Голос заместителя учителя был просто фоновым шумом, имена, которые он называл, пролетали над ее головой, и все, что она могла видеть — красные, синие и желтые линии, и блестящие чернила в уже законченном списке. Это все продолжалось до тех пор, пока в классе не прошел звук имени, отскакивая от стены к стене, словно воздушный шар, исчезая в воздухе, пока он не упал на пол. Это было то самое имя, о котором никто не говорил годами. Имя, которое никто не слышал очень давно.

— Франко Бургунди. — Повторил имя учитель, но никто так и не ответил. Казалось, что в классе не осталось воздуха. Никто из учеников не осмеливался дышать. Они задыхались в тишине, их легкие кричали, прося о глотке кислорода, пока над оглушительной тишиной не поднялся дрожащий голос.

— Теперь это Лея Бургунди. — Руки Леи дрожали, когда она тихо поправила учителя.

— Тогда почему в списке написано Франко? — Задал вопрос он, снимая очки. Его серые глаза уставились на Лею, поймав ее в ловушку.

— Мое имя официально еще не изменилось, поэтому в школьных документах указывается имя, под которым я была зачислена, когда начинала обучение здесь. Но я была бы признательна, если бы вы звали меня Леей. — Произнесла девушка, ее щеки покраснели, а глаза застилались водой.

— Но Франко — это имя, которое дали тебе родители, верно? — Спросил учитель, прислонившись бедром к столу.

— Да, но я больше не он, я никогда не была им. — Ее голос был почти шепотом, а красные, синие и желтые линии исчезли из разума Аделаиды, когда он посмотрела, как ее лучшая подруга нервно кусает губу.

— Но твое имя технически все еще Франко, и, учитывая, что ты технически все еще мужчина, я буду тебе относится как к одному из них и буду использовать имя, которое твои родители так любезно дали тебе, когда ты родился. — Он снова надел очки, глаза за ними были мертвыми и серыми, как холодный, твердый камень. Наблюдая за тем, как он обернулся и взял кусок мела, начиная расчерчивать доску белыми линиями, которые были не более, чем издевательством над словами, Аделаида почувствовала огонь гнева в ее сердце. Он горел так сильно, так яростно, что ничто не смогло бы его остановить, что все, к чему он прикасался, сгорало: каждый лист, каждое дерево, даже горы тряслись, когда она почувствовала, как ее жар лижет спину учителя, превращаясь в лаву под ее взглядом.

— Я прошу прощения, — сказала она. — Но моя подруга любезно попросила вас называть ее Леей, а вы отказались сделать это, что свидетельствует о полном отсутствии уважения к ней. — Голос Аделаиды пронзил класс, словно горящая стрела. Пламя пронизывало стержень, когда она вонзилась в спину учителя.

— Я прошу прощения, но то, что он не использует имя, данное ему при рождении, свидетельствует о полном неуважении его родителей. — Сказал он, его серые глаза отказывались таять в этой лаве.

— Ее никогда не звали Франко, ее всегда звали Лея. Она есть и всегда была женщиной. — Аделаида выплюнула эти слова, каждый ее слог был полон яда.

— Технически он все еще мальчик, а его имя все еще технически Франко. Пока он не изменит это, я буду относиться к нему как к тому, кем он является на самом деле — мужчиной. — Он мог чувствовать пламя, облизывающее его лицо, но он все еще стоял на своем.

— ОНА! Не. Он. — Закричала блондинка, ее правая рука сильно ударила по столу, заставляя подпрыгнуть весь класс, а боль сразу пронзила ее руку. — То, что у моего друга между ее ногами не ваше дело, потому что все должны знать, что не все люди с XY хромосомами — мужчины, а с XX — женщины. Все, что вам нужно выучить, это то, что пол — не то же самое, что и гендер! — Девушка стояла, все фибры ее тела окутала дрожь и пекло бушует внутри нее.

Учитель стоял перед классом, и жар, исходящий от ученицы, вызывал капли пота на его лбу.

— Ваше имя? — Спросил он.

— Аделаида Наварра.

— Хорошо, мисс Наварра, не могли бы вы собрать свои вещи и отправиться в кабинет директора? — Пока он говорил это, она увидела, как камни в его глазах почернели, жар от ее слов расколол их на две части, но они все же отказывались таять.

— Да, могла бы, но в процессе я бы хотела попросить вас в будущем не вводить в заблуждение людей. — Она собрала свои вещи и ее правая рука дрожала от соприкосновения с деревянной поверхностью стола. На ее ладони образовался небольшой синяк, контуры ее костей были нарисованы в бледно-голубых тонах на ее коже.

Последнее, что блондинка увидела, выходя из класса, было запятнанное слезами лицо Леи, а на ее губах было написано «спасибо».

Что она не учла было то, что глаза заместителя учителя плавились в лаве, но это было лишь потому, что они этого не видели. Лишь несколько лет спустя, когда он прочел ее имя в газете, то почувствовал, как пламя снова лизнуло его разум, когда камни внутри него наконец расплавились.

— Мисс Наварра, я нахожусь в полном ужасе от вашего сегодняшнего поведения. Я хочу, чтобы вы знали, что мы не допускаем притеснения такого рода по отношению к нашим учителям. — Сказала миссис Кадио, а ее резкий голос разнесся по маленькому офису. Она откинулась назад, и золотая табличка перед ней блеснула, отражая солнечный свет и слова «Директор школы» утонули в нем.

— И я сегодня в полном ужасе от поведения вашего учителя. Я хочу, чтобы вы знали, что я не потерплю такого рода притеснения по отношению к моим друзьям. — Ответила Аделаида, ее глаза прожигали дыры в женщине перед ней. — Нет, давайте разложим все по полочкам. Я ужасаюсь, что вы позволяете такому узколобому человеку быть учителем молодых и легко впечатлительных людей. Я потрясена, что вы поставили такого человека на такую должность, чтобы он мог передавать свое невежество другим людям, даже не осознавая насколько это опасно. — Ее слова были острыми, режущие комнату, словно нож.

— Теперь, мисс Наварра, прежде чем вы снова распалитесь, я хочу, чтобы вы знали, что я ничего не могу поделать с мистером Даутоном. Я также хочу чтобы вы знали, что независимо от какой-либо причины, вы никогда не должны унижать учителя перед классом. — Сказала директор, поправляя очки. Аделаида никогда не была ранее в этом кабинете. Стены из красного дерева источали золотой ветерок, а главные окна искажали внешний мир в бешеное безумие, но девушка ничего из этого не замечала, потому что в ней все еще бушевал огонь.

— Тогда что дает мистеру Даутону унижать ученика перед всем классом? — Аделаида сидела неподвижно в своем кресле, когда спросила, но ее спина была напряжена в ярости.

— Технически он не унижал твоего друга, потому что она все еще технически мужчина. — Сказала директор и Аделаида прикусила свою губу.

— Нет, это не так, вы знаете это. Она — женщина, как вы и я, но вы, кажется, игнорируете этот факт, когда заставляете ее пользоваться раздевалкой для мальчиков на уроке физкультуры. — Произнесла Аделаида, теперь ее голос был раздавлен эмоциями.

— Наварра, пожалуйста, поставьте себя на мое место на минутку, прежде чем нападать на меня. Если я позволю Бургунди пользоваться раздевалкой для девочек, то представьте жалобы, которые я получу от родителей. Школа просто не может позволить себе плохую репутацию. — Сказала директор, пристально глядя на ученицу перед ней.

— Кадио, поставьте, пожалуйста, себя на место Леи, хотя бы на мгновение. Представьте: вас унижают, дискриминируют и притесняют ежедневно, совсем не имея ни одной возможности сбежать от этого даже в школе! — Произнесла Аделаида, положив руки на колени и наклонившись вперед. — Вы часто называете себя феминисткой, директор. Вы говорите это каждый раз на собраниях и собеседованиях, вы говорите всем, что поддерживаете образование девочек и равенство полов. Но я скажу вам следующее: ваш феминизм не феминизм вовсе, если он не включает всех женщин. Не важно какой у них цвет кожи или где они родились, их образование или какие у них хромосомы. Если ваш феминизм не включает всех женщин — это не настоящий феминизм!

— Это все очень отличается от школьного собрания или собеседования, мисс Наварра. — Сказала директор, вздох сорвался с ее губ и глаза открылись, как две ямы разочарования, — черные дыры на ее обычно красивом лице.