Иван Михайлович оказался очень хватким командиром. Буквально после нескольких фраз понял, в какую область разговор ведёт, прервал и предложил остановиться, а он пошлёт за хорунжим своим, а вот с ним и продолжим. Хорунжий прискакал буквально через полчаса. Тему он просёк на лету, а когда бумаги в руки взял, увидела во всей красе Проффа, который только что спёр с кухни кусок вкусной колбасы и собирается её употребить сам, лично, не спеша и не делясь ни с кем! Что обрадовало ещё больше, что он не просто читал, а явно находил для себя какие-то маркеры, по которым ещё и проверял достоверность изложенного, а достоверность его похоже очень радовала, потому, что на его бесстрастной физиономии мелькали волны удовлетворения.

Некрасов Степан Иванович, а именно так поименовали хорунжего, оказалось, уже два года в дивизии занимается тем, что можно назвать сыском и контрразведкой. Если такими громкими словами и вывеской они не озаботились, то с чисто крестьянской смёткой и военной логикой начав службу, поняли, что без такой службы их эффективность будет ничтожна. Послали за Феофаном на корабль, очень хотелось Некрасову с первоисточником пообщаться лично. Ох, придётся нам Феофана нашего отдавать, не простит нам Клёпа этого шага! В дальнейшем разговоре, коснулись жандармов, как и предполагалось, они работают на дороге, но всего двое и по одному нижнему чину на всех крупных станциях в роли, практически, дублёров коменданта или начальника, смотря, кто по штату положен. Некрасов старался, обтекаемо ссылаясь на их малочисленность, оправдать их несостоятельность, но без особенного уважения и скептически оценивая их эффективность. Но вот как свести в один объём их задачи на огромной по протяжённости дороге, с двумя плечами от

Харбина на Артур с Дальним и Владик, и наши интересы в этих портах, мы придумать не могли. Вернее, все понимали, что уничтожение всей выявленной и выявляемой в дальнейшем резидентуры — это фактически обезглавливание любого организованного противодействия во всём регионе, но для этого тупо нет сил ни у нас, ни у них. При этом, он, прищурившись, поинтересовался, а кого мы собственно представляем? Как ни неловко было признавать, пришлось говорить правду, что только себя, а всё остальное командование, пока не приедет Макаров, с которым возможно сварить хоть какую-то кашу, в упорной конфронтации, и пока просто не знает, иначе бы уже пытались помешать.

Степан Иванович показал себя весьма умным и проницательным следаком, ну, не виделся в нём простой линейный офицер, штабной аналитик бы вышел, но в этой данности скорее сыщик и оперативник в одном флаконе. Вообще, они оба, Палёный и Некрасов, здесь оказались случайно, они постоянно базируются в Харбине, но удача нас свела, и мы пытались её подарком воспользоваться в полной мере. И чем Некрасов меня просто очаровал, заявив, что в преддверии войны, заниматься тонкими играми стоит в последнюю очередь и только с самыми крупными игроками, которых он считает не больше четырёх-пяти человек, остальные просто пушечное мясо, которое должно отработать свои минимальные задачи и всё. Поэтому подготовиться и зачищать, особенно всех внедрённых в руководство флота и наместничества под видом несчастных случаев и распоясавшихся преступников. И приурочить это к началу войны, где на общем фоне, будет не до того, более того, достаточно логично списано на японцев.

— Николай Оттович! Очень хочется знать, не передумаете ли вы и не пожалеете потом вдруг, дескать живые люди, деточки у многих? — Вот Гад, как раз мелькнула мысль, что может как-то попробовать не столь радикально, и действительно о детях и непричастных жёнах…

— Знаете, Степан Иванович! — Палёный за всё время не сказал почти ни слова, было видно, что эту территорию он полностью отдал Некрасову и вмешиваться не собирается. — У нас, конечно, благодаря чеховщине очень модно стало рефлектировать. Но про детушек и невинных, кто-то из полководцев, кажется, ответил на вопрос: почему он не приказал щадить гражданских, дескать они ведь не солдаты! А он ответил, что специально он никого не уничтожал, а кто попал случайно, то переживать не будет, потому, что именно эти гражданские кормили, одевали и ублажали солдат противника, то есть, как могли, вносили свой вклад в их победу, а то, что они не с оружием в руках, так это мелкая деталь к делу отношения не имеющая! Вот с этой постановкой вопроса я соглашаюсь.

— Да! Неожиданный Вы человек, Николай Оттович! Может вы и к жандармам хорошо относитесь?

— А за что мне их не любить?! Только потому, что все господа офицеры привыкли фыркать на голубой цвет формы?! Так я не все и с толпой хором петь не приучен. А давал присягу трону и Отечеству. И если жандармы хоть десяток врагов моего Отечества извели, так уже за это я их уважать обязан по присяге! Мне в них скорее не нравится их игрушечность, приводящая к крайней неэффективности, потому, как имею глаза и вижу, что в России нашей очень сильно натянулись струны внутренних противоречий, не было бы поздно!

— Да-а-а… Нет слов. А вот уважение моё вы заслужили сполна!

— Это вы намекаете, что Феофана у меня забрать хотите?!

— Да, я понимаю, что ни один командир такого бойца не отдаст, только кажется мне, что у меня он больше пользы принесёт. Только не согласен он, тут уж я ничего поделать не смогу, только если Вы ему прикажете…

— Приказать то не долго, Степан Иванович! Но против его воли не пойду. Могу его попросить, чтобы до начала войны с вами поработал, а потом на корабль заберу, думаю, что так он согласится.

— Да, что у Вас там, всё железо мёдом намазано? Не понимаю я вас — моряков!

— Может и намазано. Кто ж знает? Но корабль это если любовь, то навсегда.

— Ну, хоть так. Дают — бери, а бьют — беги! Так вроде предки учили…

В конце ноября я проснулась в холодном поту, вернее это тело Николая покрыл холодный липкий пот, мне во сне ярко вспомнился фильм про судьбу иконы Богородицы-Порт-Артурской*, а главное, я вспомнила почти дословно его начало. К открытию телеграфа я уже тащила Николая в город, казалось, вельбот еле ползёт, гребцы не шевелятся, может сейчас, я делаю то, для чего вообще сюда была направлена. На телеграфе под мою диктовку, не могу я писать здешними перьями и в этой орфографии, на имя Макарова ушла телеграмма:

СТЕПАН ОСИПОВИЧ ТЧК БЫЛО ЯВЛЕНО ТЧК НАПРАВЬТЕ НАЧАЛЕ ДЕКАБРЯ КИЕВ ВЕРНОГО ОФИЦЕРА ТЧК ЖЕЛАТЕЛЬНО ИМЕТЬ СОБОЙ НЕ МЕНЕЕ ТЫСЯЧИ РУБ ТЧК СТЕПАН ОСИПОВИЧ ОТНЕСИТЕСЬ ЭТОМУ МАКСИМАЛЬНО СЕРЬЕЗНО ТЧК МОЖНО РАССЧИТЫВАТЬ СОДЕЙСТВИЕ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕДОРОВНЫ ЦЕСАРЕВИЧА ОТЦА ИОАННА ТЧК ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ ТЧК ЭССЕН ТЧК

В письме были подробности 'ЯВЛЕННОГО МНЕ': как может быть, и чего никак нельзя допустить! Подробно описан вид образа, который опишет Фёдор Каталинский — участник обороны Севастополя из Бессарабской губернии. Что он явился ему во сне, с предупреждением Богородицы о надвигающихся бедах и близкой войны с язычниками на Дальнем Востоке, что ослабла Вера, но даёт она ещё одну Охранительницу и Заступницу для Восточных земель. Сетует, что если Вера в людях мала, то она не сможет помочь. Что если попадёт образ в Петербург, то адмирал Верховцев гордыней охваченный его захочет себе оставить, будет дома держать, на обозрение выставлять у себя в приёмной, тешиться, списки с образа заказывать. Скрыдлову, которому потом по просьбе Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны поручат отвезти икону в Порт-Артур будет так долго ехать, заезжая по пути то туда, то сюда, что к моменту его приезда Порт-Артур уже будет недоступен. А пока будет тянуть время дальше и выставлять образ для поклонения во Владивостокском соборе, Артур уже будет сдан японцам. Владивосток, который ясно фигурировал в японских планах войны, за всю войну только раз, ещё до появления в нём чудотворной иконы, подвергнется обстрелу с моря без жертв и результата. И больше его словно не будет существовать для японцев, что непонятно, но доказывает силу и чудотворность образа. Далее икону передадут в штаб Куропаткина, который при отступлении бросит все имеющиеся в штабе иконы, в том числе и чудотворную…