А ведь, сколько сил и времени потратили в Питере, когда писали наши прожекты для ГМШ, как радовался Макаров и даже Колчака начальником сватал. Вот ведь мы два наивных идиота, если бы Россия не вплыла в двадцатый век этакой нежелающей шевелиться распаренной разомлевшей кулёмой, разве смогла бы кучка большевиков взорвать её изнутри?! Разве получилось бы, что составляющие её население патриотичные в массе своей люди это позволили? Ведь сейчас, как в потом девяностых, почти все думающие готовы повторить за Цоем"…перемен! Требуют наши сердца…", вот и получили на свою голову… Так, что дорогой мой будущий адмирал, самим лапками неловкими. И ни на кого рассчитывать не приходится. Хоть бы с приказом на нашу "свободную охоту" нас Степан Осипович не подвёл!…

Сквозь мысли этой тоскливой пелены, всплыло в памяти, как мы возвращались из Владика. Сергей Николаевич лично бегал и согласовывал разрешение взять пассажиром до Артура супругу командира Марию Михайловну. А что вы хотели, "Новик" не зачуханный торговый трамп, а военный крейсер флота его Императорского Величества Самодержца и прочее и прочее. Как-то хихикнулось, что в определённом порядке инициалы Машеньки будут ФЭММ, в смысле очень такая женщина и сейчас глядя на изгиб очаровательной фигурки у леера выходящего из акватории Владика крейсера, кажется, не только мы готовы были это подтвердить.

Наш застоявшийся красавец расстелил по корме кокетливый хвост почти белого дыма и взрезал острым форштевнем поперечную волну. Машеньке пришлось уйти в салон, не смотря на сияющее солнце и искрящееся под ним море. Со стороны это всё очень красиво, как я уже рассказывала в Эгейском море. Только цвет дыма поменялся, хотя, чего это я, поменялось так много, что едва ли "Новик" можно считать тем же кораблём, что был спущен на верфи "Шихау" или впервые под нашими ногами бежал из Пирея к Поросу. Мелкие солёные брызги пеленой стелются над палубой, промачивая всё насквозь, чтобы высохнуть потом благородной сединой. А наши почти сорок километров в час, складываясь со встречным ветром, рвут и треплют широкое платье так, что могу вас заверить, комфорта при этом испытать не возможно, тем более, в статусе жены командира и ВИП-пассажирки, да и от солёной воды нежную кожу лучше поберечь.

Машенька уже дважды до этого поднималась на борт "Новика", в Петербурге и когда мы пришли в Артур. А сейчас мы стоим с ней у носового орудия, дальше в нос её вести не хочется, там якорное хозяйство и через волноотбойник высокий перебираться в длинном платье будет очень неудобно. Наконец, после поворота в Корейский пролив волна улеглась, и ветер стал почти попутным, можно спокойно гулять по палубе. Вообще, с точки зрения комфортности пребывания на палубе, первенство парусных судов оспорить трудно, особенно без сильного волнения и полных курсах.

— Николенька, а, правда, что корабли живые?

— Про все не скажу, но наш "Новик" кажется живой. Хочешь с ним подружиться?

— А можно?! — И из глазищ с ума сводящих искры метнулись, а улыбка — прощай, дорогая крыша!

— Урони ему капельку своей крови… — Машенька залилась краской вся, уткнулась в грудь, прижалась лицом и оттуда приглушённо и смущённо:

— Николенька! Я такая развратная, прости меня!

— Да с чего это?…

— Ты знаешь, что значит у женщины "уронить свою кровь"?

— В каком смысле… — только я уже сообразила и быстренько ему объясняю: — М-м-м… Машенька, это ты прости, я же не про это…

— Нет, это я виновата, говорю же, ужасно развратная! Поверить не могу, что ты меня любишь! Я бы на твоём месте…

— Ну-ка, молчать! Я здесь капитан, и на своём месте лучше знаю, кого мне следует любить! И лучше кого нет никого на свете!

— Прости! Прости! Так, куда говоришь, капнуть надо?

— На борт лучше, палубу топчут, и мыть матросам…

— Хорошо! Ты смотри… — откуда-то достала булавку и решительно проколола указательный палец. Возмущенный медицинский вопль чуть не вырвался наружу, что нельзя так колоть, можно мизинец и безымянный, у них сухожильные влагалища сгибателей изолированные, а не общее, как у первых трёх пальцев, потому и в лаборатории при заборе крови колют скарификатором безымянный. Но плевала Машенька на анатомию, уже выступила темная алая капелька, задрожала и Машенька стряхнула её на белый борт.

— А теперь что?! — Глаза сияют, а я языком зализываю ранку, залечивая её, ужас как не люблю такие повреждения, палец потом, а иногда и вся рука, несколько дней болит, даже ножевые порезы заживают без такой болезненности…

— Положи ладошку, можешь хоть к леерной стойке прижать и говори "Новику" всё, что хочешь, он теперь тебя услышит. — Машенька вдруг посерьёзнела, приложила руку:

— "Новик"! Миленький! Береги моего Коленьку! Матросов его береги! Себя сбереги! Очень тебя прошу! Ты же такой сильный, ловкий и быстрый! Я тебя теперь так люблю! Знаю, что ты для моего Николеньки значишь! Выполни мою просьбу!… - потом стояли в тишине, слов не было, Машенька держалась за леер двумя руками прижавшись к нашему плечу, мы позже приобняли её хрупкие плечи. Так молча и ушли вниз, хотя как раз едва началось феерическое представление южного летнего заката над морем в конце, которого, как уверяют, последний луч солнца, как первый на рассвете, обязательно зелёный, но не всем его дано видеть. А 'Новик' кажется, согласно потёрся об Машину ладошку…

Со скуки научила Клёпу носить Машеньке письма, ей это очень понравилось, когда сверху, иногда прямо в руки Клёпа сбрасывает небольшой тубус с письмом, а потом прямо из поднятой вверх руки выхватывает тубус с ответом. Иногда вместо тубуса Клёпа приносила цветок, ещё неизвестно, чему Машенька радовалась больше. Однажды, по своей инициативе Клёпа притащила Машеньке пойманную рыбину, хорошо, что не попала в неё, а Машенька позже рассказала, как испугалась, когда рядом шлёпнулась на дорожку двухфунтовая тушка. Потом разобрались, расстроенную Клёпу погладили и сказали много-много ласковых слов, а рыбу Клементина пожарила к ужину.

Вообще, вместе с омоложением Машенька стала очень романтичной, она стала гораздо острее реагировать на подарки, цветы, такие небольшие знаки внимания, я предполагаю, что это гормоны. Да и во всём поведении появилась совсем юная порывистость, эмоциональность, всё-таки от Юлии Захаровны досталась ей южная горячая кровь. Хотя, сама Машенька заявляет, что по сравнению с родственниками матери она как холодная рыба. А достался только носище, за что получает по нему щелчок — удивительно, но нам с Николаем её крупный носик нравится одинаково сильно, такой шикарный, с изящной горбинкой, с тонкой спинкой, с такими чувственными ноздрями, это вам не курносая кнопочка, потерявшаяся среди щёк. Но при взрывной эмоциональности голова осталась весьма трезвой, ядерное сочетание, если кто понимает.

Пока мы отбываем корабельный арест, Машенька уже объявила о создании Частного независимого благотворительного фонда "Новик". Молодец, сама придумала и не советовалась. Написала всем, как мы рядили письма, уже все ответили согласием, Константин, Верещагин и Иоанн Кронштадтский кроме согласия ещё и взносами отметились, так, что фонд вырос ещё на восемь тысяч рублей. Из капитанов крейсеров отказались войти в попечительский совет только Грамматчиков с "Аскольда", Зацаренный с "Победы" и Руднев с "Варяга", остальные тринадцать капитанов согласились. С капитанами Машенька встречалась и разговаривала лично, почему были эти отказы она не поняла и очень расстроилась. У меня есть подозрение, что это была реакция на её молодой вид, типа Эссен нашёл где-то такую активную профурсетку и пытается её продвинуть, ну, да Бог им судья.

Пока стояли во Владике, имели редкую возможность совершать с Машенькой традиционный здесь вечерний променад по набережной. На Машеньку косились ровно до того момента, пока не повстречали командира 'Рюрика' с женой, оказалось, что обе давным-давно знакомы и встреча вышла шумной и радостной, пока жёны ахали и охали, делились новостями и изучали наряды, мы вели светскую беседу с Евгением Александровичем. Видимо весть о том, что Машенька действительно настоящая жена, а не привезённая под видом жены молодая любовница распространилась достаточно быстро, так что отношение к Машеньке резко изменилось в положительную сторону. Вот же, большая деревня, моралисты, мать их…