Во вторник собрался цехком. Клюеву объявили строгий выговор с предупреждением, что в случае повторного нарушения трудовой дисциплины будет поставлен вопрос о принудительном лечении от алкоголизма. При заводе имелся наркологический кабинет, и цеховой комитет мог направить Клюева на лечение. Через неделю после заседания цехового комитета вышел приказ по заводу об изъятии у Клюева из отпуска одного дня за прогул. Отпуск у Клюева, как нарушителя трудовой дисциплины, автоматически переносился на зимнее время. А еще через неделю пришла повестка на штраф в пятьдесят руб. Клюев также лишался премии за месяц, тринадцатой зарплаты, путевки в санаторий, отодвигалась очередь на квартиру. Триста пятьдесят–четыреста рублей Клюев терял за прогул.

Сварщики работали со слесарями. Редко когда была одна слесарная работа, или сварка. В основном работали вместе, бригадой. И когда кто-нибудь из слесарей или сварщиков уходил в отпуск, бригада распадалась. Слесаря без сварщиков теряли в зарплате; сварщики без слесарей, случалось, даже оставались без работы.

Лаптев с Клюевым собирали диффузор.

– Виктор, сварку давай! Что ты там в кабелях запутался?! Перекинь кабель! Большой, а ума нет! – Было не понять то ли шутил Клюев, то ли ругался.

Хлопот с диффузором оказалось много. Клюев дурел от работы, ничего для него не было важнее диффузора. Заняв Лаптева работой, Клюев встал за вальцы. Через час можно собирать крылатку, все для сборки было почти готово, осталось завальцевать лопасти. Это недолго. За двадцать один год работы в цехе Клюев переделал множество крылаток. Раньше он не любил повторяться в работе, последнее время новая, незнакомая работа пугала: сложнее стали чертежи, появилось много незнакомых знаков. Не хватало грамоты. Клюев боялся что-то сделать не так, напутать, ошибиться.

– «…а море, а море целуется с луной…», – пел Клюев.

Работал он легко, играючи. И вот уже лопатки были готовы. Клюев аккуратно сложил их стопкой у станка, закурил, засунул руки в карманы брюк и, насвистывая, вышел из слесарного отделения перекинуться словечком. Он честно зарабатывал себе на хлеб, работы не боялся.

Клавдия нарезала резьбу на шпильках, торопилась. Несмотря на большую загруженность работой, она нашла время улыбнуться Клюеву, и –опять за шпильки. Дорога была каждая минута. Такой Клавдия, конечно, для разговора не годилась.

«Работай, работай, – не стал мешать ей Клюев. – Молодая еще. Нужно одеться. Может, замуж выйдешь. Богатая невеста будешь».

Клюев заглянул в инструменталку и вернулся в слесарное отделение.

– Чего стоишь?! Давай, убирай рабочее место! – шуганул он Плотникова, стоящего без дела у гильотинных ножниц.

За собой Клюев всегда убирал, не оставлял мусор.

«Чего ходит? – внимательным взглядом проводил Клюев нормировщицу до конторки мастеров. – Вон как зад раздался. Ходит, вынюхивает. Губы накрасила как молодая»!

Лысенко уже было за сорок. Губы ее всегда горели от помады.

6

Без должной расторопности работал Плотников, вернее будет, дорабатывал до пенсии. Со стойкой вентилятора было немного возни: набить сальник, поставить крышку – часа два. Плотников провозился четыре, много курил. Не работалось. Всю ночь он прободрствовал, не мог уснуть… плечо еще разболелось. Под утро появился сон – а надо уже вставать, будильник прозвенел.

Плотников недавно вышел из отпуска. Опять отличился. Было собрание: из Челябинской милиции на завод пришло письмо с просьбой разобраться, дать ответ.

– Алексей Иванович, тебя хоть совсем в отпуск не отпускай, – сетовал начальник цеха. – У тебя моченедержание? Ну не нашел туалет, так зачем на вокзале мочиться, отошел бы подальше или зашел к какой-нибудь старухе. В прошлом году тебя из санатория попросили. Чудной ты человек, право.

– Не везет, – отвечал Плотников.

Не везло и его детям: по наследству, наверно. Старшая его дочь Тамара три раза выходила замуж и все неудачно; младшая, Ольга, пропала без вести. Поехала учиться в Ярославль и как в воду канула. Вот уж третий год от нее никаких вестей. Плотников ходил в милицию. Объявили в розыск. Безрезультатно.

– Эй ты, варила!

– Слесаришка.

– Сияешь, как начищенный самовар.

Беззлобно ругались Лаптев с Сапегиным.

– Это наше второе солнце, – встрял в разговор Клюев. – Передовик производства, член цехкома, спортсмен, кандидат в партию… Вон сколько должностей нахватал, точно блох.

– Да. Завидно что ли? – отвечал Лаптев.

– Вчера в четыре часа ушел, – не отступал Клюев.

– Я и в пятницу раньше уйду!

– Гнать тебя надо из смены в шею! Сачок! Еще передовик. Полно вас таких, передовиков. После работы заседайте!

Клюев достал из нагрудного кармана куртки сигареты, зло чиркнул спичкой закурил.

– А то нахватают должностей и не знают, что с ними делать!

– Ты тоже можешь заниматься общественной работой.

– А зачем она мне нужна? Что она меня, кормит, поит?

– Тогда нечего возникать.

– Ух ты, какой деловой! Он будет ходить по конференциям, а я за него работать, горб наживать. Обнаглели совсем, коммунисты сраные!

Клюев жадно набросился на работу: размечал фланцы, гнул железо на желоба – успевал везде.

Короткой была смена: полпятого собрание, выборы делегатов на профсоюзную конференцию по проверке коллективного договора и выборы нового состава народного контроля. Где-то за полчаса до начала собрания администрацией цеха был составлен примерный список делегатов на профсоюзную конференцию. Оставалось только утвердить делегатов на собрании – проголосовать, запротоколировать. Сапегину Владимиру, секретарю комсомольской организации, поручили зачитать список делегатов.

Собрание проходило в красном уголке, на втором этаже. Справа от двери стоял бильярд. Лежали подшивки газет. Под стеклом в рамке висел список членов цехового комитета. Портрет Ленина. Стол, накрытый красной материей. На столе трибуна. Шесть рядов стульев. Коллектив цеха – сорок три человека. На собрании присутствовало тридцать шесть: четыре на больничном, два в отпуске, один в командировке.

Николаева открыла собрание. Для его ведения требовалось выбрать председателя, секретаря.

– Вершинина! Лысенко! – с места выкрикнул Лаптев.

С недовольным выражением лица Вершинин вышел к столу. Он был всегда чем-то недоволен.

– Товарищи, в работе заводской профсоюзной конференции по проверке коллективного договора от нашего цеха принимают участие два человека, – вел собрание Вершинин. – Какие будут предложения?

Сапегин поднял руку.

– Пожалуйста, – давал слово председатель собрания.

– Ермаков Андрей Сергеевич, Ельцов Сергей Константинович.

Других кандидатур не предложили. Проголосовали списком. Затем слово предоставили Ефимову, председателю народного контроля. Ефимов вышел к столу, встал за трибуну, поправил очки…

– Товарищи, – уверенно начал он. – Наша группа народного контроля состоит из трех человек – Сапегин, Чебыкин и я, председатель.

– А я и не знал. Что такая группа есть, – пробубнил Садовский.

– Я тоже, – признался старший мастер.

– Ну это уж слишком! Кому, кому, а старшему мастеру не пристало так говорить.

Кто-то фыркнул. Послышался приглушенный смех.

– А в коридоре что висит? – подал голос Сапегин.

– Да. Там висит доска «Народный контроль». – Подтвердили Клавдия с Лаптевым.

– Значит, я проглядел. Я, наверно, был в отпуске, когда выбирали народный контроль. – Не считал Ермаков зазорным признаться, если не прав.

Люди успокоились. Ефимов, встретившись с сердитым взглядом Вершинина, бойко заговорил:

– Нашей группой народного контроля было проведено два рейда. Проверяли мы, как проходит смена, каковы потери рабочего времени, а также – чистоту, порядок на рабочих местах. Проверка показала, что потери рабочего времени есть, это – раннее окончание работы, затяжные перекуры. Была выпущена «Молния». С нами в заводоуправлении хотели провести занятия, рассказать о правах и обязанностях членов группы народного контроля, но занятие не состоялось. По работе группы народного контроля у меня все. Я хотел бы пожелать новому составу группы народного контроля плодотворной работы. Еще я хотел бы обратить внимание нового состава группы народного контроля на питьевой режим в цехе. Вода в питьевом бачке не меняется неделями. Если уборщица на больничном, надо кому-нибудь поручить менять воду. У инструментальщиков не много работы.