Я не образованна, только в приходской школе при церкви поучилась, но знаю, что все неправое творится, когда люди теряют веру. Они думают, что теперь все, ими сотворенное, будет идти на их пользу, а о плате за причиняемое зло не думают. Но потом приходит тот миг, когда Бог возвращает нам то, что мы заслужили своими делами и тогда уже поздно просить прощения. А вот для людей искренне верующих, скромно молящих об избавлении, есть заступничество Богородицы и через это – прощение Бога. Вот для чего я хранила образ Матери Христа «Взыскание погибших».
Что же касается нашего Старого Ильменя, то помню я наше село вольным и богатым. Когда-то у нас был помещик, но потом крестьянам дали волю, и люди стали жить свободно. Когда я была маленькой, все у нас жили хорошо. Растили хлеб, лен, ягоды в лесу собирали и грибы. В каждом дворе была корова, а то и две, козы, куры. Моя мать пряла из козьей шерсти, а пряжу в городе продавала. Ее хорошо покупали – белая, чистая, нежно пахла ягнятами. Но чаще в город батя ездил – он был бондарем, то есть, набивал бочки. Набьет с десяток – и в город везет. В господские дома, на винокурню, а остатки – на ярмарку. Мы хорошо жили, но старшие нам, детям, говорили, что добро Бог дает за то, что мы его почитаем, а также – за трудолюбие и правильную жизнь. В это верю и сейчас.
После рождения я была крещена в церкви Святой Троицы, которую тогда только построили на месте молельного дома. Тот дом я уже не видела, а мама говорила, что был он маленьким – люди приходили на службу и во дворе попа слушали, так как все в дом не вмещались. Новая церковь была деревянная, большая, как господский дом бывшего нашего помещика Юсуфова, искусно выстроенная, а купола раскрашены в голубой цвет и украшены золотыми звездочками. В ней была церковная серебряная утварь, подаренная женой Юсуфова, а также несколько икон. Сельчане любили эту церковь, но в 1877 году она сгорела. Пожар случился только в ней, в селе не сгорело ни одного дома, а причина, наверное, в том, что служка не усмотрел за горящими свечками. Он должен был следить, чтобы свеча до конца не догорала и на пол не падала. Служка тот бежал из села, поэтому люди признали его виноватым. Приезжали из города начальники, спрашивали, кто, мол, в ответе за пожар? Но мы говорить про служку не стали. Тут осталась его мать – каково бы ей пришлось, кабы его признали виновным да в кандалах на каторгу отправили?..
Без церкви жить стало невозможно – кто б ни родился-женился-помер, приходилось ехать в соседнее село, а там и своих забот у священников было полно и нас не привечали. Отец рассказывал, что однажды собрались на разговор сельские старшины, обсудили беду нашу и порешили, что надо строить новый храм. Объявили сбор денег по селу, каждый принес, что было. Но помогли и от епархии – в городских церквях было объявлено, что мы затеялись храм возводить, а добрые люди и дали каждый понемногу, чтобы у нас было место, где можно молиться. Новая церковь была возведена из хорошего дерева, она была еще больше прежней, тоже с голубыми куполами и золотыми звездами. Ее посвятили Михаилу Архистратигу. Освещалась она архимандритом Феофаном, а утварь привезли какие-то господа из губернских властей. Все было серебряное, как и ранее, но работа более искусная. Помню кадила из той церкви – резные, тонко сработанные. Икон только привезли слишком мало – три или четыре на такую большую церковь-то!.. А мы с подружками особо любили именно образами любоваться, сравнивать.
Однако среди новых икон мы сразу заметили одну особенную – неземной красоты, новую, тонко расписанную. Это был образ Богородицы «Взыскание погибших». Если кто видел ее, то обязательно останавливался посмотреть и долго уйти не мог, словно его душу тянуло к этой божественной красоте. Батюшка наш, отец Михаил поначалу даже заподозрил, что красота эта сверх всякой меры и надо «Взыскание погибших» передать в монастырь. Мол там монахи молятся и для них видимое очарование не смутительно, а вот простому люду такое ни к чему. Мирянам надо больше строгости и скромности. Узнав про это, православные села стали умолять отца Михаила не отнимать у них эту радость. Он подумал и смилостивился.
Мы с бабами часто ходили к ней. Кто урожай просил, а кто – чтоб корова не издохла этим летом, но священник тогда открыл нам очи, объяснил, что молиться надо не за обыденное. У этой иконы Богородицу просят о спасении от отчаяния. Он сказал: Дева Мария просит у Сына своего даже за самых падших, и он дает им спасение и прощение, поэтому нам, суетным, нельзя предаваться греху уныния. Об иконе нашей прихожане рассказывали чудеса. Не знаю, правда ли это, ведь есть и счастливые случайности, а иногда люди просто придумывают разное, чтобы сделать свою жизнь интереснее. Но все-таки расскажу о паре таких чудес с односельчанами, когда спасение приходило после обращения к «Взысканию погибших».
Жена Якова, что держал в деревне лабаз, пила водку. Бедная женщина заливала горе – их с Яковом дочь умерла от падучей, а других детей Бог им не дал. Когда жена запила совсем тяжко, Яков хотел бросить ее, но любил и не смог. Сильно мучился ее пьянством, стал впадать в отчаяние, теряя надежду увидеть жену прежней. Узнав об иконе, Яков спросил у жены – хочет ли она освободиться от водки? Жена сказала «да», но сколько ни пыталась сделать это, водка каждый раз побеждала. Тогда Яков повел жену к «Взысканию погибших», пали они вдвоем на колени и стали молить об избавлении от пьянства. Три дня молились, не ели, не пили, с колен не вставали. И было жене Якова видение: пришла Богородица с ковшом чистой воды, дала ей пить, а когда женщина напилась, сказала: боле ты ничего другого пить не сможешь! Жена Якова более и не пила.
У моей кумы, Авдотьи, дочь не брали замуж. Хорошая девка, работящая, но нет ей судьбы и все тут! Девушка уж отчаялась встретить своего суженого, стала обозленной, исхудала вся. Тогда Авдотья повела дочь молиться «Взысканию погибших». Они молились с неделю, держали пост и жертвовали нищим. И в конце той недели дочке привиделось, что ежели она три раза церковь обойдет, то Богородица пошлет ей жениха. Она пошла вокруг церкви и встретила сына кузнеца, а он сам хотел жениться, но не мог найти подходящую девку. Вскоре они поженились. И не раз случалось так, что после молитвы матерей излечивались от тяжких недугов их дети. И как бы то ни было, мы верили: всем, кому самая крайность приходила, помогала наша чудотворная икона!
До тринадцатого года мы жили и беды не знали, а потом – война, революция. И пусть была бы эта революция, раз они (мама только так называет советскую власть – «они» – примечание Екатерины) хотели беднякам богатства дать, но в 1917 году случилось страшное – снесли нашу церковь вместе с сотнями других церквей и храмов по всей православной России!
Для этого преступления в наше село приехали на грузовике военные из города, с пистолетами, винтовками, почти все в гимнастерках. Знающие люди по секрету сказали, что это не солдаты, а «пролетарьят», то есть, те, у кого ни кола, ни двора. Эти люди и шли богатых громить-резать, чтоб отнять их добро. Но сейчас «пролетарьят» дошел до самой крайности – уже не добро они забирают, а отнимают самое главное в людской жизни – веру. Люди также говорили, что приходят последние времена, брат идет на брата, попраны все Божьи законы. Слышала я и совсем уж страшные речи, что заправляет «пролетарьятом» сам сатана, но точно сказать не могу – я видела только озлобленных людей, мстящих за свою боль. Им бы упасть на колени перед нашей иконой, да попросить спасения!.. Но были они слепы и глухи в то время, а потом и сами погибли. Сколько лет прошло, а воспоминания перед глазами, будто кино: несколько этих приезжих в гимнастерках, смеясь, забрались на купол нашей церкви с топорами, стали его рубить, пока не срубили. Купол пошатнулся, повалился и стал падать, а на земле разбился – полетели доски, крашеные голубым, и золотые звезды. Будто небо рухнуло! Не знаю, почему, но тут я словно увидела перед собой икону, она звала, чтобы я вынесла ее из церкви, пока туда не добрались эти люди. Я вбежала в церковь, она уже стояла без купола и свет из дыры наверху лился прямо на «Взыскание погибших». И я бросилась к иконе, спрятала ее под подол верхней юбки. Придерживая рукой, бросилась к двери – бежать. Тут вошел один из этих, что в гимнастерках, с пистолетом в руке. Навел пистолет на меня, велел руки поднять. Я стояла, замерев, ведь, подними я руки, икона бы и вывалилась! И что бы он тогда сделал? Он бы растоптал ее, расстрелял, уничтожил. И руки мои приросли к телу, придерживая святыню. А он все грозил, пистолетом размахивал, кричал. И я подняла руки, ожидая, что икона упадет на пол. Но ничего не произошло! Икона удержалась под подолом юбки!
