И один за другим стали прибывать с того берега соглядатаи – и половцы, и татары, и русские, – и все в один голос доносили: великое на Руси между княжьем разладье стоит – только ударь хорошенько, так все сразу и посыплется… Недоставало только главного посланца, старого степного волка Плоскини, который был отправлен в самое нужное место, к князьям суздальским и рязанским, куда должен был быть направлен первый удар. Но Батый не торопился: зима привычных к морозам татар нисколько не страшила, напротив, как реки станут, ход будет всюду… И он часто выезжал в степь и предавался любимой потехе своей, охоте на волков нагоном: всадники на выносливых лошадках своих до тех пор преследовали волка, пока он не выбивался из сил и тогда его добивали плетьми…

Вернувшись с одной из таких охот своих, Батый лежал около огня в огромном шатре на мягких шелковых подушках. Вокруг него разместились гости: сын самого Угэдэя, Гаюк, отношения которого с Батыем были натянуты, племянник великого хана Менгу, старый Судубай Багадур, герой Калки, знатный воевода Бурундай и другие военачальники… Все, перебрасываясь ленивыми фразами, медлительно тянули благодетельный кумыс. За стенами шатра шумел своим ровным, пестрым шумом безбрежный лагерь, и в сухом морозном воздухе стояла та вонь кизяка и конского мяса, которая у нетатар вызывает всегда непобедимую тошноту. Пахло и скотом, и человеческими испражнениями, и всей той грязью, которую человек – в отличие от других животных – носит и вносит с собой повсюду…

И вдруг в неумолчном гомоне огромного стана чуткое ухо Батыя уловило быстрый поскок по мерзлой, звенящей земле нескольких лошадей, скакавших, по-видимому, к его ставке. На полном, немного сонном и плоском лице татарина отразилось внимание. Пола шатра откинулась, и один из начальников стражи, стоявшей всегда вокруг шатра, сложив обе руки на груди, с низким поклоном проговорил:

– Прибыл воевода Плоскиня…

Батый молча – от бешеной скачки по степям он очень притомился – наклонил свою круглую голову со слегка оттопыренными ушами.

– Пусть войдет…

И тотчас же в шатер вошел решительными шагами старый Плоскиня, бодрый, оживленный, как будто ему было тридцать лет.

– A-а, наконец!.. – с ленивой улыбкой приветствовал его, не вставая, Батый. – А мы уж заждались тебя…

Плоскиня приветствовал по-татарски Батыя и его гостей и слегка улыбнулся своим беззубым ртом.

– Конец неближний… – сказал он, садясь по приглашению Батыя ближе к огню на подушки. – Да и дело нешуточное…

– Ну и что же?

– Подробности рассказывать не стоит… – сказал Плоскиня. – А суть вся в том, что великий князь суздальский рязанцам вряд ли подаст вовремя помощь…

– Верно?

– Верно.

– Почему?

– Потому же, почему на Калке князья больше всего между собой воевали, чем с татарами… – зло усмехнулся Плоскиня. – В Рязани тревога большая: княжье понимает, что на подмогу рассчитывать нельзя, а в особенности зимой. Русь зимой больше всего на печи лежать любит…

– А переправы как?

– Ежели так постоит еще дня три, то можно и в путь…

Хан ударил два раза в ладоши, и тотчас же из заднего отделения шатра вышел старый слуга и склонился перед господином.

– Угощение нашему гостю. И живо!..

Тот с низким поклоном молча скрылся за ковровыми занавесами, и почти тотчас рабыни стали вносить на больших подносах угощение. Приближенные Батыя уже знали, что русский друг хана кобылятины не ест, и потому для него уже жарили молодого барашка. Одна из рабынь подкинула в огонь кизяку. Даже в лесистых местностях богатые татары не употребляли на топливо дерева: кизяк считался особой роскошью.

– Ну а подружился с боярами в Рязани?.. – прищурил в улыбке свои раскосые глаза Батый.

– Будет золото, будут и друзья… – опять зло усмехнулся беззубым ртом Плоскиня. – Но ты, хан, решай: если ты вскоре двинешься, я не должен терять тут и минуты. Старый Коловрат накрепко верит мне – не следует допускать, чтобы у него зародились какие-нибудь подозрения. Я ведь послан им на Волгу разведать, как татары…

– Ну-ну, вот закусишь, отдохнешь – и ходу… А мы с тобой… А что твои вой?

– За ними дело не станет – только клич кликни…

Батый оскалил в улыбке свои белые крепкие зубы…

Наевшись, напившись, отогревшись и подкрепив себя коротким сном, морозной и звездной ночью Плоскиня со своими молодцами поскакал на Рязань… По прибрежным ущельям выли волчьи стаи…

Мороз усиливался. Лед на Волге окреп. Батый повелел всем женщинам и детям со стадами под охраной двух туманов откочевать к Яику. И когда орда, шумя, повалила медлительной, пестрой лавиной по забелевшейся степи к востоку, рать татарская, построившись, начала переправу. И жутко было смотреть на несметные полчища эти, точно потопом залившими оба берега могучей реки…

И как только вся рать переправилась, она сейчас же по приказанию Батыя развернулась широким веером, чтобы начать наступление. Немцы строили в ту пору свои полки для боя клином – «свиньей», как живописно говорили на Руси, – Русь билась больше по вдохновению, а татары как на людей, так и на зверей пускали в ход облюбованный ими «загон», то есть старались охватить сразу как можно больше места, а затем сходились крыльями «загона» к одному какому-нибудь заранее определенному месту…

Русские дозоры, таившиеся по мордовским лесам, увидев силу татарскую, сломя голову понеслись к Рязани со страшной вестью. Великий князь рязанский Юрий Игоревич сейчас же разослал гонцов во все стороны, и к пригородам рязанским, и в соседние княжества. В Володимир поскакал племянник князя, а в Чернигов – старый богатырь галицкий Коловрат.

Русская земля тревожно засуетилась. В Рязань поспешали со своими дружинами родичи князя Юрия, удельные князья рязанские, пронские, муромские. Старый Коловрат, горячий патриот, наткнулся на полное равнодушие черниговцев: «Вы, рязанцы, не пошли тогда на Калку, так чего же мы теперь к вам полезем?..» Напрасно всячески уговаривал старик безумцев, напрасно передавал те страшные вести о силе татарской, которые доставлены были дозорами с берегов Волги, «ничего, – говорили черниговцы, – до нас не дойдут». И великий князь суздальский тоже не поддавался, «хотя особь брать сотворити». А татары между тем уже прошли, все предавая огню и мечу, мордовские леса и, став станом на берегах речонки Онузы, послали в Рязань послов: двух мужей и одну жену-чародейку.

Вся Рязань высыпала на заборало39, когда дозоры принесли весть, что к городу идут послы татарские. Городские ворота накрепко заперли. И вот на снежной дороге показался большой отряд конников с длинными тонкими пиками, на которых трепались на ветру пучки конских волос…

– Гляди, гляди, ребята: баба!.. Вот истинный Бог, баба… А? – дивились рязанцы со стены на жену-чародейку.

Она сидела верхом на своем коньке так же, как и другие всадники, и узкими раскосыми глазками равнодушно оглядывала усеянное рязанцами заборало. Плоское, скуластое лицо ее было не только некрасиво, но прямо безобразно. И она внушала рязанцам суеверный страх: уж ежели хан послал ее, значит, есть в бабе что-то зловредное. И жутко стало на заборале…

В Рязань успели съехаться самые ближние князья: брат князя Олег Красный, племянники Олег и Роман Ингаровичи, Всеволод Пронский да один из молодых князей муромских. Не будь бабы этой проклятой, может быть, посольство и впустили бы в город, но она тревожила всех: впусти ее, а потом и не разделаешься. И потому было решено, что князь с подручными ему князьями и с дружиной выйдет к посольству за стены.

Затрубили трубы, широко распахнулись ворота, и князья в шубах и в рысьих прилбицах40 – за ночь выпал первый снег, и было приятно холодно – в сопровождении дружинников выехали на конях за ворота. Татары загадочно молчали. Вышедший из города вместе с молодым Коловратом Плоскиня сам предложил себя в переводчики. Он рассказывал рязанцам, что был взят татарами в полон на Калке и в плену навострился лопотать по-ихнему. Слово сразу взяла баба.