Появившийся на кухне Студий подходит к Эмме и бесцеремонно принимается осматривать ее ногу. Эмма, желающая просто поесть, смотрит на него и не знает, что сказать. За нее говорит Робин:

– Приятель, мы заняты.

– А я, можно подумать, нет! – огрызается Студий и надавливает на ногу Эммы так сильно, что вырывает вскрик.

– Все в порядке, – торопливо успокаивает Эмма подскочившего было Робина. Но ничего не в порядке: нога почти не тревожила ее до этого момента, а теперь пульсирует и ноет. Студий же отчего-то довольно кивает, оставляет Эмму в покое встает и одергивает тунику.

– Я дал Регине мазь, так что вечером тебе следует помыться как следует и воспользоваться лекарством.

Все дороги ведут к Регине. Эмма уныло понимает, что без общения с ней не обойтись. Она слегка обижается на нее и предпочла бы держаться подальше, но Студий сообщает, что его слова не совет, а приказ, в противном случае он доложит Аурусу о нежелании Эммы лечиться.

Когда Студий уходит, Эмма беспомощно смотрит на Робина. Тот разводит руками.

– Думаю, лучше послушаться. Ты ведь не хочешь выйти в свой первый бой с покалеченной ногой.

Рвение Эммы сражаться давно остыло, и она вообще не хочет сражаться, но понимает, что от нее ничего не зависит. Так что молча принимается опять за кашу. Робин поглядывает на нее искоса, а потом спрашивает:

– Как тебе Август?

Эмма думает, как лучше ответить.

– Он хороший наставник, – говорит она, тщательно подбирая слова. – Но не слишком хороший человек.

Возможно, так ей кажется из-за того, что он безжалостно гонял ее по арене, не позволяя отдыхать.

Робин смеется, запрокинув голову, и кадык дергается у него на шее в такт смеху.

– Так все думают про него поначалу. Но ты его полюбишь. Обязательно.

Эмма не хочет никого любить. Она еще ниже наклоняется над своей миской и запихивает в себя кашу, понимая, что если сейчас не поест, то потом проснется среди ночи голодной. Впрочем, не слишком аппетитная еда тоже не способствует хорошему сну.

После ужина у Эммы появляется свободное время. Она не может выйти за пределы лудуса, не хочет общаться с другими гладиаторами, а потому уходит вниз, в молельную комнату, надеясь, что не встретит там Регину. Мысли о ней преследуют Эмму, когда она опускается на колени в пустом помещении и вдыхает застарелые запахи. Тут пахнет одновременно и приятно, и нет. Эмма различает сладость и терпкость, и что-то кислое, и даже горькое, оседающее глубоко в горле. В курильнях по углам сегодня ничего не тлеет. Эмма медленно ведет пальцами по гладкой поверхности камней, из которых сложено возвышение, на котором она находится, и вспоминает, как утром Робин, сам того не зная, уличил Регину во лжи. Эмма спросила у него, кому приносится в жертву копыто быка, и Робин ответил, что Марсу. Зачем Регине нужно было это скрывать? Почему она решила, что никто не узнает?

За пределами молельной тихо. Эмма старательно прислушивается первое время, будто надеется, что кто-нибудь все же придет, а потом вздыхает и принимается нараспев говорить*:

– Славлю тебя, отважного бога, владыку таинства асов, хвалю тебя, хозяина Валхаллы…

Она не собиралась молиться. По крайней мере, не здесь, потому что в обычаях их деревни – возносить похвалу Отцу Богов на открытом воздухе, глядя в чистое небо, чтобы и он, при желании, мог взглянуть на тебя. Но Эмма верит, что бог может смотреть сквозь стены, кроме того, у нее нет выбора, поэтому она тихонько продолжает:

– Пусть славится твоя сила, мудрость твоя и хитрость, и ты сам, предводитель воинов и королей…

Она закрывает глаза, и перед ней, как живая, встает суровая природа ее родной земли. Эмма может поклясться, что чувствует прохладу седого моря и запах рыбы, что привез отец с утренней рыбалки. Она слышит мягкий голос матери и перебранку братьев, а откуда-то издалека несется звон от ударов молота по раскаленному железу.

– Возношу хвалу тебе, Всеотцу, мужу Фригг, дарящей объятия. Слава тебе, вождю и колец дарителю, слава вдохновителю избранных…

Чем дальше, тем больше сил в себе ощущает Эмма. Она не открывает глаза и словно впитывает в себя всю ту энергию, что непременно роится сейчас вокруг нее. Эмма никогда не думала, что простая молитва может так успокоить. Но раньше ей и не надо было находить в себе столько покоя.

– Пою о тебе, соблазнитель жен, о тебе, шепчущем заклятия и связывающем руны. Воспеваю владыку поэтов, уловителя многих сердец…

На сердце самой Эммы снисходит мир. Она искренне верит, что непременно примет все испытания, уготовленные ей Урд, Верданди и Скульд*. Что бы ни придумали они, сидя у корней мирового древа и поливая его слезами смертных, она справится. Всеотец с ней, он следит за своим ребенком и не даст его в обиду. И она обязательно поставит его фигурку в нишу у кровати.

– Поднимаю этот рог за тебя, – не открывая глаз, Эмма вскидывает вверх правую руку с воображаемым рогом, будто бы наполненным сладким и крепким напитком, пьянящим душу. – Да пребудет с тобой победа, отец павших! Славься, Водан! Мудрейший советчик, славься!

Она замолкает, и словно тончайший перелив волшебных нитей еще какое-то время звенит вдалеке. А потом кто-то насмешливо кашляет с порога, и Эмма резко вскакивает, поспешно утирая увлажнившиеся глаза.

– Ты выйдешь победителем из любой битвы, если затянешь на арене эту заунывную песнь, – замечает Регина, и глаза ее весело блестят. Эмма ничего не отвечает ей: благодушие все еще заполняет сердце. Ей все равно, что Регина слышала ее молитву: Один не требует непременного одиночества в миг, когда кто-то славит его.

Регина какое-то время испытующе глядит на Эмму, будто ждет злого ответа, потом машет рукой.

– Аурус велел тебя привести. Идем же.

Она отворачивается, не успевая укрыть недовольство на своем лице.

И Эмма все так же молча следует за ней, храня в себе ощущение покоя и радости. Пусть она далеко от родных краев, пусть одинока и непонята, но ее боги всегда рядом.

В домусе прохладно, однако на этот раз Эмма не босиком, так что не страшно. Она ступает по коридорам и галереям, глядя в спину ни разу не обернувшейся Регине, и равнодушно гадает, что ждет ее на этот раз.

Таблинум Ауруса не так пуст, как хотелось бы. Сам хозяин стоит у окна, а вот возле стола, на низенькой скамье, покрытой красной тканью, восседает Кора. Ее брезгливое лицо обращается к Эмме в момент, как та заходит в помещение.

– А, Эмма! – восклицает Аурус радостно. – Вот и ты!

Кора кривит губы и обмахивается своей тонкой пластиной – веером, как назвал ее Робин. Эмма склоняется в поклоне.

– Да, господин.

Она избегает смотреть на Кору лишний раз – слишком жива в памяти пощечина, полученная от Ласерты. Госпожа домуса может зайти дальше.

– Чудесно, – Аурус живо и внимательно оглядывает Эмму, будто ищет что-то. Потом оборачивается на Регину, остановившуюся возле порога, и кидает ей:

– Задержись.

Эмма слышит, как меняется его тон при обращении к рабыне: становится грубее и равнодушнее. Должно быть, Регина тоже это слышит, когда покорно наклоняет голову.

– Сколько можно возиться с этой девкой? – раздраженно спрашивает Кора, но Аурус не обращает на нее внимания и обращается к Эмме:

– Что тебе надо, Эмма? Еда? Питье? Одежда?

Эмма впервые с момента, как покинула молельную, ощущает тревогу. Почему Аурус так заботится о ней? Даже Август подметил и был очень удивлен этому. Что-то внутри Эммы волнуется, как море при шторме, пришедшем из глубин.

– Говорить, Эмма, – поторапливает ее Аурус. – Не бойся. Нечего бояться. Я хотеть, чтобы мои гладиаторы ни в чем не нуждались. Именно поэтому я и позвал тебя сегодня.

Эмма робко поднимает на него глаза и видит одобрение в его взгляде. Сейчас он напоминает доброго дядюшку. Но не стоит обманываться.

– Я… – Эмма запинается, потом набирает воздуха в грудь. – Если можно, то я была бы благодарна за ткань, которой можно закрыть проход в мою комнату.