рвением она принимается изучать новые слова, и Робин с удовольствием говорит ей:

– У тебя отличная память, Эмма!

Он гордится ею, а Эмма улыбается, представляя, как удивится ее умениям Паэтус. И он действительно удивляется, когда они встречаются в следующий раз вечером, когда уставшая, измотанная, вся потная Эмма, подвернувшая ногу при выполнении особо трудного приема, ковыляет к себе в комнату.

– Неужели никто не может проводить тебя? Тебе же больно! – сердится Паэтус, и Эмма не успевает ничего ответить, когда он вдруг подхватывает ее на руки. Эмма ахает и крепко цепляется за его плечи. Внутри тут же зарождается страх, что ее увидят, что ее накажут, но Паэтус шагает легко и уверенно и прижимает к себе Эмму, и пахнет от него чем-то пряным и вкусным.

– Где твоя комната? – спрашивает он, и Эмма говорит, где. Он приносит ее туда и очень бережно опускает на постель, а потом становится рядом на одно колено, поддернув тунику.

– Сильно болит? – он, не дожидаясь ответа, берется за распухшую лодыжку и принимается нежно ее массировать. Эмме больно, но она не признается, потому что ей нравится, как Паэтус касается ее. Можно и потерпеть ради такого. И ничего страшного, что после этого она едва добирается до Студия: нога распухает сильнее, чем это казалось возможным. Студий ругается и обматывает ногу мокрой повязкой.

– Меняй, как только нагреется, – советует он, и Эмма исправно полощет тряпицу в холодной воде, всякий раз выходя для этого на улицу. Уже под утро нога вдруг принимается болеть особенно сильно, заснуть не получается, и Эмма в который раз выходит в галерею, направляясь к кадке с водой. Заодно можно и попить. Делая последний глоток, Эмма слышит шаги за спиной и резко оборачивается. Ногу пронзает боль, приходится прикусить губу, чтобы не выдать себя лишним возгласом, потому что навстречу идет Регина, и нет никакого желания докладывать ей о собственных проблемах.

С приездом Паэтуса Эмма совершенно перестала пытаться подружиться с Региной, и, кажется, это возымело обратный эффект. Во всяком случае, сейчас именно Регина заговаривает первой.

– Что-то случилось? – спрашивает она, и в голосе ее слышна легкая тревога. – Почему ты здесь?

Ее длинные волосы заплетены в аккуратную косу, темно-серая туника кажется совсем новой. В руках Регина держит большой кувшин.

– Я вывихнула ногу на тренировке, – отвечает Эмма, благополучно забывая, что хотела не сообщать об этом. – Студий велел менять повязки.

Словно бы для того, чтобы доказать свои слова, она приподнимает больную ногу. Регина скользит по ней быстрым взглядом, потом снова заглядывает Эмме в глаза.

– А в остальном, – вдруг интересуется она, – с тобой все в порядке?

Эмма замечает, что ее глаза очень похожи на глаза Паэтуса. Но, может быть, это всего лишь оттого, что они – карие.

– Что тебе за дело? – дерзко отзывается она, будто симпатия Паэтуса дала ей право так разговаривать с людьми. Но разве она неправа? Разве Регина не говорила сама, что не быть им друзьями и что она только порадуется, когда с Эммой случится что-то плохое?

Регина неуловимо меняется в лице. Надменность проскальзывает во взгляд. Она вскидывает голову и собирается пройти мимо, но вдруг останавливается.

– Ты можешь не нравиться мне, Эмма, – говорит она тихо, не глядя на Эмму. – Но это не значит, что я желаю тебе зла.

Эмма фыркает.

– Я помню совсем другие твои слова, – упорствует она, ощущая смятение. Может быть, Регина говорит правду? Ведь человеку свойственно меняться.

Регина все еще смотрит в сторону. А когда возвращает взгляд Эмме, то в нем угадывается нечто, похожее на жалость и симпатию.

– Пожалуйста, Эмма, – она вздыхает. – Очень прошу тебя: будь осторожна. Твои необдуманные действия могут затронуть не только тебя, но и остальных рабов.

Эмма фыркает снова, но уже потише. Так вот о чем печется Регина! О том, что все это может как-то отразиться на ней! Конечно, как можно было подумать, что она действительно переживает за кого-то другого.

– Я ничего не делаю, – возражает Эмма твердо. – Ты можешь не бояться.

Регина грустно улыбается.

– К сожалению, от тебя мало что зависит, как и от меня.

Впервые со дня их знакомства она признает вслух, что они хоть в чем-то равны, и Эмму это приводит в изумление. Она даже не может ничего сказать, просто стоит и смотрит на Регину, и нога болит уже не так сильно.

– Но если, – тихо спрашивает она, – от меня ничего не зависит, то какая разница, буду я осторожной или нет?

Она не очень понимает, чего от нее ждут.

Регина качает головой и уходит, не говоря больше ни слова. Эмме мучительно хочется посмотреть ей вслед, но вместо этого она отправляется к себе, чтобы прожить еще один день в прежнем ритме. А вечером к ней в комнату приходит Паэтус и останавливается на пороге.

– Я могу пригласить тебя на прогулку? – говорит он, и у Эммы замирает сердце. Она моментально забывает все слова и предостережения Регины: в самом деле, та печется о себе – и только! А Эмме о ней думать необязательно.

Конечно, никто не выводит Эмму за пределы лудуса – они с Паэтусом всего лишь кругами бродят по арене, – но даже это уже отличается от обычных прогулок Эммы. Первое время она нервничает и постоянно прислушивается, не послал ли Аурус за ней кого-нибудь, чтобы схватить и выпороть за общение с молодым господином, но все тихо. И тогда она начинает слушать, что говорит ей Паэтус. А он рассказывает о себе.

– Кора – не моя мать. Она всего лишь вторая жена отца. Так что с Ласертой мы родня по отцу. Но то, за чем ты нас застала, все равно не поощряется в Риме.

Эмма только кивает, не перебивая. Если Паэтусу нужно высказаться, она послушает, пусть даже ей не очень интересно.

– Это началось много лет назад. Мы были тогда скандальными подростками. Может быть, родители уделяли нам мало внимания, и мы таким образом взбунтовались, устроили свой протест, – Паэтус смеется. – Раньше это казалось чем-то очень серьезным и по-настоящему важным, а теперь…

Он останавливается и внимательно глядит на Эмму.

– Теперь это нужно лишь Ласерте. Я жалею, что ты увидела нас – это должен был быть наш последний раз.

– И он стал таким? – не подумав, спрашивает Эмма. Но Паэтус не сердится. Он мягко улыбается и говорит, чуть склонившись к Эмме:

– А ты как думаешь?

Эмма замирает, сердцем понимая, что сейчас произойдет.

Когда Паэтус осторожно целует ее, в его теплом дыхании чувствуется привкус вина. Он нежно обнимает Эмму и привлекает ее к себе, прижимает к груди, не прекращая целовать, и Эмма все смелее отвечает ему, забывая на время, кто она и где. Поцелуй кажется ей невероятно волшебным, от него кружится голова и подгибаются ноги, поэтому она хватается за плечи Паэтуса, а он целует ее все сильнее и щекочет своей бородой. А когда отпускает, то тяжелое дыхание их обоих смешано между собой, как только что были смешаны языки и губы.