— Знаешь, мы вышли из госпиталя, со мной как всегда шли Марьян и Роман, это казаки Палёного, которые всегда меня провожают, я уже привыкла даже… Пешком пошли, хотелось воздухом подышать, вспомнить, как с тобой ходили, плохо мне без тебя… Тут выскочили, их человек пять было, кричать стали, стрелять, казаки тоже. Я ничего толком и понять не смогла, а Роман стоит на коленях перед Марьяном, на меня посмотрел, и так тоскливо "Кончается парень, Барыня!…". Такая злость меня взяла, его оттолкнула, а у Марьяна в паху откуда-то кровь хлещет, все штаны уже мокрые, я руку внутрь сунула, а там рана и на дне струя горячая бьёт, пульсирует в пальцы, вот я эту струю прижала… А от госпиталя мы уже далеко ушли, не донести и не успеем, надо быстро, тут коляска, Роман её остановил, Марьяна помог в неё погрузить, я уже не очень хорошо помню, но до госпиталя вроде доехали… Потом словно в колодец глубокий падала… Падала… Но не боялась, я знала, что ты спасёшь… А тут ты меня даже не раздел, вот разбойник! Как не стыдно?! — Смеётся, но тревога в глазах…

— Не стыдно! Жена ты мне… Жив твой казак, не волнуйся! Жизнь ты ему спасла, так доктор сказал… Ты мне лучше подробнее про колодец расскажи!

— Знаете! Дорогой мой муж! Давайте встанем сперва! Во что ты мне платье превратил? А на голове у меня что?! Изверг! А что тут наше госпитальное одеяло делает?…

— Всё понял, встаём… Встаём!

Мне уже и самой стало очень неловко, хоть и очень не хотелось Машеньку из рук выпускать. Через час, пока ласково поругивая меня Машенька приводила в порядок себя, и зашив мне брюки, которые я порвать умудрилась, хорошо, что она успела заметить, а то чуть так и не вышел с рваной гачей, мы спустились, чтобы окунуться в вихрь заботы шумной Клементины…

— Вы уж простите! Как я старалась-старалась, в печи обед держала, если простыло не гневитесь, сейчас-сейчас стол вам накрою! Ой! Что ж вы бледная такая! Ой! Простите, не понимаю, что языком несу… Не сердитесь! Садитесь к столу, я сейчас…

— Ничего! Клементина! Не спеши, мы и не проголодались… — Хотя от кухонных запахов в животе аж взбурлило.

— Ну, что вы такое говорите, нешто я не понимаю? Покушать нужно, сейчас-сейчас… — Стол со скоростью киношной анимации стал заполняться поздним обедом или ранним ужином, я только сейчас сообразила, сколько времени прошло.

Мы обе накинулись на еду, а Клементина уселась напротив, подложив под пухлый локоть кухонный рушник и подперев румяную щёку округлым кулачком. Нужно будет её как-нибудь посмотреть, что-то такое про детушек, которых Боженька не даёт вроде слышала… И чтобы паузу как-то занять:

— Клементина! А что в городе происходило? — я честно сказать имела ввиду, пока мы в морях были, а она поняла по-своему.

— Ой, я даже не знаю, как говорить то такое… Весь Артур гудит, что явилась Пресвятая Дева, в образе Марии свет Михайловны, что и раньше святость замечали, а теперь и вовсе всем ясно стало, как лик в храм привезли, который Спасительницей явлен… Вы уж простите, если я что не то ляпнула по необразованности…

— Погоди! Клементина! Ты чего? Какая Дева, при чём здесь я то? Ты сама то думай, что говоришь!

— А что я могу?! Так люди говорят, а люди врать не станут…

Тут в дверь поскрёбся и осторожно вошёл, крестясь на красный угол, сразу заслонив часть горницы здоровенный лохматый бородатый казак, и как-то неуверенно тиская в здоровенной лапе снятую папаху:

— Прости, Матушка! Дозволишь ли войти то… — Чтобы казачина начал так уничижаться и робеть, тут причина должна быть, мелькнуло в голове, хотя Машенька такого нюанса совершенно не заметила.

— Ой! Роман! Я так рада! Заходи, конечно! Как там Марьян, ты знаешь?!

— Дык… Матушка! — продолжая стоять переминаясь, — Марьян то… Всё хорошо у него, доктор сказал, просто крови много потерял, а так через несколько дней швы снимут, ходить начнёт… Дозволь долг наш за братушку-сродственника спасённого принять, не погнушайся! Матушка!

— А вы не говорили никогда, что братья, да и фамилии у вас разные. — Машенька совершенно игнорировала часть сказанного Романом, а я немного лучше знающая казачьи обычаи тихо обалдевала…

— Так, двоюрОдные мы с ним, через батюшку мово, они сестру батькину тётку мою, значит, родну себе взяли, а Марьяну она матушкой, значит… Не погнушайся! Матушка! Казаки осудят, коль не подолжишь… — и эта гора рухнула на колени, со стуком жахнув об пол лбом. Машенька успела раньше, с другой стороны подхватила Клементина, я начав привставать осталась сидеть, а Клементина запричитала:

— Вот дурной ты Ромашка! Как есть дурной! Должишься, понятно, чего лбом стукаться? Разе ж Мария Михална без пониманья злая?! Ты чего мой дом позоришь! Гостей забижать взялся… Садись давай, облом здоровый!

— Вот шишку набил… — Причитала разглядывая лоб усаженного на лавку страдальца Машенька. Я решила, что пора брать ситуацию в руки:

— Клементина, Романа накормить надо! Машенька! Не волнуйся, ничего, у него голова крепкая! А ты, друг сердечный! Расскажи-ка лучше, что вчера было, и чего ты тут поклоны бить взялся!

— Дык, Вечером, как всегда до дому пошли мы супругу Вашу провожать, как варнаки налетели, пятеро с пистолями и давай кричать и стрелять, ну, мы с Марьяном тоже револьверты достали и положили их, только Марьян то с их стороны был и старался Матушку собой прикрыть, вот пуля и попала…

— Погоди, а чего это ты мне тут в сынки набиваешься, и когда это вам Мария Михайловна матушкой стала? Не всё ведь рассказываешь?!

— Дык, не знаю я, можно ль такое рассказывать то…

— Ты рассказывай, а уж там и решим, что можно, а что нельзя!

— Так… Я как Марьян упал, гляжу, а у него жилу перебило и кровь дюже бьёт, не живут с таким, я ужо точно знаю, видал уже. А Матушка меня оттолкнула и рукой рану зажала, кровь удерживая. А потом коляска появилась, и она тихо так сказала "Коляска! Стой коляска!" и конь как вкопанный встал, возница его дёргает, а тот стоит, тут господин в коляске кричать начал, что его не имеют права задерживать, что он важная такая шишка, на что ему Матушка опять негромко сказала "Воин ранен, в госпиталь повезу!" и мы стали Марьяна в коляску грузить, а господин больше не кричал, а извинялся стоял… Мы в госпиталь поехали, там Марьяна внутрь понесли и Матушка с ними, а меня не пустили. Потом господин этот прибежал и снова с извинениями своими, возница народ собрал и рассказывает, что видел, потом наш Некрасов приехал и ещё один морской охфицер меня расспрашивали долго, ругали сильно, что мы всех до смерти постреляли, вот потом я узнал, что Марьян живой, в церковь сходил и к вам побежал.

— А что же там возница такое рассказывал, что ты не говоришь?! Ой, Роман! Мутишь, парень!

— Не гневись, господин капитан! Как такое говорить не знаю даже.

— Так чего там было то?

— Так темнеть же уже начало, когда напали на нас, а от Матушки сияние пошло и пулю одну она ладошкой отбила, и когда с Марьяном возилась, сияние ещё сильнее стало, а глаза ажно светятся, вот вам крест святой! — И истово перекрестился.

— Погоди, так это и господин этот видел и возница его, он про это и рассказывал?

— Ну, так вестимо, об чём же ещё то! — Машенька от этих рассказов прижалась ко мне и словно заслоняясь мной немного за плечо сдвинулась и едва дышала, сжавшись.

— Это поэтому ты теперь Марию Михайловну Матушкой величать начал?

— Ну, так ведь, я специально образ в храме глянул, один в один лицо с супругой Вашей, что ж я совсем непутящий такие вещи не понимать?! — у меня от всей этой информации мозги уже закипать начали, одно я понимала совершенно точно, что такой известности нам не нужно, вот только так же точно поняла, что ничего уже не исправишь, поэтому продолжила игру в тупые вопросы:

— Это, какие же вещи ты понимаешь?

— Дык, и люди зазря ведь говорить не станут…

— Роман! Давай излагай чётко и внятно! Ты же казак, а не девка сопливая! Что говорит? Кто говорит?

— Ну, что в жену Вашу Богородица воплотилась и чудо явила, чтобы не сомневался никто, да и батюшка Артурский уже молебен начал… — Блин! Поп ещё этот керосина в костёр плеснул…