– Я про такое не слышал. Металл сейчас дорогой, и вряд ли будет кому позволено тратить его на изготовление железных сох. К тому же, вы и деревянными неплохо справляетесь.

– Микулинский князь, наверное, позволил бы это сделать, если бы у него село не отобрали. Хозяйственный он был человек и дальновидный. Много ли напашешь деревянной сохой. И берет она неглубоко и ломается в самое неподходящее время. Железной то было бы сподручнее.

– Может быть и сподручнее, – нехотя согласился Прокл – но это не для вас, а что касается села – на то была воля Великого князя Ивана Московского, да и Микулинским князьям не на что обижаться. Им был дан город Дмитров взамен утраченных здесь земель. Впрочем, какое тебе до этого дело. Я бы ещё мог понять, если бы о тех временах говорила Дарья – дочь нашего священника. Она хоть и дальняя, но все-таки родня этим Микулинским, а ты здесь совершенно чужой. Подкидыш монастырский!

Юшка промолчал. Он, действительно, никогда не знал и не видел своих родителей. Женщина, которую он до последних дней считал своей матерью, перед смертью сказала, что он ей не сын. Потом, когда её похоронили, Юшка так и продолжал жить в доме её брата. Этот человек стал ему приемным отцом и о своих, настоящих родителях, больше не было сказано ни слова. Единственным предметом, подлинно принадлежавшим его истинному отцу, остался переданный ему Агафьей амулет. Это был небольшой круглый серебряный предмет, на такой же серебряной цепочке, который Юшка вместе с нательным крестиком постоянно, носил при себе.

Что касается Дарьи, то она, по материнской линии, действительно была из рода Дорогобужских, да и к тому же доводилась ещё и внучкой младшего сына Микулинского князя, Юрия, не пожелавшего, по примеру братьев, служить московскому князю. Последовавшая затем опала и лишение титула не очень огорчили Юрия Андреевича, и он продолжал жить здесь ещё долгое время, пока не скончался. Это было село, где родилась и выросла и его жена, и дети его, и внуки.

– Молчишь!? Вот и молчи, если нечего сказать в свое оправдание. Иди на мельницу и помогай своему опекуну ремонтировать дырявую крышу. Один он там под дождем мокнет. В прошлый раз, когда мололи зерно, мука была влажной и люди очень нелестно отзывались о вашей работе, – произнес Прокл, и вновь высокомерно посмотрел на своего собеседника. Тот, как и прежде, молчал.

Постояв ещё немного, но так больше и не обмолвившись ни словом, они разошлись. Юшка, кутаясь в уже полностью промокшую одежду, поплелся к мельнице, что стояла на краю села, а Прокл направился в сторону своего дома, заметно выделявшегося среди остальных своей добротной тесовой крышей и высоким крыльцом, украшенным снаружи затейливым резным орнаментом. Он был доволен этой встречей и тем, как ему удалось поставить на место этого невозмутимого и далеко не глупого парня.

«Пусть не забывает, кто теперь здесь хозяин!» – подумал юноша, мысленно похвалив себя за сообразительность и, немного постояв перед домом, поднялся на резное крыльцо. Ещё раз взглянув на ссутулившуюся под дождем фигуру своего соперника, он открыл входную дверь и спокойно вошел в помещение.

На мельнице было безмолвно и пусто. Расположенная в северной части села, она выглядела сейчас совершенно безлюдной, и казалось, что это круглое добротное здание тихо дремлет под мелким, майским, дождем. Сезонный помол давно уже закончился, и теперь всё здесь надолго замерло в ожидании нового, обильного, урожая. Юшка открыл дверь и вошел в помещение.

– Где тебя носит в такую погоду? – откуда-то сверху, из темноты, послышался знакомый голос. – С утра ушел в кузницу, да так и пропал. Принес, что я просил?

– Дядя Трофим, я не мог раньше вернуться! У кузнеца необходимых нам гвоздей не было, вот и пришлось ждать, когда он их нарубит да откует, – и с этими словами юноша достал из-за пазухи небольшой, уже промокший сверток, доверху наполненный, только что откованными металлическими стержнями и, поднявшись по лестнице, протянул их Трофиму. Затем, достав ещё один такой же сверток и взяв молоток, он тоже приступил к ремонту обветшавшей от времени кровли. Там, под самой крышей, было темно, но Юшка никогда не обижался на собственное зрение и поэтому дело у него неплохо спорилась даже при такой, непозволительной для работы, темноте. Часть железных гвоздей, которые он оставил себе, скоро закончилась и юноше пришлось спуститься вниз за новой порцией крепежа. На этот раз, к сожалению, пришлось ограничиться всего лишь горстью их непрочных, деревянных, аналогов. Это тонкие дубовые палочки, называемые нагелями, требовали предварительно проделанного отверстия, и возни с ними было более чем достаточно. Конечно, они ни в какое сравнение не шли с их железными, коваными собратьями, однако вполне могли быть применимы в менее ответственных конструкциях. К тому же, стоимость такого крепежного материала, конечно же, была значительно меньше, что и позволяло широко использовать его при постройке или ремонте тех или иных деревянных строений.

К вечеру, все работы внутри помещения были завершены. Новые, ещё пахнущие смолой, доски теперь надежно прикрывали шатровую крышу мельницы, и оставалось только немного поправить снаружи её плотное тесовое покрытие. Дождь к тому времени прекратился. Солнце, наконец, пробившееся сквозь густую пелену облаков уже сияло где-то над промокшей Благушей и, казалось, совсем не спешило почтить своим вниманием не менее мокрое село. Лишь через полчаса, жаркие лучи его вновь коснулись съежившихся соломенных крыш и больше уже не покидали их до самого заката.

Решив, что времени у него достаточно, Юшка перенес лестницу наружу и поднялся на крышу. Дощатая поверхность её была ещё влажной от дождя, но работать здесь было уже можно. Где-то там, наверху, предстояло найти десятка два небольших круглых отверстий, отставленных выпавшими от времени сучьями, основательно их законопатить и залить разогретой смолой. Дело было не легким, но все же он надеялся справиться с ним до наступления полной темноты.

Работа уже подходила к концу, когда вместительный горшок, наполненный кипящей смолой, вдруг лопнул и черная вязкая жидкость пролилась на угли костра. Мгновенно вспыхнуло пламя, и черный едкий дым, клубясь, поднялся над темнеющей крышей мельницы. Вот он коснулся Юшки, и лицо человека тут же покрылось обильной и едкой копотью.

«Не повезло», – сокрушенно подумал юноша и уже собрался спускаться с крыши, как вдруг со стороны бурвы послышался какой-то отдаленный шум. Юшка поднял голову и, присмотревшись, увидел большой, хорошо охраняемый обоз, двигающийся в сторону села. В уже повисших над землею редких вечерних сумерках трудно было понять, что это за люди, но, судя по их количеству, было ясно, что все они сопровождают какую-то очень важную особу. Такое событие в последние годы здесь было редкостью, хотя во времена князя Андрея Старицкого это считалось обычным явлением. Сам Великий князь Московский, Василий, неоднократно ездил через это село к своему брату, и Юшка даже помнил один такой случай, когда он останавливался здесь на ночлег. Потом, когда князь Василий умер, а его брата, Андрея, казнили за организацию мятежа, дорога опустела. Конечно, по ней все также ездили торговые люди из Микулина стана в Старицу, но со стороны Москвы теперь редко кто приезжал в эти места.

Между тем, обоз въехал за ограду и остановился в центре села. В боярский дом из повозок стали заносить тюки, мешки и ещё какие-то вещи. Всё это говорило о том, что люди собираются остаться здесь до утра. Вскоре суета прекратилась, и всё стихло. Юшка слез с крыши, и, умыв свое, испачканное сажей лицо, не спеша, двинулся в сторону своего дома. Работа, которую он, к сожалению, так и не закончил, откладывалась теперь до следующего дня. Нужно было ещё до наступления полной темноты найти новый горшок под смолу, принести дрова и все подготовить для дальнейшего и окончательного ремонта кровли.

Солнце уже встало, когда Юшка, поеживаясь от утренней прохлады, вновь направился в сторону мельницы, надеясь в ближайшие часы завершить начатое дело. Проходя мимо пруда, он с удивлением заметил незнакомого подростка, который пытался поймать уже повсюду плескавшихся карасей. Ему было лет девять или десять и, судя по всему, он был не из местных. Эти мальчишки отлично знали о хозяйском запрете и вряд ли решились бы на такой безрассудный поступок.