Самед улыбался весело и тепло. Я крепко пожал его руку.

— Ладно, друг Самед, шевели почаще муллу Насреддина. Пусть с нами воюет. Хороший солдат на войне не бывает лишним!

Солдатские слухи оправдались. На рассвете наш катер на самой большой скорости сделал обычный свой полукруг на новом месте — под высоким берегом Геленджика.

— Это Фальшивый Геленджик, — шепнул мне Володя, но не успел объяснить, что значит «фальшивый», и прыгнул за борт.

За ним — Самед, Егорушка, Петя, Сергей, Василий.

Подходил и второй катер.

Самед и Егорушка, достав дно ногами, хотели идти к берегу.

— Плыть! — крикнул я.

До утра мы трижды атаковали с моря берег под треск автоматов и взрывы «гранат» с берега, где находился условный «противник».

Володя был лучший пловец, но Петя опережал его и быстро открывал огонь. Вынырнув из ледяной воды, как из-под тяжелого одеяла, он раньше всех давал очередь из ручного пулемета, подавляя береговой огонь «врага». Слабее всех оказывался Сережа. Последним он выходил из воды и последним вскарабкивался на камни.

— К вечеру я сравняюсь со всеми, вот только сменю сапоги — велики! — все храбрился Сережа.

Холодное солнце поднималось из-за хребтов, когда мы, быстро выжав одежду, оделись и схватились за фляги.

— Магомет не велел пить вина! — смеялся Самед, постукивая зубами о горлышко фляжки.

Выпив глоток, Сережа делает «бег на месте», а Ушаков все еще выжимает свою гимнастерку.

— Крепче жми, чтобы больше не промокало! — бодрят они друг друга.

Мы все уже оделись и вылили воду из сапог, и хотя по телу уже разливается тепло от глотка спирта, но зубы еще постукивают и не хватает веселого дружного смеха, чтобы согреться. Смех — это внутренний огонь человека.

— У аллаха была два жена… — вдруг, нарочно искажая язык, начинает Самед один из своих анекдотов.

От неожиданности поднимается общий хохот.

Наш дружный смех, отдавшийся в голых прибрежных скалах, привлек внимание сидевших невдалеке на камнях трех человек. Они направляются к нам. Мы узнали капитана Мирошника. Рядом с ним двое других в мешковатых авиационных комбинезонах. Дав команду «смирно!», я жду приближения капитана. Преодолевая озноб, ребята вытянулись. И вдруг в том из летчиков, на котором были погоны подполковника, я узнал самого близкого мне человека: к нам подходил Шеген.

Я стоял перед ним промокший, иззябший, но полный гордости за пройденный мною хороший путь. Глаза его встретились с моими и сразу согрели меня всего. Шеген, как старший из офицеров, подал команду «вольно!» и обратился к Мирошнику:

— Тут мой братишка у вас, товарищ гвардии капитан.

Нет, мы не бросились друг другу на шею, не целовались. Ничего такого не произошло. Мы даже не похлопали друг друга по плечу.

Каждый из нас, поближе взглянув на другого, понял, как воевал и как воюет другой.

Пути наши скрещивались не раз, когда Шеген пролетал над моей головой. Это бывало, как оказалось, так часто, что все то, что я мог рассказать, он знал наизусть.

Очевидно вспомнив прежнее свое отношение ко мне, Шеген вскользь заметил:

— Ну, ты в этой войне видел, пожалуй, побольше, чем я со своей высоты.

Я промолчал.

Незаметно мы коснулись темы, которая когда-то показалась мне детской для беседы с Шегеном.

— Помнишь свой первый день в Гурьеве? — спросил он меня, и в его глазах я прочел все наше гурьевское лето.

Передо мною встал и сам город таким, каким я впервые увидел его: скученный, тесный, шумный, как базарная толпа. Мне казалось тогда, что дома поставлены один к другому так близко потому, что все люди живут на базаре, а город и есть базар. Не то было в ауле… Пошлет тебя Кара-Мурт кликнуть дядю Сабита. И перед тобой лежит целое поле — ни улиц, ни переулков. Побежишь через все дворы, перепрыгнешь через знакомую собаку, нарочно свернешь еще в сторону, чтобы перескочить через привязанного теленка, пробежишь через крышу землянки… Теперь даже удивительно, как такая землянка не обваливалась на своих жильцов. В такой землянке жил и я, в такой же родился и жил в своем раннем детстве Шеген. Мы с ним могли вспоминать даже и то, что переживали когда-то порознь, так много общего было у нас в самом начале жизни.

Перебивая друг друга, вспоминали мы дальше и то, что переживали уже вместе.

— Помнишь нашего милиционера? — с прояснившимся взглядом строгих холодных глаз напоминает Шеген и, не дожидаясь ответа, с оттенком восторга сам отвечает: — Как он хотел, чтобы мы учились!

— Он теперь председатель у нас в колхозе.

— Да ну? Дай его адрес. Я напишу и пошлю ему карточку. — Шеген достает записную книжку. — Вот кстати… — Он протянул фотографию маленькой женщины с ребенком на коленях. — Жена и дочурка. Жена тебя знает не хуже, чем я сам. Целый месяц во время отпуска я ей рассказывал о нашем детстве.

Шеген записал в свою книжку адрес нашего колхоза, потом и мой, оторвал листок и написал номер своей полевой почты. Свернув листочек, он протянул его мне, а я спрятал его за отворот пилотки.

— Знаешь, Костя, не будем больше терять друг друга из виду. Наверное, вместе дойдем до Берлина… До скорой встречи, — прощаясь, сказал Шеген.

— В Берлине?

— Ну что ты! Увидимся раньше. Теперь-то я знаю, что мы все время соседи и воюем вместе.

Дня через два мы научились мгновенно взбираться на берег из воды, и даже Сережа не отставал от других.

Нам выдали новое обмундирование. Сапоги были на таких толстых подметках, что с ними можно было бы пройти и дальше Берлина.

Ночью перед строем всей роты командир прочел нам специальный приказ Верховного Главнокомандующего по нашей части: на эту ночь был назначен десант на Керченский полуостров.

На листе приказа мы написали свою солдатскую клятву выполнить боевое задание.

Черный берег кипящего моря. Резкий ветер пронизывает нас, и неприятно думать о том, что в этой холодной ревущей воде придется еще купаться. Мы ждем, когда пройдут катера.

— Готовься! — слышится команда Ревякина в расположении соседнего взвода, в двух десятках метров от нас.

Мы уже давно готовы. Солдатские сборы не сложны. Сквозь ворчание моря ветер доносит до нас рокот моторов. Идут? Нет, обман слуха.

Я писал Шегену, когда в блиндаже появился Ревякин. Он пришел поговорить о предстоящем задании.

Вам предстоит десант в тыл врага. На какое-то время этот десант может быть отрезан.

Ревякин готовил нас к самым большим неожиданностям.

Речь шла о том, о чем говорил Ушакову Володя: крепким пинком выбить врага из Крыма. Для этого в первую очередь надо было создать плацдарм. Наша задача заключалась в том, чтобы вскарабкаться на Керченский полуостров с его южной стороны. На северной давно уже держалась другая группа.

Заканчивая беседу, Ревякин вынул из сумки и положил перед собой несколько сложенных треугольничков — писем. И по тому, как взгляд его остановился на мне, я понял, что одно из них от Акботы. Ревякин давно уже научился угадывать ее письма по почерку.

И точно, когда он роздал нам письма, одно из них досталось Васе, другое мне. Раскрыв его, я привскочил: письмо Акботы было написано в этот же день утром…

— На письма отвечайте сегодня же, лучше сейчас, — многозначительно подчеркнул Ревякин.

Но мы и сами понимали, что после подобной беседы до начала боевой операции проходит не много времени.

Итак, Акбота где-то рядом. Может быть, в нескольких сотнях метров. Может быть, завтра я мог бы ее разыскать.

А вдруг мы и в самом деле еще никуда не уйдем сегодня! Может ведь быть, что операция предстоит не сегодня, а завтра.

Однако на всякий случай я написал ей письмо, поручая ее попечению Шегена, заочно представив ей его как своего старшего брата. В письме к Шегену я приписал просьбу разыскать Акботу и сообщил ее адрес. Не стесняясь в выражениях, я рассказал, как больно узнать, что она совсем рядом, а у меня уже нет ни времени, ни возможности ее разыскать. О предстоящем десанте я, разумеется, ничего не писал.