Справа от гостиной находилась отделанная по последнему слову техники кухня, сверкавшая хромом и черным кафелем, а слева был кабинет, заставленный книжными шкафами, с двумя глубокими плюшевыми креслами и огромным столом красного дерева. Из гостиной на второй этаж вела узкая винтовая лестница с коваными стальными перилами. Там была спальня, половину которой занимала кровать с пурпурно-красным балдахином. Туалетный и журнальный столики, платяной шкаф, комод, трюмо и полочки с безделушками были сделаны из черного мрамора, инкрустированного красным поделочным стеклом и полудрагоценными камнями. На этих полочках была вся ее жизнь, все годы путешествий в виде статуэток и пепельниц, подсвечников и свечек, ракушек и камешков, вееров и масок, светильников и ламп, благовоний и ваз, выуженных на свет Божий из камер хранения по всему миру. Наверное, в душе она всегда знала, что когда-нибудь непременно обзаведется своим домом, а потому и накапливала все это хозяйство. Также на втором этаже была небольшая спальня для гостей, которая неизменно пустовала и служила кладово-чердачным помещением. Здесь она хранила вещи, которые ей разонравились или совсем не сочетались по стилю с отделкой дома, а также то, что ещё не успела распаковать. Десятка лет было бы мало для того, чтобы рассортировать и расставить все то, что она накупила во время своих странствий.
И вот теперь, укрывшись в этой современной крепости, она лежала на своей огромной кровати и пила вино из хрустального бокала. Мысли ее витали далеко, а на лице застыло мечтательное выражение. Снова и снова представляла она себе встреченного ею на крыльце церкви юношу, и вдруг поняла, что его лицо самое красивое из всех, что она видела за последние годы. В «Серебре и метале» она всегда выбирала самых красивых молодых людей. Таких там было немало, но по сравнению с красотой Кристиана их красота была слишком приземленной. Такое одухотворенное лицо было лишь у мраморных ангелов в церкви. Черные, залитые лаком, торчащие в разные стороны волосы и пирсинг в брови и губе не могли испортить этого впечатления. Эти детали его имиджа, скорее, делали из него современного падшего ангела.
И этот ангел боялся ее. Когда она впервые заглянула в голубые, похожие на озера, глаза, на дне которых плавал страх, она поймала себя на мысли, что ей хотелось бы, чтобы эти глаза смотрели на нее с другим выражением. И в то же время его страх возбуждал в ней самую темную сторону ее «я», которую она, как ей казалось, давно загнала в самые глубины подсознания, – тогда, когда перестала убивать.
Ее манило то, что была в нем какая-то обреченность. Она видела, что он готов к самому ужасному, что может с ним случиться, и ее поразила эта покорность. В его глазах она прочла ангельскую невинность и девственную чистоту. Он казался ребенком. Его неловкость, стеснение, робкие взгляды и детская открытость вызывали симпатию.
Но за всей доверчивостью и простотой стояла огромная внутренняя сила, которую она сразу почувствовала. Он смог выпить чужой крови. Он смог обрести себя после многих лет полного одиночества. Он смог признать свои страхи и посмотреть им в глаза.
Когда он рассказывал о своем рождении, о дяде, о неприятии здешнего закостенелого уклада жизни, Кристабель легко проникала в его мысли и воочию видела образы из воспоминаний Кристиана.
Вот маленький мальчик в приюте – светлом большом помещении со множеством детей и игрушек. Но он все время один, его не интересуют ни игрушки, ни сверстники, ни воспитатели. Только на уроках он обращает свой мысленный взор на то, что ему говорят. Он сосредоточивает его не на своем внутреннем мире, как обычно, а на получаемых знаниях, потому что чувствует, что, если обретет их, если будет много читать, то найдет возможность узнать какую-то другую жизнь и навсегда избавиться от этой, которая была ему ненавистна. Другие дети не обижают его, но сторонятся, потому что не понимают, – не понимают ни его прилежности на уроках, ни любви к чтению, ни пристрастия к рок-музыке.
Вот его дядя – немногословный, слегка угрюмый на вид владелец местной заправки. Только при виде Кристиана лицо его озаряет радость, на губах появляется мальчишеская улыбка, а в глазах вспыхивают веселые искорки. День, когда он забрал Криса из приюта и привез в Пурпурный Город, был самым счастливым в жизни обоих. Кристиан был рад уехать из места, где он никого не любил и сам никем не был любим. Он уже не надеялся увидеть кого-то из своих родных, думая, что все о нем забыли, что он не нужен никому в целом свете. Именно эти мысли и одинокая жизнь в приюте научили его надеяться только на себя.
Что касается дяди Адлэя, то Кристабель поняла, что он чувствует перед Кристианом вину за всех взрослых, которые разочаровали его, – за умершую мать, за сбежавшего отца и за себя – потому что был в тюрьме, потому что не смог найти его сразу. Он стремился искупить эту вину всеми способами, а потому позволял Кристиану решительно все: пирсинг, крашеные волосы, вещи из рок-магазина. Он потакал ему и его друзьям во всем. Он разрешал им ночевать у них дома, когда те не хотели предстать в нетрезвом виде перед родителями, делал для них подарки и был всеобщим любимцем. Кристиан стал смыслом его жизни; он знал, что дядя Адлэй любит его всей душой. Кристиан платил ему тем же, старался не волновать и помогать по дому и на заправке. Они были единственными родными людьми друг у друга и, понимая это, дорожили вновь обретенной семьей.
Вот Кристиан на заправке у дяди. Его тошнит от запаха бензина, от красных физиономий клиентов, от их прокуренных голосов, отпускавших грубые шуточки по поводу его андрогинной внешности и готического имиджа. Он ненавидит их мелкую ничтожную жизнь. Это не просто жизнь маленьких людей, а жизнь злобных, завистливых, подлых маленьких людей, потому что это маленькие люди Мертвого квартала. Кристиан подозревает, что этот район носит такое название, потому что его обитатели и правда мертвы. Они уже давно умерли внутри, но продолжают жить по инерции, преследуемые насущными потребностями, которые не дают им умереть физически. Кристиан боится, что, если останется в этом прогнившем месте, то станет одним из них.
Только его друзья и дядя не дают ему сойти с ума. А еще фильмы и книги, мечты и стремления, тяга к знаниям и путешествиям. С одной стороны, он обрел некое подобие умиротворенности, найдя людей, которые разделяли его увлечения, видя красоту во тьме и тьму в красоте, однако даже они до конца не понимали его самых заветных желаний. Но Кристиан не винил их за это – он привык к непониманию и не стремился никому ничего доказать. Он наслаждался их веселым обществом, а грустить и предаваться меланхолии предпочитал в одиночестве, глядя из окна на окутанный чернильной влагой Мертвый квартал, на темное небо, на зажигавшиеся звезды и мерцавшую луну, которые были безмолвными свидетелями его ночных грез.
Все эти картины одна за другой мелькали перед мысленным взором Кристабель, потому что Кристиан неосознанно хотел этого. Почему-то ему было важно, чтобы она его поняла. Конечно, он не знал, что она читает мысли, но казалось, что, если бы и знал, то не сопротивлялся бы. Возможно, он почувствовал в ней родственную душу, потому что она тоже была одинока и так не похожа на других. Его проницательность не могла не уловить в ней нечто чуждое его миру, миру живых.
Однако ей не удалось прочитать в мыслях Кристиана, откуда он знает, как ее зовут. Называя ее по имени, он полностью заблокировал свой разум. Он сделал это невольно, сработал какой-то подсознательный рефлекс, но, тем не менее, это произошло и поразило ее. Никогда среди смертных она не встречала такого умения закрывать свои мысли. Она поняла, что есть в этом мальчике нечто особенное, с чем ей никогда не приходилось сталкиваться. И потому он так привлекал ее. Потому ей так хотелось попробовать его крови. Но он был слишком хорош для нее.
Она выбирала тех, кто был склонен к мазохизму, кто не дорожил своей жизнью и был готов добровольно отдать ее воплощение – кровь – тому, кто мог ее принять. Таких в Мертвом квартале было множество.