– Товарищи, – взял слово начальник цеха, – не нравится мне отношение Сапунова к своим трудовым обязанностям. То ли он высокого мнения о себе стал, то ли еще какая причина кроется, не знаю. Дмитрий хуже стал работать. Сделал я ему на днях замечание по работе… Он зачищал крылатку, работу выполнял некачественно. Так он мне: «Что я теперь, языком ее должен вылизывать!» Леонид Иванович, разберитесь с этим, пожалуйста.

– …я не знал.

– Что он тебе будет докладывать, – усмехнулся Валентин Петрович.

«Может, у Дмитрия в семье что-нибудь… – думал Чебыкин. – Семейная жизнь – сложная штука. Сегодня, к примеру, хорошо; завтра –скандал. Дмитрий – человек скрытный. Двое детей. Жена библиотекарь. Семья, вроде, благополучная. Дмитрий неплохой семьянин. Нет, все-таки семья, семейные отношения – это очень сложно. Все может быть».

Кандидатура Сапунова в «Лучшие по профессии» не прошла на цеховом комитете. Уж слишком зол был Валентин Петрович на него. К тому же Дмитрий не принимал участие в общественной жизни цеха, завода; вел пассивный образ жизни. Он просто работал, а этого было мало, чтобы считаться передовиком производства, уважаемым человеком в коллективе. Ни одну из смен на цеховом комитете не отметили как лучшую. Низкой была трудовая дисциплина в сменах. Без десяти пять закончилось заседание цехового комитета. Дмитрий был еще в цехе.

– Дмитрий, разговор есть, отойдем к расточному, – не любил Чебыкин на людях выяснять отношения. – Ты, Дмитрий, последнее время интересно себя ведешь… Тебе словно на все наплевать. У тебя какие-нибудь неприятности? Что-нибудь случилось?

– Да ничего не случилось, – понял уже Дмитрий, о чем пойдет разговор.

– Начальник цеха тебе сделал замечание, а ты что ему ответил?

– Вырвалось. Нервы сдали. Я же не первый год работаю в цехе ,свою работу знаю.

– По работе, Дмитрий, у меня к тебе претензий нет. Но зачем грубить? Начальник цеха старше тебя. Мог бы и промолчать. Надо, Дмитрий, следить за собой. Если мы все начнем кричать друг на друга, что получится? В этом месяце ты был «Лучшим по профессии», а начальник – против.

«Управлять собой… Легко сказать! – думал Дмитрий. – Только настроишься на одну работу, а тебя уже перебрасывают на другую. Пропадает всякий интерес к работе! Торопишься, хочешь сделать больше, а ничего не получается». Дмитрий рад был бы не торопиться, а ничего не получалось: желание сделать больше брало вверх.

Через два дня профсоюзное собрание: «Подведение итогов работы за октябрь месяц».

Дмитрий не помнил случая, чтобы кто-нибудь выступил с критикой, опротестовал решение цехкома, были внесены изменения в списки «Лучших по профессии». Обычно голосовали списком.

«Что это за работа? – возмущался Дмитрий. – Сегодня тебе повезло, много работы, денежная; зато на следующий день – норма выработки падает до шести-семи рублей. Всякое творческое начало в работе гибнет на корню. Рассчитаюсь! Уйду с завода! Хватит с меня! Опять же в новом коллективе надо начинать все с нуля: заводить знакомства, утверждать себя в коллективе».

Дмитрий тяжело сходился с людьми.

Большие квадратные часы в цехе показывали без двух минут пять. Желающих уйти раньше с работы не было, никто не хотел рисковать. Накануне начальник цеха имел неосторожность при Лаптеве заговорить с Вершининым, парторгом, о трудовой дисциплине в цехе, о ранних уходах на обед, с работы и что пора этому положить конец. Лаптев все выболтал.

Весь цех, две смены, собрались у доски «Будни цеха» – большого деревянного щита. Одна смена уже свое отработала, второй – еще работать. Половину доски «Будни цеха» занимал табель соревнований между сменами. Другая его половина отведена под стенгазету, объявления. Тут же стоял стол, две деревянные скамейки, четыре стула. Все места были заняты. Кто стоял, Плотников с Садовским сидели на корточках, прислонившись спиной к шкафу с инструментами. У «Будней цеха» мастерами в сменах проводилась разнарядка. В обеденным перерыв здесь собирались любители домино, курили.

Где-то за пятнадцать минут до конца смены из электроцеха привезли вал. Надо было срочно его реставрировать. Валентин Петрович с Ельцовым вот уж десять минут решали, как быстрее, с меньшими затратами реставрировать вал. Вторая смена за столом забивала козла в домино. Градом сыпались удары на круглый, обитый пластиком стол. Подошел Клюев Сергей, слесарь. Пятьдесят два года. Среднего роста, светлые нагловатые глаза, густые брови, с ямочкой подбородок, прямой нос – мужчина хоть куда. И работник хороший.

– Что, девки, прижали зады? – насмешливым взглядом пробежался Клюев по лицам притихших женщин. – Боитесь проверки? Так вас и надо. А то ишь, свободу почувствовали. Дай вам только свободу, быстро на шею сядете и ножки свесите.

– Какую свободу ? – не совсем понимала Клавдия.

– А то, что вам теперь придется поджать животы. В обеденный перерыв теперь в магазин не сходите.

– Подумаешь.

– Конечно, что тебе начальник. Ты сама себе начальник. Замуж тебе надо, пока молодая. А то лет через пять тебя никто замуж не возьмет. – Не унимался Клюев.

– Это не твоя забота!

Раз как-то начальник цеха решил приструнить женщин, чтобы они не задерживались с обеда, не простаивали длинных очередей в заводском магазине, и получил отпор. Особенно неистовствовала Клавдия:

– А когда нам ходить? В шесть часов магазин закрывается. – Клавдия покраснела, маленькие глазки ее стали еще меньше; жирное лицо залоснилось. – Надо тогда магазин закрыть. Никому – так никому! Пусть и бухгалтера не ходят в магазин!

Клавдия росла и воспитывалась в детском доме. Закончила восемь классов, пошла работать. Получила специальность токаря, вышла замуж. Появился ребенок. Все как у всех. Но скоро муж запил, стал изменять. Развод. В прошлом году Клавдия получила квартиру. Жизнь налаживалась.

3

За столом у доски «Будни цеха» сидели Сидорчук, Плотников, Бобров и Копылова.

– Он попросил ее закурить, а она его матом, – рассказывал Сидорчук, строя из домино замысловатые фигуры. – Он ее ударил. Она упала, стукнулась виском об ограду. На следующий день ее нашли мертвой. Дали ему пять лет. Непреднамеренное убийство. К тому же он сам во всем сознался, пришел с повинной.

Плотников курил, он уже слышал эту историю, было неинтересно. Зато Зойка Копылова слушала Сидорчука, затаив дыхание. Высокая, худая. Она в первый же день работы в цехе (работала она уже пять лет) получила прозвище «Журавль колодезный». Ей не было еще тридцати, а выглядела на все сорок. Четыре раза выходила замуж. Детей у нее не было, рожала все мертвых.

– Зойка, ты когда пойдешь учиться в техникум? Собиралась. Давай учись! – сердито сдвинул брови Бобров. – Или ты всю      всю жизнь будешь работать инструментальщицей, по совместительству – уборщицей?

– Я, Олег, на следующий год буду поступать. Подготовиться надо.

– Да ты никогда не подготовишься. Потому что тебе лень.

– Олег, что ты пристал к женщине: учись, да учись! Она ученая. Верно? – подмигнул Плотников Зойке.

– …да, ученая, – кокетливо повела плечами Зойка.

– Она сама кого хочешь научит… – был Плотников большой любитель всякого рода неприличных разговоров.

– Старый черт! Через два года на пенсию, а все о женщинах думает. – И Зойка длинно рассмеялась. Холодно блеснули ее сплошь стальные зубы.

– А я и забыл, ты же у нас девочка.

– Да, девочка.

– Девственница.

– Ладно, хватит! Прекрати! – прикрикнул Бобров на Плотникова. – Она тебе в дочери годится. Жизнь прожил, а ума не нажил.

– Жизнь прожил, а ума не нажил, – и опять длинно рассмеялась Зойка.

– У тебя, Алексей, хищный нос, – разглядывал Олег Плотникова.

– Орлиный! – не без гордости отозвался Плотников, представляясь.

– А морщин-то! – ахнула Зойка.

Сидорчук последний раз глубоко затянулся, мастерски щелчком отправил сигарету в урну, сплюнул и пошел к станку. Плотников стукнул по столу кулаком, как бы пробуя пластик на прочность, и тоже встал. Перекур закончился.